25 ноября в Иерусалиме на 86‑м году умер Михаил Хейфец.

В журналистике много случайных людей. Для Миши Хейфеца случайной была сама журналистика. Они были настолько не созданы друг для друга, что в этом противоречии обязана была прослеживаться какая‑то закономерность.

Однажды писатель Марк Зайчик, который какое‑то время также служил с нами в «Вестях», предположил, что газета нужна Хейфецу, чтобы заворачивать в нее свою большую прозу. Была в том горькая ирония. Большинству из тех, кто потреблял написанные Мишей газетные статейки, его имя не говорило ровным счетом ни о чем. Да и многим коллегам тоже. Так, добродушный милый дяденька, с неизменной улыбкой.

В редакции у него не было постоянного места. Он садился за свободный компьютер, набивал текст одним пальцем, после чего исчезал до нового появления. Герои его публикаций жили своей особой жизнью, никак не затрагивая Мишу. Да и он не затрагивал их.

Сегодня уже трудно вспомнить, кому пришло в голову приставить Мишу к теме предпринимателей‑репатриантов. Он писал о строителях лестниц, пекарях‑энтузиастах и бывших доцентах, переквалифицировавшихся в маляров. Все они, сами того не ведая, кормили Мишу – такого же, как они, случайного предпринимателя от журналистики.

По‑настоящему он писал не в редакции – дома. Там, где обитали его главные герои – история и литература, соединяемые мастерской рукой автора. Там вершился суд над Иисусом, философствовала и выносила приговор ХХ веку Ханна Арендт и рождалась книга счастливого человека.

Создавалось ощущение, что Миша, выходя из дома, складывал своих героев за пазуху, ходил с ними, укрывая от нежелательных взоров, чтобы потом, вернувшись, вновь рассадить на письменном столе и завести разговор – очень непростой и неспешный. Только он мог услышать то, что говорили его персонажи. И до конца понять их мог тоже только он.

Книги Хейфеца невозможно заглотить в один присест. Они требуют вдумчивой работы, ведь каждое слово там хранит гораздо больше смыслов, чем кажется при первом приближении, а их множество обволакивает, требуя остановки, чтобы перевести дыхание и пойти дальше.

Я совершенно не понимаю, как он мог так писать. Его проза, казалось, никак не соотносилась с ним самим, человеком невероятно простым и легким в общении, самоироничным и на редкость неприспособленным к жизни.

Наверное, ему было правильно жить в Израиле, где не приняты обращения по отчеству и на «вы». Он для всех был Мишей, даже для тех, кто годился ему во внуки. Как‑то язык не поворачивался ему «выкать», а если у кого‑то поворачивался, то это вызвало смех у самого Миши.

Однажды кто‑то в редакции назвал его Михаилом Рувимовичем.

«Ты что, с ума сошел? Меня так следователь называл. Я — Миша, запомни. Можно – Мишка!» – последовал ответ.

Про историю со следователями, как и другие истории из своей жизни, Миша рассказывал редко, неохотно и без подробностей. Он вообще был «не про себя». В истории своего романа места себе не определил, биографов не назначил.

Как это нередко случается, Миша сделал эту тему открытой только после своего ухода. При жизни это было ему ни к чему, сейчас, наверное, тоже. Поэтому вспоминают только то, что на поверхности. Что родился в Питере в 1934‑м, учительствовал, писал и издавался. В 1974 году получил четыре года за «антисоветскую пропаганду и агитацию» – так была расценено его предисловие к самиздатовскому собранию Иосифа Бродского и найденное при обыске эссе Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».

Советский Союз 1984‑й год пережил. За его развалом Миша Хейфец наблюдал уже из Израиля, куда выехал в 1980‑м. О прошлом напоминал только роман братьев Стругацких «Град обреченный», где Хейфец стал прототипом Изи Кацмана – личности «очень начитанной и интеллектуальной» и «самой здравомыслящей», несмотря на «неприятную жизнерадостность».

В последние годы Миша жил уединенно и даже замкнуто. Иногда он выступал на русскоязычной радиостанции (РЭКА), но потом и этот голос затих.

В некрологах по поводу его кончины писали все больше об уходе из жизни «известного советского историка, диссидента и литератора». И в подборку – статью из Википедии, со всеми ее неточностями в датах и сухостью, присущей жанру.

Похоронили Мишу в Беэр‑Шеве, где живет его дочь. Поминали – в Иерусалиме, где остались его друзья и герои его книг – осиротевшие или не успевшие родиться…