2 июля на 102 году жизни умер Леонид Аронович Шварцман. Шварцман — классик отечественной анимации, автор визуального образа Чебурашки и других мультипликационных героев, художник-постановщик «Аленького цветочка», «Золотой антилопы», «Снежной королевы», цикла мультфильмов про Чебурашку и Крокодила Гену, «Котенка по имени Гав» и «38 попугаев», режиссер «Гирлянды из малышей»… Сегодня «Лехаим» публикует интервью, взятое у художника в 2011 году.

ЕЛЕНА КАЛАШНИКОВА → В одном из ваших интервью я прочитала: «Мне все еще интересно. Я только сейчас расту». Прокомментируете высказывание?

ЛЕОНИД ШВАРЦМАН → Звучит, конечно, немного самонадеянно. К сожалению, по причинам возрастного характера мультипликацией я давно не занимаюсь. Зато к Новому году дарю близким свои рисунки зверя, под знаком которого пройдет следующий год. Этой традиции уже лет двадцать-тридцать. Иногда рисунки повторяются, но обязательно что-то меняю в них. Рисую, когда просят, и хочется помочь, если сам чем-то заинтересуюсь. Например, родственница, органистка Катя Мельникова, попросила нарисовать животных. Их показывали в Зале Чайковского во время исполнения «Карнавала животных» Сен-Санса в ее переложении для органа. А тут висят мои этюды, я много рисовал с натуры. Это Гурзуф лет сорок назад, это — Подмосковье, а это наш Измайловский парк. В другой комнате тоже эскизы.

ЕК → Вы же хотели быть художником.

ЛШ → Да, до войны я поступал в школу при ленинградской Академии художеств. Во ВГИКе, на художественном факультете, оказался случайно. Там было деление на художников натурного и мультипликационного кино. В натурном тоже делают интересные эскизы, но строительство декораций ближе к работе прораба. Ну я и пошел в мультипликацию, в ней все основано на графике, близкой к книжной, а это мне нравилось, как и иллюстрация.

ЕК → Вы не жалели потом, что пошли параллельным путем, выбрав мультипликацию?

ЛШ → Нет. В советские времена изобразительное искусство было неуклюжим. Знаменитый социалистический реализм накладывал оковы, в частности, на станковую живопись. Картины были в основном одного направления, а в мультипликации цензуры практически не было. Высокое начальство обращало на нас мало внимания: «Вы, в коротких штанишках, идите играйте в свои куколки». В мультипликации три фигуры определяют качество, смысл и направление картины — режиссер, художник-постановщик и мультипликаторы. Мультипликаторы — «дворяне», очень уважаемая профессия. Сценарий имеет огромное значение, но с ним работает режиссер, он пишет режиссерский сценарий, музыка важна, но и она создается под его руководством. Режиссер, как дирижер оркестра, собирает все воедино, чтобы выразить свои идеи.

ЕК → Вы родились в Минске, ваш папа был бухгалтером, мама — домохозяйкой, а еще у вас были старший брат и сестра…

ЛШ → Папа рано ушел из жизни, мне было тринадцать лет. Мы жили вместе с сестрой и братом, хотя они были намного старше. Когда я переехал в Ленинград, сестра, которая там уже обосновалась, заменила мне маму. В первые месяцы войны погиб ее четырехлетний ребенок — заразился менингитом в бомбоубежище. Потом погиб муж, затем мама.

ЕК → Мама умерла в Минске?

ЛШ → Нет, меня призвали в армию в мае 1941 года, но потеряли дело. А перед тем, как пойти в военкомат, я съездил в Минск и привез маму в Ленинград. В Минске она бы погибла в первые же дни. Многие из тех, кто сумел уйти или уехать из города, — выжили, оставшиеся — погибли в гетто.

ЕК → Семья была религиозная?

ЛШ → Хоть обычаи соблюдались, подозреваю, что отец не был по-настоящему верующим, как и мама. У меня есть эскиз: я маленький стою с папой в синагоге. Когда я учился классе во втором, ко мне стал ходить ребе — обучать ивриту. Я отчаянно сопротивлялся: как все советские дети, готовился поступить в пионеры. Ходил он года два. История эта кончилась печально: я довел его до белого каления — он ударил меня молитвенником по голове и, хлопнув дверью, ушел. Из наших занятий запомнились отдельные слова. Дома говорили на идише. В классе евреев была львиная доля, двор был еврейский, за исключением сына дворника Алешки, который знал идиш лучше меня. Дети ведь чудесно впитывают языки. Всю войну я проработал на танковом заводе в Челябинске. Там были так называемые инорсовские дома, где жили иностранцы, бежавшие от Гитлера, — много испанских, польских детей, из других европейских стран. Если им задавали вопрос на любом языке из тех, на которых говорили во дворе, они на нем тебе и отвечали.

