С 1958 года небольшое германское государственное учреждение занимается привлечением к судебной ответственности служителей Третьего рейха. Горстка обвинителей по‑прежнему выслеживает скрывающихся нацистов, но это крупнейшее в мире нераскрытое дело скоро будет закрыто.
Главное управление по расследованию преступлений национал‑социалистов расположено в строгом бледно‑желтом тюремном здании, примыкающем к городской стене Людвигсбурга, города на юго‑западе Германии. Раньше нацисты держали в этой тюрьме политических заключенных, нынешние же обитатели здания сообщают о себе почти незаметно — маленькой серебристой вывеской. Когда входишь в главное управление, по‑прежнему чувствуешь себя как будто в тюрьме. Чтобы проникнуть внутрь, нужно пройти через белые металлические воротца, а затем еще через одни охраняемые двери.
С момента его учреждения в 1958 году правительством Западной Германии главное управление было призвано привлекать нацистов к судебной ответственности. Ежегодно его шесть следственных отделов, каждый из которых состоит из одного‑единственного следователя, прочесывают весь мир в поисках деятелей Третьего рейха. Старший прокурор Йенс Роммель, возглавляющий все ведомство, оказался крепким, бодрым мужчиной 44 лет с треугольной бородкой и в очках без оправы. Немецкая пресса называет его охотником за нацистами, но Роммелю не нравится это выражение. «Охотник охотится за добычей, — сказал он мне. — У него в руках ружье. Я же обвинитель, ищущий убийц, и у меня в руках уголовный кодекс».
Роммель со своими сотрудниками посещают бывшие концентрационные лагеря в Германии и странах Восточной Европы, просматривают записи и осматривают территорию, дабы определить, что подсудимые могли видеть со своих постов. За прошедшее десятилетие работники главного управления, годовой бюджет которого составляет 1,2 млн евро, совершили также более двадцати поездок в Южную Америку с целью работы в архивах. Следователи большую часть времени провели, разгребая лавину бюрократической документации, проверяя и перепроверяя имена в немецких, русских, английских, французских и польских списках, прочитывая всё — от документов СС, фиксирующих повседневную рутину: пошив новой формы или ходатайства о вступлении в брак, до составленных союзниками перечней военнопленных. Их цель — найти последних живых нацистов, которые еще могут предстать перед судом.
Когда я приехала в Людвигсбург в мае, Роммель готовился к поездке в Москву, где он собирался искать в архиве имена преступников из концентрационного лагеря Заксенхаузен, который действовал под Берлином с 1936 по 1945 год. Другой следователь в главном управлении — Мануэла Целлер изучала документы из Освенцима и Равенсбрюка, выискивая имена, которые могли быть пропущены ее предшественниками. Ее сотрудник Михаэль Отте делал то же самое для Бухенвальда и Штутгофа. Еще один следователь собирался отправиться в Маутхаузен в Австрии, где во время войны были уничтожены как минимум 95 тыс. человек.
«Это гигантское “глухое дело”, — говорит Девин Пендас, историк нацистского террора из Бостонского колледжа. — Они изучают преступления, случившиеся очень давно, и располагают лишь очень приблизительной информацией о преступниках». Роммель, бывший прокурор по уголовным делам, подходит к нынешней своей работе так же, как к расследованию убийства, изучая архивы, находящиеся в его распоряжении как место совершения преступления. «За этими словами скрываются преступления, только нет крови», — сказал он.
Сотрудники главного управления обнаруживают по 30 ныне здравствующих нацистских преступников в год. Их дела затем передаются региональным прокурорам, которые, как правило, еще год занимаются доследованием и решают, предавать ли человека суду. С начала XXI века эта деятельность привела к шести судебным процессам, но пресса каждое такое дело называет «последним судом над нацистами», как будто журналисты, редакторы и читатели надеются, что это наконец окажется правдой.
Сегодня самым молодым подозреваемым по 90 лет, и это, как правило, работники низшего уровня, самые мелкие винтики нацистской машины: охранники, повара, санитары, телефонные операторы и т. п. Иногда подсудимые умирают в ходе длительного следствия, так что шансы действительно осудить кого‑то ничтожно малы. Отчасти по причине этих незначительных результатов так мало немцев знают о существовании главного управления по расследованию преступлений национал‑социалистов, а те, кто знает, оценивают его деятельность неоднозначно. «Людям нелегко понять, какой смысл сажать в тюрьму 90‑летних стариков», — говорит Пендас. Но есть и те, кто взирает на охотников за нацистами с почтением, восхищаясь тем, чего они сумели достичь несмотря на все сложности.
