Сорок лет назад умер Владимир Семенович Высоцкий.

Ко времени своей смерти в нашей жизни он занимал место, сравнимое разве что с «нашим всем АлександрСергеевичем». Пусть ищут погрешности в его рифмах, и на гитаре он играл не как Джимми Хендрикс, и голос его хриплый не был совершенством вокального искусства — но вот поди же, всё вместе это стало коллективным «я» народа.

И частью этого «я» был русско‑еврейский симбиоз.

В дни, когда все устои уродские

Превращались под силою в прах,

В Риме жили евреи Высоцкие,

Неизвестные в высших кругах.

Как бы он спел это, неизвестно — фрагмент остался только в наброске, с еще более любопытной припиской: «Стихотворение не окончено, т.к. автор впал в антисемитизм, а дальнейшие сведения о Высоцких погребены в толще веков».

Кажется, о своих еврейских корнях он думал гораздо больше, чем принято считать. И именно это стихотворение — самая яркая еврейская рефлексия Высоцкого (но и свой «а фартовер ят» он поет на идише подозрительно правильно, в отличие от Аркадия Северного):

В розоватой заре человечества

Много громких великих имен:

Просто дети и дети отечества,

Цезарь, Карл, Ганнибал и Катон.

Были раньше поэты отменные:

Плавт, Вергилий, Гомер, Алкиной.

Македонский деянья военные

Совершал под счастливой звездой.

Песнопеньям хвалебным не вторю я,

О великих не будет рассказ.

То, о чем умолчала история,

Я поведаю людям сейчас.

А поведает — о безвестных евреях Высоцких: распространенная еврейская сентенция о том, что всё исчезло, а мы есть.

Жаль, что не спел. В великолепной «Балладе о детстве» рассказ явно ведется от имени «соседа Гиси Моисеевны». И в этом рассказе очень тонко улавливается послевоенное несправедливое предубеждение:

Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.

— Мои — без вести павшие, твои — безвинно севшие.

В юности эта строфа очень меня обижала: в нашей семье было как раз больше без вести павших, а в этих «твоих» я слышал отголоски оскорбительного мифа о «Ташкентском фронте».

Но обида компенсировалась великолепным троллингом «Песенки антисемита»:

Зачем мне считаться шпаной и бандитом —

Не лучше ль податься мне в антисемиты:

На их стороне хоть и нету законов —

Поддержка и энтузиазм миллионов.

При этом образ Высоцкого гораздо больше ассоциируется с Жегловым, чем с его оппонентом Михаилом Михайловичем Бомзе, ожидающим наступления «эры милосердия». Весьма показательно, как в кино этот персонаж скукожился по сравнению с книгой, которой именно его размышления дали название. Старый еврей, потерявший сына на фронте… В отличие от Гиси Моисеевны.

А между тем в многогранности Высоцкого одна грань — своей римскостью — совершенно точно сыграла роль в формировании той легенды, которую сегодня мы зовем его именем.