…ибо Г‑сподь, Б‑г твой, есть огонь поядающий, Б‑г ревнитель.

Второзаконие, 4:24

Тимофей Павлович Пнин, герой романа Набокова «Пнин», не верил в самодержавного Бога, а верил, хотя и смутно, в демократию духов, в то, что души умерших формируют комиссии, чтобы на длительных заседаниях помогать живым.

Пнин не был способен в ясном сознании понять и принять такой мир, в котором нежную хрупкую молодую женщину Миру Белкину — невесту, разлученную с ним революцией и Гражданской войной, убили инъекцией фенола в сердце, или сожгли заживо в яме, или отравили газом в бутафорском душе — детали остались невыясненными. И все это — в пяти милях от Веймара, в Бухенвальде, на месте парка, где когда‑то гуляли Гете, Шиллер, Гердер и неподражаемый Коцебу.

«Зачем нужно было строить лагерь так близко?» — возмущался профессор Хаген, на кафедре которого Пнин преподавал русский язык и литературу. Ведь Веймар — сердце немецкой культуры, средоточие «нации университетов», как назвал Германию президент колледжа в своей речи по поводу вручения дипломов выпускникам. В той же речи он похвалил Россию, «страну Толстого, Станиславского, Раскольникова и других великих и добрых людей».

Россию Тимофей покинул в 1919 году. С началом «войны Гитлера» он оставил Францию и переселился в США. Родители его умерли от тифа, школьного друга Ваню Бедняжкина красные расстреляли в Одессе за то, что Ванин отец был либералом.

Об «антикварном либерализме» самого Пнина с презрением отзывался Комаров, сотрудник кафедры изящных искусств. С точки зрения Комарова, идеальная Россия должна была соединять в себе монарха‑помазанника, колхозы и гидроэлектростанции. На стене банкетного зала Комаров изобразил Рихарда Вагнера, Достоевского и Конфуция, вручавших свитки президенту колледжа.

Будучи «антикварным либералом», Пнин не смог оценить по достоинству советский документальный фильм конца 1940‑х годов, демонстрация которого входила в культурную программу колледжа. Между тем, с точки зрения американских коллег, в фильме не было ни грана пропаганды — только чистое искусство и радость свободного труда. На весеннем празднике красивые девушки несли плакаты: «Руки прочь от Кореи», «Мир победит войну» (на немецком и испанском языках). С пастбища легендарной Осетии пастух докладывал республиканскому министру сельского хозяйства о рождении ягненка. Восемь тысяч работников Московского завода электрооборудования единогласно выдвигали Сталина кандидатом от Сталинского избирательного округа Москвы. Слезные железы Пнина выделяли горячую, детскую, неподконтрольную влагу.

Понятно, что карьера его в колледже должна была закончиться новым изгнанием, откуда он вынырнул в романе Набокова «Бледный огонь», возглавив кафедру русистики в одном из университетов Новой Англии. Чарльз Кинбот, главный персонаж романа, автор комментария к поэме «Бледный огонь», принадлежащей перу Джона Шейда, поэта и профессора английской литературы, был счастлив, что работает на другой кафедре, поскольку считал Пнина педантом. Поверим ему на слово.

*  *  *

Хотя на слово ему верить не стоит. В конце комментария (не имеющего к поэме никакого отношения) он раскрывает свое инкогнито и представляется Карлом II Возлюбленным — королем северной страны Зембла, бежавшим по подземному переходу из дворцового чулана, куда его заточили экстремисты, совершившие революцию в Зембле при поддержке могучей соседней державы.

На парашюте король приземляется рядом с университетским городком, где работает его любимый поэт Джон Шейд. Он арендует у профессора — правоведа и судьи дом по соседству с домом поэта. Рассказывает Шейду историю своего бегства, надеясь, что тот сделает ее темой будущей поэмы.

Когда же поэма готова, он приглашает поэта отпраздновать событие. Тут‑то на сцене и появляется присланный экстремистами неумелый убийца, Якоб Градус. Он стреляет в короля, но попадает в поэта. Безутешная вдова дарит королю право на издание последнего шедевра своего мужа.

Таков комментарий к поэме, в которой (к разочарованию Кинбота) нет ни слова о Зембле и ее короле. Но сквозь текст странного комментария просвечивает другая, менее романтическая история: Кинбот — вовсе не беглый король, его настоящая фамилия — Боткин, а Кинбот — анаграмма, результат перестановки слогов. Родина Боткина — Россия, а не мифическая Зембла (аллюзия на архипелаг Новая Земля). Убийцу звали не Градус, а Джон Грей, он был не экстремистом, а уголовником и целился не в Кинбота, а в поэта, которого принял за правоведа‑судью, засадившего его в психушку.

Все это не отменяет нашего интереса к спору, следы которого мы находим в поэме Шейда (а на самом деле Набокова) «Бледный огонь»: «Мой Бог умер молодым. Теолатрию (то есть поклонение богам. — А. К.) я счел / унизительной и безосновательной. / Свободный человек не нуждается в Боге; но был ли я свободен?»

Очевидно, перед нами заимствование из «Веселой науки» Ницше, где сказано буквально следующее: «По правде, мы, философы и “свободные духом” при вести о том, что “старый Бог умер”, чувствуем себя осиянными новой утренней зарей; наши сердца переполняются благодарностью, удивлением, предвкушением, ожиданием — наш горизонт наконец‑то снова свободен…» Цитата приводится в переводе К. А. Свасьяна по изданию: Ницше Ф. Сочинения в 2 томах. Т. 1. М.: Мысль, 1990. С. 662.

