13 мая 1916 года, в разгар Первой мировой войны, в Нью‑Йорке подошло к концу земное странствие Шолом‑Алейхема — «главного еврейского писателя» и одного из основателей еврейской литературы на идише. Тысячи людей, пришедших проститься с ним, прощались с эпохой, воспетой им в произведениях, ставших сегодня мировой классикой. Шолом‑Алейхем был похоронен на бруклинском кладбище Маунт‑Небо в Нью‑Йорке, почти как просил писатель в литературном завещании: «Похороните меня среди бедняков, чтобы памятник,

Шолом‑Алейхем (Соломон Наумович Рабинович). Киев. 1888

который поставят на моей могиле, украсил простые могилы вокруг меня, а их простые могилы украсили мой памятник». С того времени миновало столетие. Исчезли воспетые Шолом‑Алейхемом еврейские местечки — штетлы, Вторая мировая война и Холокост практически уничтожили идишскую Атлантиду — идишланд. Однако интерес к творчеству Шолом‑Алейхема не ослабевает и по сей день, а в русской культуре оно традиционно занимает одно из почетных мест. Книги Шолом‑Алейхема на русском языке выходят почти каждый год. Более того, «главным еврейским писателем» его провозгласили именно в СССР. Как это было сделано? И почему некоторые фильмы, снятые по мотивам произведений Шолом‑Алейхема в 1920‑х годах, оказались тем не менее запрещенными к прокату в СССР? Часть из них уничтожены, а те, что сохранились, — насколько они интересны современному зрителю? Какова традиция иллюстрирования сочинений еврейского классика и, несмотря на обилие книг, издан ли Шолом‑Алейхем по‑настоящему? На эти и другие вопросы отвечают историк, профессор отделения гебраистики и иудаики Нью‑Йоркского университета Геннадий Эстрайх, историк искусства, сотрудник Музея истории евреев в России и Еврейского музея и Центра толерантности Григорий Казовский, историк искусства, куратор выставок, составитель альбома «Григорий Ингер» Мария Гадас, филолог, преподаватель учебно‑научного центра библеистики и иудаики РГГУ Галина Элиасберг.

«Большую роль в канонизации Шолом‑Алейхема сыграла оценка Горького»

Геннадий Эстрайх → Шолом‑Алейхем стал классиком не сразу. В среде еврейских интеллектуалов еще в дореволюционные годы сформировалось мнение, что Шолом‑Алейхем недостаточно серьезен, а подлинным зачинателем прогрессивной еврейской литературы является как раз Перец. Однако со временем возобладала точка зрения, выраженная, в частности, видным советским критиком Исааком Нусиновым, что только сравнительно небольшая часть литературного наследия Переца могла оказаться пригодной для советской культуры, остальная же больше соответствовала идеалам еврейских националистов и социалистов. Что касается еще одного основоположника литературы на идише, Менделе Мойхер‑Сфорима, то у него просто не было такой широкой читательской аудитории. Да и материала было несравнимо меньше — например, для театральных переработок и для детской аудитории. Шолом‑Алейхема же действительно читали. В некоторых семьях это был ритуал: отец читал вслух и объяснял трудные места. Ведь Шолом‑Алейхем в оригинале не такой уж простой писатель. Его читатель должен был знать не только идиш, но и хоть немного русский или украинский, а также быть знакомым с еврейской традицией, понимать ссылки автора на религиозные тексты. По сути дела, Шолом‑Алейхем писал для довольно образованной аудитории, что в то время имело гендерную специфику. Я цитировал в одной из своих работ протокол заседания еврейской кафедры Московского пединститута, году в 1936‑м или 1937‑м, в котором говорилось, что студенты, лишенные традиционного еврейского образования, не всё понимали в таких текстах. Но старшее поколение еще могло их читать «без словаря». В переводах на русский язык эти проблемы были преодолены, сложные места «подчищены» (это рекомендовал сделать и сам Шолом‑Алейхем), поэтому его книги и получили большую известность в переводах. Несомненно, значительную роль в канонизации Шолом‑Алейхема сыграла оценка Максима Горького. Его слова для многих служили своеобразной охранной грамотой. Так случилось, например, с Шоломом Ашем. Фотография Аша и Горького на Красной площади — сколько раз ее перепечатывали! И в результате Аш оставался в СССР в категории писателей, которых можно было упоминать и порой даже печатать. Даже Бялика можно было упоминать, так как Горький назвал его «почти гениальным».

