Раскопать корни

Галина Зеленина 15 марта 2016
Поделиться

Образ и символ в иудейской, христианской и мусульманской традиции

Под ред. А. Б. Ковельмана, У. Гершовича. М.: Индрик, 2015. — 392 с.

Несколько лет назад при Еврейском музее образовалась исследовательская группа гебраистов и арабистов, филологов и искусствоведов, антиковедов, медиевистов и новистов, объединенная задачей выстраивания подпольного яруса не сугубо в религиоведении даже, а в гуманитарном знании в целом путем углубления в предысторию и взаимоотношения известных образов, бытующих в трех авраамических традициях. Пресуппозиция такова. Носители традиции и ее наследники в секулярной культуре говорят на языке, который зиждется на дереве образов, символов, понятий и метафор, происходящих из священных текстов, но оперируют они этим деревом автоматически, не осмысляя длину корней и их переплетенность, то есть историческую глубину и многослойность ключевых понятий и метафор. И исследователи предложили проект «деконструкции» этого дерева: выявить совокупности символов и метафор в трех традициях, сравнить их, сравнить пути их возникновения, сравнить визуальные и текстуальные их воплощения, сравнить еще что‑нибудь, и цепочка таких перекрестных сравнений глядишь и даст какой‑нибудь эвристический результат.

lech287_Страница_51_Изображение_0001Через год работы группа провела конференцию, по ее итогам вышел сборник. Мы хорошо представляем, как могут выглядеть труды конференции. Что‑то ротапринтное, рассыпающееся, в мягкой блеклой обложечке. Но этот сборник не таков. В лучших традициях издательства «Искусство» (хотя это не оно) вышла роскошная книга на мелованной бумаге, со множеством черно‑белых и цветных картинок, с виньетками в колонтитулах и прочими красотами. Изобильное иллюстрирование и сам выбор формата художественного издания возвращает истории еврейской культуры (хотя в сборнике речь не только о ней) — пресловуто текстуальной и вербальной — визуальное измерение.

Что свойственно сборнику статей как жанру, «Образ и символ» не лишен некоторой эклектичности — как категориальной, так и тематической. Авторы могут по‑разному определять «образ» и «символ», «значение» и «смысл», «понятие» и «метафору» — и редакторы не стали с этим бороться; более того, единственная статья, снабженная солидной методологической рефлексией, оперирует еще одним — и небесполезным — понятием визуального источника, отталкивается от «визуального поворота» в новейшей историографии и отмечает сложности исследовательской «синхронизации» источников визуальных и текстуальных, но эти рассуждения никак не учитываются в остальных текстах сборника, а по хронологической причине и вовсе оказываются в самом его конце.

Статьи сгруппированы по эпохам — древность, Средневековье, Новое время, — при этом исследования традиционных символов вроде меноры или креста в аутентичном контексте соседствуют с изучением их рецепции внешней, зачастую враждебной мыслью, тропика и поэтика — с политическими ритуалами, истоки образной системы еврейского народного искусства — с «евреями» во «внешней» монументальной живописи и книжной миниатюре. Замечательные статьи, написанные блестящими профессионалами, разве что не выстраиваются в единую линию.

Зато каждая вторая содержит того или иного масштаба открытие. Нина Брагинская, например, доказывает связь ханукии и ритуала зажигания ханукальных свечей с рассказом о мученичестве старца Элеазара и матери с семью сыновьями из 2‑й и 4‑й книг Маккавеев. По ее мнению, история девяти мучеников была узурпирована христианами и потому вытеснена из ханукального нарратива более поздним сюжетом о чудесном кувшинчике масла, но сохранилась в ритуальном предмете — ханукии (восемь подсвечников — мать с сыновьями — и шамаш, Элеазар) и ритуале зажигания: поочередное погашение символизирует поочередную смерть мучеников, а поочередное возжигание — обретение ими славного бессмертия.

Семен Парижский обнаружил момент — учение об образной речи Моше ибн Эзры — с которого началась революция в еврейском отношении к тексту Писания. Если раньше библейская метафорика получала голос лишь в крайних случаях, а в основном отметалась как декор, лишь мешающий восприятию буквального рационального смысла, то под арабским влиянием Ибн Эзре удалось перевести разговор в эстетическую плоскость и придать библейской риторике самостоятельную — а не вспомогательную интерпретативную — ценность. Семен Гольдин посчитал, что польский визуальный дискурс о евреях значительно богаче российского как качественно — евреи изображаются органической частью польского общества, а не маргиналами или экзотами, — так и количественно: менее ста образов «еврея» в русском искусстве против полутора тысяч в польском. И напрашивающееся объяснение этой асимметрии (не)давностью истории евреев в Польше (России), видимо, неудовлетворительно, поскольку в текстуальном дискурсе столь разительного разрыва не наблюдается. Исчерпывающей интерпретации мы не получаем, зато видим пользу от двойного сравнения — национальных дискурсов и их типов.

Составители признают тематическую «пестроту» сборника, но полагают, что на данном этапе главное — накопить опыт сопоставительного исследования, а его осмысление — дело будущего. Отметим фантастический потенциал заявленной программы — при утопически полной, конечно, ее реализации: если новосионским мудрецам удастся составить матрицу образов и символов, примордиальных, традиционных и по сей день ключевых в трех авраамических традициях, управляющих, стало быть, сознанием, аффилированным при этих религиях или культурах, — то весь мир в их руках. Но даже если подобного триумфа не выйдет, по крайней мере, получится новый фильтр изучения иудаизма, христианства и ислама: sub specie символов и образов; никак не хуже фильтра взаимных фобий или межконфессиональной полемики.

 

Публикация подготовлена при поддержке Российского научного фонда, грант № 15-18-00143.

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

Памяти Пола Мендес-Флора (17.04.1941 – 24.10.2024) 

Виднейший специалист по новейшей еврейской философии, в 1999 году в Оксфорде он прочел лекцию под названием «Некролог еврейской философии». Заглавие это содержало не только долю шутки — в аллюзии на знаменитую фразу Марка Твена «слухи о моей смерти сильно преувеличены» — но и долю правды. В отказе от всеобщей истины ради признания суверенных прав каждого племени и каждой культуры (в особенности прав колониальных народов и расовых меньшинств) он увидел конец философии, не только еврейской

Пересечения

В романе сталкиваются не только два сильных характера, но и два уклада, две культуры. Хотя Айрис и Джейн не слишком религиозны, обе стремятся соблюдать устои и традиции... Результаты соблюдения устоев неожиданные. Так, состоятельные Копакены хоронят дочь в простом гробу (так у нас, евреев, принято). А Джейн, надрывая пуп, покупает роскошный разукрашенный гроб. Сталкиваются представления Айрис и Джейн по самым разным вопросам: где хоронить погибших (шива и поминки), как отмечать годовщину их гибели и т.д

Счастье коллекционера и слезы вещей

Сегодня трудно себе представить, насколько значимым было еврейское присутствие в интеллектуальной жизни Парижа XIX века. На страницах книги возникает целая вереница наследников богатых еврейских семейств, которые жили на улице Монсо возле старинного парка, писали книги, статьи, музыку, верили в «нравственное слияние» французов и евреев, полагали, что Первая мировая война и всеобщий патриотический подъем позволят преодолеть пропасть между гражданами Франции разных вероисповеданий