В устной беседе Кинбот возражает на слова поэта так:

…если мы отвергнем существование Высшего разума, планирующего нашу жизнь после смерти и управляющего ей, нам придется принять невыразимо страшное понятие Случая, уходящего в вечность… <…> Насколько разумнее, даже с точки зрения гордого безбожника, принять присутствие Бога — сначала слабую фосфоресценцию, бледный свет в сумраке земной жизни, а после — ослепительное сияние.

«Бледный свет в сумраке земной жизни»: здесь явный намек на «Бледный огонь», название поэмы Шейда. Может быть, вся поэма посвящена спору о Боге?

Кинботу такая мысль не приходит в голову, он не видит намека, зато выводит «бледный огонь» из пьесы Шекспира «Тимон Афинский», благо сам Шейд просит великого драматурга подсказать ему название поэмы. Действительно, в четвертом акте пьесы Тимон, «знатный афинянин», брошенный в беде теми, кого он облагодетельствовал, разгневавшись на целый мир, обвиняет луну в воровстве: она крадет свой «бледный огонь» у солнца.

Все же к поэме Шейда эта сердитая тирада не имеет отношения. Зато она перекликается со словами поэта, нахлебника Тимона. Речь идет о поэзии: «Наш нежный огонь / Воспламеняется из самого себя и, подобно летящему потоку, / Сметает границы». Очевидно, поэзия подобна Богу. Так в поэме Жуковского «Камоэнс» (1839): «Поэзия есть бог в святых мечтах земли». И это — настоящая тема Шейда.

Но мы знаем, что Б‑г Израиля — не «нежный огонь», не «бледный огонь», а «огонь поядающий, Б‑г ревнитель» (Втор., 4:24), тогда как поэзия пребывает «в мечтах» и, по словам У. Х. Одена, «не делает ничего» («Памяти Уильяма Батлера Йейтса», 1939).

*  *  *

Мы останавливаемся в недоумении. В мире, где бушуют «культурные войны», популярна такая фраза: «Культура ничего не значит». Поэзия в прямом смысле «не делает ничего». В таком мире зло легко может притвориться добром. Но есть книги, разоблачающие притворство зла.

Пастернак когда‑то заметил: «Эпохи революций / Возобновляют жизнь / Народа, где стрясутся, / В громах других отчизн» («Безвременно умершему», 1936).

Революции, гнавшие Набокова и его героев из страны в страну, возобновились в фантастическом мире Джоан Роулинг — она сама призналась в любви к русскому писателю. Критики заметили сходство сюжетных линий: бегство Гарри Поттера из дома на Тисовой улице, где он провел детство в чулане под лестницей, и бегство короля из дворцового чулана. Пожирателей смерти, пустившихся в погоню за Поттером, запутывают члены Ордена Феникса, принявшие облик Гарри, подобно тому, как карлисты принимают облик короля, одетого в красный свитер и красную вязаную шапочку с наушниками. Но нас волнует не совпадение деталей, а общее понимание родства добра со злом.

Зло представлено в «Бледном огне» группой экстремистов, называющих себя тенями, добро — карлистами, тайными сторонниками короля, «романтическими смельчаками». Тени, по словам Кинбота, действительно были тенями карлистов, близнецами карлистов. Можно было проследить рождение обеих групп из студенческих и военных братств, распознать у них общие ритуалы. Родные и даже двоюродные братья карлистов иногда принадлежали к теням. Точно так же Пожиратели смерти и члены Ордена Феникса учились в одной школе волшебников, те и другие стремились к победе над смертью, только цена разнилась и пути различались. Одни умирали ради жизни других, другие убивали ради бессмертия Темного Лорда. Для одних символ бессмертия — змея, выползающая из черепа, для других — птица Феникс, сгорающая и восстающая из пепла. Зло кажется нам двойником добра, обезьяной добра, тенью добра, как в сказке Андерсена или в пьесе Шварца. И не крикнешь: «Тень, знай свое место!» — потому что тень своего места не знает.

Взять хотя бы незадачливого убийцу. Его душой владела ненависть к несправедливости и лжи. Несправедливым и ложным он считал все, что отклонялось от стандарта и нормы. Математики и писатели были для него не лучше священников и королей: только и думали, как обмануть простых и честных людей. Из любви к равенству Градус стрелял в короля и убил поэта.

Вот почему так легко подменить добро злом и так трудно, так страшно заглянуть в конец истории. Кинбот, во всяком случае, был полон мрачных предчувствий. Он собирался продлить свое существование: или прятаться и стонать в сумасшедшем доме, или попытаться вернуть себе утраченное королевство, или, приняв другой облик, обернуться старым счастливым русским писателем в изгнании — без славы, без будущего, без читателей, наедине с искусством.

Но, что бы не случилось, какой бы ни была мизансцена, непременно где‑то кто‑то отправится в путь, уже отправился в путь, покупает билеты, садится в автобус, поднимается на борт корабля, спускается по трапу самолета, его встречает миллион фотографов, и сейчас он позвонит в мою дверь — более сильный, более уважаемый и компетентный Градус.