Шолом Аш и Максим Горький на Красной площади. 1920‑е

У англичан есть пословица, суть которой заключается в том, что доказательством вкусного пирога является то, как его едят. Шолом‑Алейхема «едят». Студенты, которые приходят на мои курсы в университете, обычно ничего не знают о еврейской литературе. Но имя Шолом‑Алейхема им зачастую знакомо, пусть оно и ассоциируется у них, как правило, исключительно с мюзиклом «Скрипач на крыше». Но есть еще одно доказательство «справедливости» его «права первородства» в еврейской литературе: он сыграл огромную роль в ее строительстве. Речь идет о тех годах, когда Шолом‑Алейхем жил в Киеве и был довольно богат благодаря наследству, доставшемуся от тестя, впрочем скоро растраченному.

Ясно, что Шолом‑Алейхем не был сторонником какой‑то одной идеологии. Мне кажется, что человек с таким чувством юмора (именно юмора, а не сарказма, сатиры) просто не мог серьезно относиться ко всяким «измам». И тот факт, что в умелых руках идеологов его можно было представить и почти большевиком, и почти сионистом, говорит о том, что твердой идеологии в его литературном творчестве нет. В нынешних условиях одной из проблем его наследия является то, что Шолом‑Алейхем был светским человеком, и это полностью отрезает его тексты от основного потенциального читателя — ортодоксальной, преимущественно хасидской, среды. Это горький парадокс и даже своего рода трагедия: сотни тысяч людей, для которых идиш остается главным языком, не прикасаются к его произведениям. Основной читатель Шолом‑Алейхема — русский, ивритский, английский и далее по списку, в котором почти нет читающих на идише.

Есть и еще один вопрос: насколько Шолом‑Алейхем повлиял на последующую литературу на идише. Может создаться ощущение, что, несмотря на упомянутую выше «канонизацию», крупнейшие советские еврейские прозаики работали в принципиально другой манере и его влияние на них минимально. Дело в том, что «законодатели мод» еврейской литературы обычно считали Шолом‑Алейхема неподходящей моделью для подражания. Моисей Литваков, будущий редактор московской еврейской газеты «Дер эмес» и грозный литературный критик, а в 1916 году сотрудник газеты «Киевская мысль», писал сразу же после смерти Шолом‑Алейхема, что его творчество представляет собой «тупик» и другим писателям не следует продолжать делать то, что у него получалось только благодаря его уникальному таланту. Проза его считалась развлекательной, а значит, ненужной для серьезного советского читателя. Включение произведений Шолом‑Алейхема в советский «канон» произошло в большой степени вследствие его признания русскоязычными критиками. А в советской еврейской литературе ему вначале находили место преимущественно как детскому писателю, а также использовали его произведения в качестве сырья для театра и кино.

Но это «теоретическая» сторона дела. На самом деле в советской еврейской прозе можно найти немало примеров явного влияния Шолом‑Алейхема, а порой и просто эпигонства. Скажем, роман киевского писателя Ицика Кипниса «Месяцы и дни», одно из лучших произведений раннего периода советской еврейской литературы, явно написан под влиянием «Мальчика Мотла». Кстати, за это Кипниса критиковал Давид Бергельсон, который даже во время суда в 1952 году, приговорившего к смерти его и других руководителей Еврейского антифашистского комитета, посчитал необходимым отмежеваться от сравнений с Шолом‑Алейхемом. Другой киевский писатель, Григорий Полянкер, тоже не боялся продолжать путь «в тупик». Можно привести еще примеры, но я оставлю это исследователям советской еврейской литературы. (В скобках добавлю, что советской еврейской литературой успешно занимаются преимущественно зарубежные исследователи. В России школа таких исследований все еще ждет импортозамещения.)