На протяжении всей своей истории главное управление и его активность были важными индикаторами меняющегося отношения немцев к своему нацистскому прошлому. Управление было учреждено в 1958 году, за этим последовали 10 лет бурной деятельности, после чего масштабы деятельности пошли на убыль на фоне растущего нежелания немцев продолжать расследовать военные преступления. И сегодня с каждым новым днем, отдаляющим от нас нацистские преступления, миссия главного управления становится все уязвимее.
В угловом кабинете Роммеля, расположенном на втором этаже старой тюрьмы, на деревянном бюро стоят 16 флажков — по одному на каждую землю Германии. «Мои начальники», — говорит он, имея в виду 16 региональных министров юстиции. Эти министры скоро должны установить срок, когда деятельность Роммеля и всего главного управления прекратится, и таким образом положить конец всем этим усилиям предать суду нацистских преступников. Министр юстиции одной из германских земель заявил прессе, что крайний срок, когда главное управление должно закончить свои расследования, вероятно, наступит в 2025 году. Другие считают, что это еще оптимистичный прогноз, а на самом деле главное управление закроют гораздо раньше.
Должны ли продолжаться расследования нацистских преступлений несмотря на крайне низкие шансы на успех, необходима ли работа сотрудников главного управления — или же они зря вытаскивают на свет Б‑жий преступления, которые принадлежат прошлому? Эти вопросы все время обсуждаются в Людвигсбурге. «Сколько еще Германии нужно сделать, чтобы осудить свои прошлые преступления? — риторически вопрошает Пендас. — Сколько еще времени займут эти усилия?» Эти дискуссии ведутся в Германии с послевоенных лет, а недавно они вновь обострились в связи с усилением правых популистских движений, таких как «Альтернатива для Германии». Хотя в последние месяцы «Альтернатива» потеряла часть своих сторонников, она все равно может стать третьей по величине партией в германском парламенте по результатам сентябрьских выборов. В этом году политик из этой партии призвал Германию «перестать искупать свою вину за нацистские преступления».
Но сам факт продолжающегося функционирования главного управления свидетельствует о тяжести и масштабах нацистских преступлений и показывает, какую опасность несет в себе рост реакционного национализма как в Германии, так и в других странах. В США аналогичные институции также находятся под угрозой закрытия. Администрация Трампа планирует закрыть скромное Управление по глобальному уголовному правосудию в составе Госдепартамента, которое занимается поддержкой международного преследования виновных в военных преступлениях, преступлениях против человечности и в геноциде. Директора этого управления Тодда Бухвальда уже назначили на другую должность. Как заявил газете New York Times его предшественник Стивен Рапп, «клятву “больше никогда” оказалось трудно сдержать».
За сейфовой дверью в подвале людвигсбургской старой тюрьмы хранится «сокровище» главного управления, как выражается Роммель. Несколько рядов картотечных шкафов, и в них все растущий архив из 1,7 млн желтых и зеленых карточек с названиями погромов, сражений, концентрационных лагерей, жертв, свидетелей и преступников. Это крупнейший в мире архив нацистских преступлений и послевоенных попыток предать нацизм суду. Карточка заведена на всякого, кто когда‑либо выступал свидетелем на суде над нацистскими преступниками или хотя бы упоминался на таком суде. Но архив еще не полон, и задача сотрудников главного управления — заполнить пробелы. «Каждый день мы добавляем новые карточки или заменяем старые», — говорит Роммель. Содержимое людвигсбургского архива скопировано на пленку, и эти микрофильмы хранятся в секретном месте. Хранить эту информацию крайне важно, это гарантирует возможность расследования военных преступлений, и то, что ничего не будет забыто или не задокументировано, — сравнительно новый подход в военной истории. На протяжении веков заключающие мир противники стремились стереть память о войне; эта традиция восходит к Вестфальскому мирному договору 1648 года, призывающему к «perpetua oblivio et amnestia» — к «вечному забвению и прощению» с обеих сторон. И только после Версальского мирного договора 1919 года, в котором постулировалась вина Германии в развязывании Первой мировой войны и содержались требования ареста и суда над германским руководством, произошел отказ от обета oblivio et amnestia.
Версальский мир заложил основы для преследования военных преступников после Второй мировой войны, причем этим начали заниматься еще до того, как нацисты капитулировали перед союзниками в Реймсе 7 мая 1945 года. На момент своей смерти — еще за неделю до капитуляции — Адольф Гитлер уже был обвинен Комиссией ООН по военным преступлениям: ее члены подготовили сотни файлов, свидетельствующих о его преступлениях. Комиссия, созданная в 1943 году для расследования преступлений держав Оси, также подготовила обвинительные заключения против 36 тыс. германских и японских военнослужащих, из которых по меньшей мере 10 тыс. были осуждены в последующие пять лет в ходе примерно двух тысяч судебных процессов.
