МАРГАРИТА ХЕМЛИН
Искальщик
М.: АСТ, Corpus, 2017. — 288 с.

Роман «Искальщик» вышел через два года после кончины Маргариты Хемлин (1960–2015). Бессмысленное клише о безвременной смерти в случае Хемлин раскрывается всеми своими трагическими обертонами: писательница ушла очень рано, практически в самом начале настоящей литературной славы. Несмотря на то, что в конце 1980‑х годов Хемлин окончила литературный институт, писать «по‑настоящему» она начала только в 2000‑х годах, выбрав к тому же долгий путь обретения стиля: в этом смысле ее ранние повести и поздние романы различаются как карандашный рисунок и объемное полотно (уверенный в культурной необходимости обоих, говорю абсолютно безоценочно). Именно романы — главным образом «Клоцвог» и «Дознаватель» — сделали ее известной, ввели в длинные и короткие списки практически всех заметных литературных премий. Впрочем, тексты Хемлин трудно поставить в один ряд с выдаваемой на‑гора реалистической «жвачкой». Ее восприятие истории было неотделимо от попыток уловить язык, на котором она говорит. Несмотря на то что иногда Хемлин в своих отношениях с языком, скажем так, заблуждалась, ее тексты способны быть украшением любой литературы. В некотором роде Хемлин была довольно консервативным автором, свято верящим в возможности литературы быть одновременно исследованием и развлечением.

Кажется, Хемлин была прямо‑таки заворожена тем, как речь может облекаться в письменный текст, из которого появлялся целый мир, претендующий на универсальность, но в то же время имеющий строгие хронологические рамки. События большинства ее текстов происходят в первой половине ХХ века, «Искальщик» в этом смысле не исключение: действие разворачивается в первые годы Гражданской войны, но кровавые события оставлены как бы за кадром, зато ярко высвечены отчуждение и подлость, без которых не выжить в трудное время. Главный герой романа — Лазарь Гойхман, подросток, чудом спасшийся во время нападения на его родное местечко: казаки зверски убивают его мать и деда. Жизнь заставляет его немедленно стать взрослым, но он все‑таки не теряет авантюрной жилки, которая подсказывает ему двигаться туда, где легче всего скрыться и выдать себя за другого, что он в конечном счете и делает. Подобная двойственность Лазаря — не будем раскрывать всех карт сюжета — намечена Хемлин очень эффектно, но продолжения не получила (или автор не успела добавить нюансов). Иногда авантюрность Лазаря кажется очень наивной и даже сказочной, но она парадоксальным образом всегда приводит героя к нужному результату. Он оказывается там, где надо, и получает то, что хочет: иногда при чтении мне хотелось воскликнуть, что так не бывает! Остальные же персонажи кажутся при нем статистами и действуют словно бы «на автопилоте» и тогда, когда это нужно автору. В остальное время они как бы безмолвно присутствуют на сцене, ожидая авторской отмашки и не смея напомнить ему о своем существовании. Возможно, так поступают многие авторы, но в случае Хемлин «простой» кажется наиболее острым: всегда хочется узнать, куда делись остальные персонажи, пока она сосредоточивается на главном герое, Лазаре.

Стоит коснуться и наиболее болезненного вопроса, связанного со стилем Маргариты Хемлин. Она была блестящим стилистом, к тому же заинтересованным в постоянном углублении своего творческого метода: языковая фактура прорабатывалась Хемлин досконально, в случае «Искальщика» даже в ущерб некоторым сюжетным коллизиям. В какой‑то момент кажется, что стиль существует словно бы отдельно от описываемого, что ему словно бы все равно, что там происходит с находящимися в постоянной смертельной опасности героями. Языковая жестикуляция предшественников Хемлин — Юза Алешковского или его антипода Саши Соколова — была возможной из‑за ощущения жестокой абсурдности советского мира и мира вообще. В итоге оба они отказались от прямых указаний на какую бы то ни было «реальность», сосредоточившись на эстетической функции языка. Позднее Иосиф Бродский, ставивший эстетику выше этики, сравнил прозу Юза Алешковского с пением.

Языковые возможности Маргариты Хемлин производят большое впечатление, но кажется, что она так и не решила для себя, какая задача для нее первична: этическая или эстетическая. Первая связана с сохранением памяти об униженном и уничтоженном еврейском населении бывшего Советского Союза, а вторая — с выработкой стиля, «плетением словес», берущим за образец речь украинских евреев и все‑таки несущим экзотизирующую функцию. Сходясь вместе, этика и эстетика, память и стиль как бы дезавуируют друг друга. Что остается в итоге? Литература. В романе «Искальщик» возникает парадоксальная ситуация, когда главный герой — Лазарь Гойхман — оказывается сложнее и объемнее той языковой картины, в которую его поместила Хемлин.