«У нас нет сегодня иллюстрированного Шолом‑Алейхема»

Григорий Казовский → О художниках, оформлявших произведения еврейского классика, — Аксельроде, Горшмане, Ингере, Каплане (если иметь в виду только Россию) и о других, менее известных мастерах — написано немало статей. И разного рода публикации о них продолжают появляться. Правда, далеко не во всех из них уделяется внимание книжной графике этих художников и иллюстрациям к произведениям Шолом‑Алейхема. Оно и понятно: книжная графика — прикладной жанр, который может занимать в творчестве художника не главное место. В российском же контексте это вообще маргинальная тема, и, чтобы писать о ней, нужен серьезный «информационный повод», как теперь говорят. Другое дело — еврейская культура, для которой Шолом‑Алейхем — одна из центральных фигур, но и на идише публикации об оформлении его книг можно пересчитать по пальцам одной руки.

Надо сказать, «современная» еврейская иллюстрированная книга на иврите и на идише появилась только в начале ХХ века, а полноценная еврейская художественная критика сформировалась как отдельный жанр еще позже. В центре различных теорий и рефлексий первой трети прошлого столетия по поводу оформления новой еврейской книги оказывались общие проблемы — национального стиля, использования традиции украшений старинных еврейских рукописей и книг, а не частные вопросы иллюстрирования произведений конкретных авторов. А потом и вовсе стало не до этого.

Вообще, еврейская («современная») книга в первой половине ХХ века по разным причинам сравнительно редко была «богато иллюстрирована». С иллюстрациями Ингера, Аксельрода и Горшмана несколько произведений Шолом‑Алейхема на идише были изданы в Москве в 1946–1947 годах. В каждом из изданий были оформлены обложки и титульные листы и, в лучшем случае, помещены 4–5 иллюстраций или заставок. Эти издания ни художественными, ни типографскими шедеврами назвать никак нельзя. Не думаю, что их внешний вид способствовал «приближению» Шолом‑Алейхема даже к еврейскому читателю. Иллюстрации Альтмана, черно‑белые рисунки, также предназначались для юбилейного издания на идише конца 1940‑х годов, которое не состоялось из‑за разгрома еврейских учреждений в это время. Десять лет спустя они были включены в том переводов Шолом‑Алейхема на русский язык. Внешний вид этого издания так же, как и упомянутых выше, мало способствовал привлечению читателей. Великолепные графические циклы 1950–1970‑х годов. Каплана и Ингера на темы произведений Шолом‑Алейхема издавались небольшим тиражом в виде папок (в случае Каплана) и не включались в книги как иллюстрации. Примерно такая же картина с книгами Шолом‑Алейхема на идише, иврите и английском в Америке и в Израиле. В итоге у нас нет сегодня изданного иллюстрированного Шолом‑Алейхема.

Натан Альтман. Иллюстрация к роману Шолом‑Алейхема «С ярмарки». 1948

Надо сказать, существует некая традиция иллюстрирования Шолом‑Алейхема, которой следуют многие художники из разных стран. Эта традиция превратилась в своего рода канон, так что много иллюстраций «типичных», причем все они одного свойства, вне зависимости от страны «изготовления». Поэтому я бы рекомендовал будущим иллюстраторам Шолом‑Алейхема отказаться от «типичности». Он без преувеличения великий писатель, его творчество остается актуальным, и это позволяет интерпретировать его по‑разному, дает свободу художнику‑иллюстратору, который может и должен уйти от непродуктивной традиции, от дурно понятой «типичности».

На аукционах в России и за рубежом сейчас появляются работы художников‑иллюстраторов Шолом‑Алейхема. Как правило, это черно‑белые графические листы, их авторы — художники не самой высшей лиги, поэтому ажиотажа они не вызывают и стоят недорого. Перецу в этом смысле повезло больше: его книги оформляли известные и «дорогие» художники, например Марк Шагал.

