Такие люди были раньше
Авром Рейзен (1876–1953) — еврейский прозаик, поэт, драматург, уроженец Минской губернии. Его юношеские литературные опыты были замечены классиками И.‑Л. Перецем и Шолом‑Алейхемом. В 1911 году он эмигрировал в США, публиковал свои произведения в «Ди цукунфт» и газете «Форвертс». В 1928 году побывал в СССР, тогда же, в конце 1920‑х и в 1930‑х, в СССР вышло несколько его книг на идише и в русском переводе. Ныне издательство «Книжники» готовит сборник рассказов Рейзена под названием «Такие люди были раньше»: эта книга станет возвращением писателя к русскоязычному читателю спустя почти 90 лет.
Фабрика
Теперь я взрослый человек или, как я называл это в детстве, — «еврей». Я уже немного успел поездить по свету, повидать большие, шумные города, в которых много высоких каменных зданий и низких каменных людей… Даже океан, что шумит и страшит слабенького, маленького человечка, который во все глаза смотрит на него и не видит берегов, — даже великий, ужасный океан я уже повидал.
Но ни большие, шумные города, ни великий, ужасный океан не дали мне того, что я искал. Велики города, которые я видел, а океан еще больше, но того, что искал, я у них не нашел; и когда я хочу обрести то, что искал, я должен вечером, когда заходит солнце, лечь в своей тесной комнате на кровать, закрыть глаза и размышлять, и думать, и мечтать…
И тогда у меня перед глазами встает другой мир — мир моего детства.
И я опять чувствую себя маленьким, и мал тот мир, который встает у меня перед глазами, когда я вечером, после захода солнца, лежу в кровати, смертельно уставший за длинный, шумный день в большом, шумном городе.
Теперь я взрослый человек, но когда‑то был маленьким мальчиком, и весь мой мир представлял собою маленькое местечко с шестью узкими улочками, что тянулись, как черные ленты, и речкой на окраине, куда мы летом ходили купаться.
Бывало, что мы бежали на речку, и нам навстречу попадался чей‑нибудь отец и сердито кричал: «Куда?!» Но каждый из нас притворялся, «кэилу лой йода» , и мы даже не останавливались. Ну, выпорют потом. Подумаешь! Что будет позже, нас совершенно не заботило. Мы были еще не так умны, как «большие», и не боялись будущего.
Стояла зима. Мы сидели в хедере и изучали, как возмещаются убытки в случае кражи. Этот раздел Талмуда был слишком серьезен и труден для наших легкомысленных детских голов. Нам было совершенно непонятно, как вор должен платить: вчетверо, впятеро или только вдвое. По‑нашему, этого вора вообще следовало простить. Посудите сами. Какой‑то бедняк, которому есть нечего (а иначе он бы просто воровать не стал), украл ягненка и несет его на плече, а ягненок так жалобно блеет — настоящая детская сказка, и вдруг появляются мудрецы и ученые, взрослые люди, и раздувают из этого целое событие. И так горячо спорят, что даже нашего ребе выводят из себя, и он начинает колотить нас тяжеленным томом Талмуда.
И где тут, скажите, пожалуйста, справедливость?
В тот день мы учили страницу, на которой только несколько строк Геморы, а остальное — Раши и «Тойсефес» , и эти несколько строчек Геморы выглядят как остров, окруженный двумя великими морями. И мне кажется, что мы стоим на острове и дрожим, а наш ребе, как капитан, хочет перевезти нас через два моря, хочет стать героем, да не может, вот и кричит на нас, и ругается, и, что самое плохое, даже дерется.
Но вдруг открывается дверь, и сперва в хедер залетает белое облако пара, а за ним вваливается кузнец Берл, отец одного из учеников. Он пришел узнать, как учится его сын Йоска, а заодно побеседовать с «ученым человеком» — с нашим ребе.
— Здравствуйте, ребе! — Кузнец подает учителю огромную, натруженную руку.
— Здравствуйте! — отвечает наш злой ребе и пытается улыбнуться, но у него это не очень‑то получается. — Присаживайтесь, реб Бер. А вы, негодники, — обращается он к нам, — сидите тихо, разбирайтесь с «Тойсефес», пока мы немного побеседуем с реб Бером.
Мы смотрим на море «Тойсефес», а сами уши навострили: интересно же послушать, что за новости принес кузнец Бер. Он обязательно рассказывает новости, когда приходит.
— Ужас, ужас, что в мире творится! — начинает кузнец.
— Что именно, реб Бер? — с любопытством спрашивает учитель.
Ему тоже интересно.
— Ужас, ужас! — повторяет кузнец. — Что делается!..
— Да что случилось‑то? — подгоняет ребе.
— Ужас, ужас!
Мы смотрим в «Тойсефес», а сами с нетерпением ждем, когда кузнец толком расскажет про этот «ужас».
— Маленькое местечко, — говорит кузнец, — всего‑то шесть улочек да рыночная площадь. Ну, гойские улицы не в счет, понимаете? И в таком местечке собираются строить фабрику. Фабрику! Ужас…
— Фабрику! — Я под столом пинаю ногой своего соседа.
— В «Тойсефес» смотри! — орет ребе. — Да вы что! — снова обращается он к кузнецу. — Фабрику, здесь, в местечке? Они что, с ума посходили?
— Спичечную фабрику.
— Спичечную фабрику! — Я опять пинаю под столом соседа.