ЕК →  Каким вам запомнился Минск?

ЛШ → Мои родители и брат с сестрой — из XIX века, да и в какой-то степени образ жизни оттуда же. Я застал конку, трамвай пустили в 1930 году, мне было десять лет. Тогда же провели электричество, до этого сидели при керосиновых лампах. На одном из моих рисунков изображена большая тяжелая лампа, а я за столом делаю уроки. Мы снимали квартиру у хозяина двух домов, которые он сдавал в аренду. Рисовал я и наш двор с пустырем, где мы катались на коньках. Ребята были интересные. Почти все мои сверстники погибли на войне.

ЕК → Ваши предки из Белоруссии?

ЛШ → Отец из Вильно, а мать — минчанка. Ее родители в 1924 году уехали в Америку, мне было четыре года, я этого не помню. Как и гудков в день смерти Ленина. А некоторые помнят себя с двух-трех лет.

ЕК → А почему ваша мама с ними не уехала?

ЛШ → У нее уже была своя семья. Они с отцом поженились где-то в 1900–1903-м.

ЕК → А как звали ваших родителей?

ЛШ → Арон Нахманович и Рахиль Соломоновна. Брата — Наум, а у сестры было редкое имя Етта (Этта).

ЕК →  Я прочитала, что вы сменили имя Израиль на Леонид после образования Государства Израиль. Ну и потому, что все вас звали Лёлей.

ЛШ → Да, меня все звали Лёлей — дома, во дворе, в школе, поэтому я взял имя Леонид. А отчество, как вы знаете, не меняют. Сочетание «Израиль Аронович» трудно было выговорить. Нет, смена имени не была связана с космополитизмом. Это было, по-моему, после Шестидневной войны.

ЕК → Многие ли на вас повлияли?

ЛШ → С кем общался, близкие друзья. Тот же Атаманов, который был старше меня на пятнадцать лет, повлиял и в творческом, и человеческом плане.

ЕК → А сестры Бромберг?

ЛШ → По-своему тоже. Особенно старшая — Валентина Семеновна. Она была активная, генератор идей, привлекала интересных писателей, актеров. На фильме «Девочка в цирке» по сценарию Юрия Олеши я работал ассистентом художника. Олеша был удивительным человеком и интересным рассказчиком. Небольшого рос­та, широкоплечий, всегда какой-то встрепанный, похожий на большого воробья. Приходили Эрдман с Вольпиным — крупные писатели. Первым моим фильмом стал «Федя Зайцев» по их сценарию. Тогда я с ними и познакомился. С Вольпиным больше общался. Он был коммуникабельный, многогранный, эрудированный. Затеял необычный сценарий фильма «Ключ», подготовительный период проходил в нашем Доме творчества в Болшеве. Мы часто с ним играли в бильярд, он вспоминал, как играл с Маяковским. С Михаилом Михайловичем Цехановским я не работал, но пересекался. Он был замечательным художником-графиком и режиссером, принадлежал к школе ленинградской графики. Еще до войны сделал фильм «Почта» по Маршаку. А какие поразительные персонажи в «Сказке о попе и его работнике Балде»! После войны Михаил Михайлович приехал в Москву и работал на «Союзмультфильме». На обсуждении в Доме кино Цехановский похвалил меня за то, как стабильно я провел по фильму образ Снежной королевы. То есть во всех сценах она одинакова, а это очень сложный персонаж. В рисованной мультипликации надо править и мультипликатора, и прорисовщика, подтягивать образ к своему видению, поскольку ты, создатель, чувствуешь его лучше других.

ЕК → Можете ли вы узнать творческий почерк того или иного художника-мультипликатора?

ЛШ → В какой-то степени — с кем сотрудничал, будучи режиссером. На «Снежной королеве» мне посчастливилось поработать с Хитруком. Он сделал ключевые сцены со Снежной королевой, но самое главное — создал Оле-Лукойе, который, как гид, проводит зрителя по фильму. Час десять минут для мультипликации — очень много. Федор Савельевич тоже вспоминает эту работу, такого опыта у него больше не было.

ЕК → Вы проецировали на животных характеры людей. Была ли в советской мультипликации установка на очеловечивание?

ЛШ → Все зависело от художника. Мы делали большие фильмы с режиссером Львом Атамановым. Когда я работал со своим другом Александром Винокуровым, то занимался персонажами, а он — декорациями. Наши главные с ним картины — «Аленький цветочек», «Золотая антилопа» и «Снежная королева». В «Золотой антилопе» кроме персонажей я делал и часть эскизов, в «Снежной королеве» отвечал за городскую часть, эскизы, интерьеры. Александр Васильевич же создал разбойников и эскизы природы, у него это замечательно получалось. Как режиссер и художник я снял серию «Обезьянки. Гирлянда из малышей», «Доверчивого дракона», японскую сказку «Я жду тебя, кит!» и пятую историю «Котенка по имени Гав»… Но мне все-таки ближе работа художника, хоть я много лет и проработал режиссером. Хитрук, Норштейн, Назаров — вершины нашей мультипликации, рядом с ними я средненький режиссер. Уже почти десять лет я не у дел, и вообще отечественная мультипликация в сложном и тяжелом положении. «Союзмультфильм» — наша альма-матер, где был огромный талантливейший коллектив, — погиб.