А вот с переводами Шолом‑Алейхему повезло. В советское время за это взялись с большой ответственностью, можно даже сказать с благоговением. Некоторые переводы, например Шамбадала, просто замечательные. Конечно, сделать их было нелегко, так как Шолом‑Алейхем виртуозно использует и ивритский субстрат, и взаимодействие различных лингвистических слоев, образующих идиш, придающих ему неповторимость и превращающих его в умелых руках в изысканный художественный инструмент. У Шолом‑Алейхема речь каждого персонажа индивидуальна. Его лексика, соотнесенность с тем или иным лингвистическим пластом являются способом демонстрации культурной и социальной характеристики героя. Кроме того, переводчик должен учитывать интертекстуальность произведений Шолом‑Алейхема, в которых содержатся скрытые цитаты из Танаха и аллюзии на священные тексты. Конечно же, при переводе многое из этого теряется. Однако, повторяю, большинство советских переводов достойно справлялись с этой сложной задачей. Правда, до русскоязычного читателя по идеологическим причинам не дошли целые фрагменты текста, но в советское время известны случаи идеологического контроля даже за русской классикой, когда и «Мертвые души» Гоголя выходили с купюрами.

«Кубизм, помноженный на еврейскую форму»

Мария Гадас → Для киевской Культур‑Лиги Шолом‑Алейхем был, безусловно, примером того, что «национальный стиль» в искусстве возможен, его «национальная окрашенность» не уплощает произведения искусства и не ограничивает художника. Поиски «большого стиля» или «нового языка» являлись одной из основополагающих задач Культур‑Лиги, а также художественно‑промышленной школы, в которой учился Григорий Ингер — художник, прославившийся своими иллюстрациями к Шолом‑Алейхему. В своих воспоминаниях Ингер чрезвычайно интересно описывает попытки соединить увлекавший его тогда кубизм с «еврейской формой». Что из этого выходило, можно судить по сохранившимся работам конца 1920‑х годов. В 1926 году проходила выставка памяти Шолом‑Алейхема, приуроченная к десятилетию со дня смерти писателя. Состояла она полностью из иллюстраций к его произведениям, и, судя по отзывам, оказалась невероятно интересным событием. При еврейской художественно‑промышленной школе с момента ее создания существовал свой небольшой «музей». Точнее, «музеем» его называли студенты, на самом деле это были маленькие выставочные залы, в которых ученики часто выставлялись, многие привозили для этого работы из дома. Но благодаря этой выставке памяти Шолом‑Алейхема они, как говорится, попали в профессиональный контекст, о выставке написали в столичном издании.

Я думаю, понимание Шолом‑Алейхема, его трагикомического дара было примерно одинаковым во все времена. Но любовь к его персонажам усилилась после войны, разрушившей мир этих героев и уничтожившей их самих. А вот манера, в которой Ингер иллюстрировал главного автора своей жизни, со временем поменялась абсолютно. И это крайне интересно: наблюдать, как одна и та же повесть рисуется художником с дистанцией в 30 лет. В 1940‑х годах издательство «Дер эмес» издает Шолом‑Алейхема с рисунками Ингера‑реалиста, одного из многих авторов того времени. А в 1960–1970‑х годах мы видим яркое, параллельное тексту повествование в рисунках. Может, это и есть тот самый кубизм, помноженный на еврейскую форму?!

Стараниями дочери Ингера Марии Григорьевны была издана, и, по‑моему, удачно, одна из лучших книг, вдохновивших художника, — «Мальчик Мотл». В альбомах Ингера выходили иллюстрации к «Блуждающим звездам», к рассказам Шолом‑Алейхема, в том числе детским. Среди них яркие работы к «Заколдованному портному», «Мафусаилу», «Менахему‑Мендлу». На самом деле все это одна длинная история, поэтому, на мой взгляд, хорошо было бы издать сборник Шолом‑Алейхема со всеми иллюстрациями Ингера.

Евгений Леонов в роли Тевье в спектакле театра «Ленком» по пьесе Григория Горина «Поминальная молитва». Режиссер Марк Захаров. 1989. Фото ИТАР‑ТАСС

«Экранизации произведений Шолом‑Алейхема не утратили своего обаяния»