— Эй, ты будешь в «Тойсефес» смотреть или нет?! — орет ребе еще громче и хватает меня за ухо. — Спичечную фабрику? — Он таращит глаза от удивления.
— Да, представьте себе, у нас в местечке строят спичечную фабрику.
— Совсем с ума сошли, — смеется ребе. — Сколько нашему местечку спичек надо? Ну, пускай сотню коробок в неделю. Стоит оно того? С ума сошли…
— Учтите, — спокойно объясняет кузнец, — что фабрика не только для нашего местечка спички делать будет. Вы ж понимаете, они везде нужны. Вот, например, борисовские. Борисовские спички во всем мире славятся. Золотое дно!
— Ну, тогда, — морщится ребе, — тогда, конечно, другое дело. Наверно, смогут неплохо зарабатывать…
— Неплохо — не то слово! Озолотиться можно!
— А кто фабрику строит? — спрашивает ребе.
— Какой‑то богач из Минска. Ищет, куда деньги вложить.
— И где она стоять будет?
— Отличное место нашел, у речки. Прекрасное место!
— У речки! — невольно выкрикиваем мы в один голос и переглядываемся.
— В «Тойсефес» смотрите! — орет ребе. — Лайдаки деревенские!
— У речки! — Я опять пинаю под столом своего приятеля, и мое сердце переполняется непонятной радостью, перед глазами встают фантастические картины.
Хочется упасть в ноги кузнецу Бере и умолять: «Реб Бера, прошу вас, скажите, это правда? Неужели фабрика будет у самой речки? Прямо у речки?»
Поверить не могу такому счастью.
После Пейсаха фабрика была готова. Мы всем хедером побежали на нее посмотреть. Ее вид испугал нас. Издалека зло смотрели высокие трубы, и казалось, они хотят уничтожить все поля вокруг.
— Какие трубы высоченные! — показал на них один из мальчишек, Яшка.
— И гудят! — робко заметил другой мальчик.
— Давайте поближе подойдем. Чего испугались? — подбодрил третий.
— И правда, чего бояться‑то? — согласились остальные. — Давайте!
Мы подошли и остановились у речки. Вода тихо и грустно журчала. Почудилось, что речка плачет, и я подумал, что она тоже боится огромной фабрики.
Речка произвела такое впечатление не только на меня. Мы все теперь смотрели на нее, а не на фабрику. Кто‑то вздохнул:
— Мутная вода стала.
— Грязная! — подтвердил другой.
— Это из‑за дыма из труб.
— Жаль речушку! — усмехнулся один из мальчишек.
— Дурак! — Мы тоже засмеялись, но у всех на душе стало больно до слез.
Вот и Швуэс не за горами. День выдался жаркий, и мы, сидя в хедере, без конца поглядывали в окно на тени домов, ждали, когда солнце сжалится над нами, начнет опускаться куда‑то за крыши, и наш злой ребе наконец‑то нас отпустит.
И вот уже в тени скрылась вся улица. Пастух гонит стадо, и ребе отпускает нас на свободу.
— Купаться! — выкрикиваем мы в один голос и бросаемся вниз по улице, к речке.
— Слышите, как свистит? — озабоченно говорит один из мальчишек, прислушиваясь к далекому фабричному гудку.
— Пускай свистит! Веселее купаться будет, — отмахивается второй.
— Верно! — соглашаемся мы, словно надеемся себя обмануть.
Но чем ближе подходим к речке, тем сильнее страх. Как ни бодрись, сердце все равно чует беду.
Я бегу все быстрее, лечу стрелой, увлекая за собой друзей, и на берегу останавливаюсь как вкопанный.
— Нет больше речки, братцы! — кричу чуть не плача. — Пойдемте отсюда!
Дз‑з‑з! — свистят фабричные трубы.
Дз‑з‑з!
Мальчишки подходят, наклоняются к речке, и мы дружно вздыхаем, как на похоронах.
Вода застыла, словно остатки холодного супа в тарелке. На поверхности плавает мусор: щепки, поломанные спичечные коробки… И незнакомая, резкая вонь.
Мы стоим, понурившись, и вдруг сзади раздается низкий голос:
— Эй, вам чего тут надо?
Оборачиваемся и видим высокого толстого лысого еврея. Он смотрит на нас, довольно улыбаясь.
— Чего надо? — спрашивает он снова.
— Купаться пришли! — вырывается у кого‑то из нас.
— Ха‑ха‑ха! Купаться! — хохочет толстяк. — Ну и чего ждете?
— Мы раньше тут купались, — сквозь слезы объясняет другой мальчишка. — Раньше вода чистая была…
— «Раньше, раньше…» — передразнивает пузатый еврей. — В чистой воде любой купаться может, а вы теперь попробуйте! Ха‑ха‑ха!
Он издевается над нами, и один из мальчишек, побледнев как покойник, кричит:
— Чтоб она сгорела, ваша фабрика!
— Ха‑ха‑ха! — смеется лысый. — Пошли вон отсюда!
Мы брели домой, а в ушах стояли хохот толстого еврея и вой фабричных труб. Казалось, мусор не в речку, а в душу выкинули.
— Чтоб она сгорела, эта фабрика! — вздыхали мы всю дорогу. — Речку изгадила…
Долго, долго мы оплакивали нашу речку и еще дольше проклинали спичечную фабрику. 
Такие люди были раньше
Проба пера