ЕК → Все перешли на компьютерную анимацию?

ЛШ → По-моему, и компьютерной нет. Когда в 2001 году с режиссером Инессой Ковалевской мы делали последнюю мою картину, «Дора-дора-помидора» по ее сценарию, то использовали компьютер во вспомогательных целях — для раскраски фазы, заливки. Все оставалось по-старому: я создавал персонажей, которых рисовали мультипликаторы. Я не совсем в курсе так называемой компьютерной мультипликации, но где компьютер делает творческую часть работы?.. У этой железки нет ни разума, ни чувств, ни таланта.

ЕК → Смотрите ли вы наши или зарубежные мультфильмы?

ЛШ → Почти нет. Когда я ежегодно ездил в Суздаль на фестиваль анимационного кино, там, конечно, смотрел, но уже лет пять туда не езжу. Пожалуй, только в курсе того, что делала студия «Пилот». Серию мультфильмов по сказкам народов России «Гора самоцветов» задумал покойный Татарский, пробил, возглавил, потом к нему присоединился Эдуард Назаров и стал фактически художественным руководителем. По-моему, они сняли пятьдесят два фильма, хотели продолжить, но все упирается в финансирование.

ЕК → А что можете сказать о японском фильме про Чебурашку?

ЛШ → Я смотрел один, а они сняли два и, кажется, хотят продолжить. То, что я видел, сделано достойно, в традиции фильма Качанова и «Союзмультфильма». Когда режиссер Макото Накамура впервые сюда приехал, то остановился тут недалеко, я к ним ездил в гостиничный комплекс «Измайлово». В своем фильме они постарались сохранить все лучшее, так что у меня отношение к нему, скорее, положительное.

ЕК → Вы иллюстрировали детские книги. Мультипликация была вам все-таки ближе или нравилось и то и другое?

ЛШ → Иллюстрация меня всегда привлекала, была самостоятельным ареалом работы. Русская школа книжной графики — Лебедев, Конашевич, Добужинский, Тырса — одна из самых передовых в мире. А ленинградская школа сформировала меня как художника. Я работал в издательстве «Малыш», потом в «Детгизе», «Просвещении». Было такое Бюро пропаганды киноискусства, которое кроме фотографий наших любимых актеров, продававшихся во всех киосках, выпускало книжечки по мультфильмам. Естественно, я иллюстрировал серию про Крокодила Гену и Чебурашку, обезьянок, «Варежку», «Снежную королеву», «Аленький цветочек», «Золотую антилопу», «Я жду тебя, кит!», «Котенка по имени Гав», «38 попугаев»… С Винокуровым мы много работали на «Диафильме».

ЕК → Это же не первая ваша персональная выставка?

ЛШ → Вторая. Первая состоялась в 2000-м в Доме художника. На ней была представлена мультипликация и очень дорогая мне серия «Старый Минск. Воспоминания детства», иллюстрации к «Шинели», «Портрету» Гоголя, «Кораблям в Лиссе» и «Жизни Гнора» Грина. В свое время Грин мне очень нравился. Это полутеатральные эскизы, полуиллюстрации. Но в ЦДХ не был показан фрагмент диплома по «Слову о полку Игореве», ВГИКовские задания по карикатуре и шаржу, а там у меня много любопытного. Та выставка, занимавшая зал на втором этаже, была более цельной. А так я был участником многих коллективных выставок. В основном представлял на них работы, связанные с мультипликацией, эскизы.

ЕК → Не хочется ли вам вернуться к своим персонажам, чтобы что-то в них изменить?

ЛШ → Это бессмысленно, фильмы ведь уже сделаны. Когда меня просят нарисовать Чебурашку, иногда делаю ему чуть розовые щечки. Крокодил, Шапокляк, обезьянки или другие герои невольно получаются немного иными: прошло время, ты изменился, а значит, изменилось и твое представление о персонаже.

ЕК → Чебурашка — самый любимый из ваших героев?

ЛШ → Он получился необычным. Такой полузверек, полуребенок. У меня нет явных неудовольствий по поводу персонажей. Другое дело — часто хочется фильм переделать. Во многих картинах — где я был режиссером и где с другими режиссерами работал — вылезают затянутости.

ЕК → Как бы вы себя охарактеризовали, если бы писали о себе справку в энциклопедию?

ЛШ → Как художника детской книги и мультипликации.

(Опубликовано в №234, октябрь 2011)