Галина Элиасберг → В год столетней годовщины ухода великого писателя можно говорить и о почти столетней истории экранизаций произведений Шолом‑Алейхема, начавшейся еще в эпоху немого кино. Известно, что писатель сам оценил возможности нового искусства и в 1913 году подготовил несколько сценариев по своим произведениям: «Хава», «Чудесное событие», «Заколдованный портной» и «Синема‑фантазия в честь Хануки», однако все они остались в рукописях. Американский исследователь Джереми Даубер в своей недавней монографии «Миры Шолом‑Алейхема» приводит интересные материалы, свидетельствующие о том, что тогда же Шолом‑Алейхем задумал киноверсию политического романа «Мабул» («Потоп» в русском переводе), а в 1915 году работал над сценарием по книге «Мальчик Мотл», но реализовать планы ему не удалось. Первые киноверсии появились в России, когда Февральская революция открыла новые возможности для еврейской культуры, правда, длился этот период недолго. Летом 1917 года Александр Аркатов на одесской киностудии «Мизрах» экранизировал «Кровавую шутку» и снял комедию «Хочу быть Ротшильдом», но они не сохранились. В 1919 году в Америке Чарльз Давенпорт снял фильм «Хава, или Сломанные барьеры» по одной из глав «Тевье‑молочника». В СССР, где Шолом‑Алейхем был признан классиком и народным писателем, сложилась особая ситуация. В 1920‑х годах снимались четыре картины по мотивам его произведений, однако на экраны вышел только фильм Александра Грановского «Еврейское счастье», снятый на московской фабрике «Пролеткино» в 1925 году и ставший первой киноработой Исаака Бабеля, Соломона Михоэлса и его коллег из труппы ГОСЕТА.

Остальные ленты угодили под пресс идейной критики и оказались запрещенными к прокату. История их — наглядное отражение политической, экономической и художественной борьбы эпохи 1920‑х годов. Актеры ивритского театра «Габима» участвовали в съемках фильма Евгения Иванова‑Баркова «Мабул». После его резкой критики руководство «Пролеткино» начало работу над измененной версией под названием «Против воли отцов». Обе ленты рассказывали о первой русской революции и снимались к ее 20‑летнему юбилею, как и «Броненосец “Потемкин”» Эйзенштейна. Доступный в YouTubе 40‑минутный фрагмент фильма «Против воли отцов» дает представление о масштабных съемках рабочих демонстраций в Петербурге и трагических погромных сцен в городке. Попытки показать идейное перерождение сиониста и эсерки не спасли ленту от запрета. Несмотря на то что заключительная ее часть не сохранилась, сопоставление начальных кадров и финала ленты глубоко символично. В первых сценах у каменного дома мы видим добропорядочных соседей, однако враждующих друг с другом «с тех пор как аптекарь Розенфельд крестился, а купец Кауфман разбогател» (противоборствующих отцов сыграли актеры «Габимы» Давид Иткин и Арье Варшавер). В заключительной сцене после погрома герои вновь на том же крыльце. Осмеиваемые уличными мальчишками, они предстают смятенными и униженными: ни деньги, ни нательный крест не защитили от ненависти. На фоне известной истории с невозвращением труппы «Габимы» из гастрольной поездки эта «незавершенность» фильма воспринимается вполне убедительно: у театра на иврите не было будущего в СССР.

В том же 1927 году на одесской студии ВУФКУ режиссер Григорий Гричер‑Чериковер снял первую киноверсию романа «Блуждающие звезды» по сценарию Исаака Бабеля, однако на экраны она не вышла. Судьба другой его работы оказалась более удачной. В 1928 году также в Одессе он выпустил фильм «Сквозь слезы (Страницы прошлого)» по мотивам рассказов Шолом‑Алейхема «Заколдованный портной», «Ножик» и начальных глав романа «Мальчик Мотл». Лента была приобретена для проката в США, благодаря чему и сохранились ее значительные фрагменты. В Америке фильм пользовался большим успехом. Здесь создали его расширенную версию — «Laughter Through Tears», досняли ряд эпизодов и озвучили на идише, включив немало русских слов, например, «подпольная литература», «ваше благородие»; на русском изъясняются и полицейские чины. По новой версии в начале фильма появлялся сам Шолом‑Алейхем, читающий фрагмент из своей книги, и далее его голос за кадром пояснял происходящее на экране. В Америке в 1939 году актер Морис Шварц, создатель нью‑йоркского Еврейского художественного театра, выпустил звуковой фильм на идише «Тевье дер милхикер», в котором сыграл главную роль. Снятая накануне Второй мировой войны, эта лента возвращала зрителей в прежний мир еврейского местечка. Задумав картину в 1936 году, Шварц собирался снимать ее в Польше, но в 1939 году это было уже невозможно.

Кадр из фильма «Мы едем в Америку». Режиссер Ефим Грибов 1992

Экранизации рассказов и романов Шолом‑Алейхема — важнейшая составляющая такого направления, как мировая киноиудака. И здесь следует назвать работы авторитетных российских исследователей, к большому сожалению не так давно ушедших от нас: монографию «Красная звезда, желтая звезда. Кинематографическая история еврейства в России (1919–1999)» Мирона Черненко и тематические публикации историка кино Рашида Янгирова. Можно также сказать, что благодаря не одним лишь многолетним изданиям переводов прозы Шолом‑Алейхема на языки народов мира, но и за счет фильмов, поставленных по мотивам его произведений, творчество еврейского писателя пришло к мировой многомиллионной аудитории. Прежде всего, это справедливо для фильма Нормана Джуисона, создавшего в 1971 году киноверсию знаменитого бродвейского мюзикла «Скрипач на крыше» («Fiddler on the Roof») Джозефа Стайна. Характерно, что на постере к документальному фильму Джозефа Дормана «Sholem Aleychem. Laughing in the Darkness» («Шолем‑Алейхем. Смеющийся во мраке», США, 2011) была фраза: «Before there was Fiddler on the Roof, there was Tevye and the man who created him» («Еще до “Скрипача на крыше” был Тевье и человек, его создавший»). Это красноречиво говорит о том, как устроено сознание современного массового зрителя, и не только в Америке. Но если представить подобную ситуацию, в которой нужно будет привлечь внимание зрителей нашей страны к творчеству Шолом‑Алейхема, то, возможно, самыми лаконичными и узнаваемыми станут фотографии великих русских актеров в образе Тевье: Михаила Ульянова, блестяще сыгравшего главного героя в телевизионном двухсерийном фильме «Тевье‑молочник» (1985) режиссера Сергея Евлахишвили, и Евгения Леонова в спектакле театра «Ленком» по пьесе Григория Горина «Поминальная молитва», впервые показанном на телеэкранах в 1993 году. В исполнении Михаила Ульянова прозвучали собственно литературные тексты Шолом‑Алейхема, ироничные и одновременно глубоко философские. Обращение кинематографистов к произведениям Шолом‑Алейхема в перестроечную эпоху отразило поиски ответов на вопросы современности. В 1992 году, практически в начале большой алии, был создан фильм «Мы едем в Америку» Ефима Грибова и Аркадия Красильщикова на основе романа «Мальчик Мотл». Доступный в YouTube 20‑минутный его фрагмент заостряет внимание на болезненных вопросах о том, что стало причиной массовой эмиграции начала XX века. Эта тема жестокости обостренно звучит и в фильме «Изыди!..». Дмитрия Астрахана. В том же году по мотивам романа «Блуждающие звезды» была снята двухсерийная мелодрама Всеволода Шиловского.

Произведения Шолом‑Алейхема, созданные в начале XX века, оказались востребованы и на его излете, когда вновь менялись исторические судьбы российского еврейства. За прошедшие десятилетия мир пережил еще одну революцию — теперь уже цифровую, позволившую смотреть фильмы с помощью домашнего компьютера. Современные зрители могут легко убедиться, что ранние экранизации произведений Шолом‑Алейхема не утратили своего обаяния и привлекают нас искренностью актерской игры и ощущением подлинности запечатленного в них мира.

У каждого времени, у каждого мастера были свои подходы к легендарным персонажам Шолом‑Алейхема: к народному герою Тевье‑молочнику, который, подобно библейскому Иову, проходит испытания временем и судьбой, а с другой стороны, к «человеку воздуха» — неудачнику Менахему‑Мендлу. Безусловно, есть отличия и так называемого «киноязыка» национальных кинематографических школ — российской дореволюционной и советской, американской, немецкой. Однако в каждой из них герои Шолом‑Алейхема стали символами, отразившими историю восточноевропейского еврейства.