Эти усилия не всеми приветствовались. Даже некоторые участники расследований из разных стран полагали, что длительный Нюрнбергский процесс, достигший кульминации в 1946 году, был «страшной потерей времени». Так выразился сэр Норман Биркет, британский судья, заседавший в Нюрнберге. Немецкая пресса изображала нюрнбергские слушания как попытку унизить всю страну. «Если вы хотите понять, какова была первоочередная причина создания главного управления по расследованию преступлений национал‑социалистов, нужно иметь в виду Нюрнбергский процесс. Это был контрпроект, в пику Нюрнбергу», — говорит Анет Вайнке, исследовательница послевоенных судебных процессов. «Мы хотели взять прошлое в свои руки».
С 1945 по 1949 год западногерманские суды вынесли 4600 обвинительных приговоров нацистским преступникам, но после образования ФРГ в 1949 году стремление к «забвению и прощению» возобладало по обе стороны Атлантики. Комиссия ООН по военным преступлениям была закрыта, а ее архивы опечатаны; этот откат назад был вызван холодной войной и ростом пронацистских настроений в США и Германии. Самым опасным врагом становились коммунисты, и Холокост отходил на второй план. Многие нацисты, осужденные в ходе процессов, последовавших за Нюрнбергским, были выпущены в 1950‑х, когда новоиспеченный западногерманский парламент принял несколько законов об амнистии, тем самым освободив 20 тыс. нацистов, прежде осужденных на тюремное заключение за «преступления против жизни», и восстановив пенсии нацистским солдатам. Согласно немецкому историку Норберту Фраю, почти 800 тыс. человек извлекли пользу из законов об амнистии. К концу 1950‑х тысячи нацистов вышли из немецких тюрем, были полностью реабилитированы и заняли теплые местечки в судебных органах, полиции и госуправлении.
Впрочем, в то же время проходили новые судебные процессы, постепенно открывая глаза публике на всю чудовищность нацистских преступлений, в особенности тех, что совершались в Восточной Европе. В 1958 году на Ульмском процессе судили 10 бывших полицейских из одной айнзацгруппы как соучастников убийства более пяти тысяч литовских евреев. Это был первый процесс над нацистскими преступниками, проведенный западногерманским судом, и на немецкую душу он произвел впечатление «разорвавшейся бомбы», как говорит Ганс‑Кристиан Йаш, директор мемориала и музея в Ванзее, где нацистское руководство в 1942 году обсуждало «окончательное решение еврейского вопроса». Süddeutsche Zeitung, крупнейшая немецкая ежедневная газета, опубликовала колонку под названием «Noch sind die Mörder unter uns» («Убийцы по‑прежнему среди нас») с призывом к дальнейшим судебным процессам. Канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, желая опровергнуть измышления восточногерманской пропаганды, утверждавшей, будто его правительство кишмя кишит бывшими нацистами, учредил главное управление по расследованию преступлений национал‑социалистов, призванное предавать правосудию бывших нацистов.
Первые карточки в каталоге главного управления появились сразу же после его открытия в декабре 1958 года. Но на самом деле никогда не предполагалось, что управление будет покушаться на пересмотр выбранного ФРГ курса на амнистию и реинтеграцию. Функция управления была, скорее, символической — оно служило своего рода алиби для Западной Германии, которая хотела выглядеть борцом за справедливость, воздающим возмездие за военные преступления, но на деле при этом не осуждать бывших нацистов, которые вновь прочно обосновались в органах госуправления. Поэтому главное управление не имело полномочий собственно судить преступников. Его деятельность была также затруднена тем фактом, что германское законодательство не содержало отдельной статьи про военные преступления, а также законом об исковой давности, который с 1960 года зачастую делал невозможным уголовное преследование за преступления времен войны.
Когда стало известно, что главное управление передает списки имен региональным прокурорам, западногерманское правительство и общество пришли в замешательство. Главное управление «действовало, скорее, вопреки общественному мнению», — говорит Пендас. Его сотрудники предоставляли информацию для Франкфуртского процесса по Освенциму, длившегося с 1963 по 1965 год, и добились беспрецедентного освещения этих событий в немецкой и международной печати, но, по словам Пендаса, «большая часть немецкого общества относилась к этому безразлично, если не враждебно». По завершении Франкфуртского процесса провели соцопрос о целесообразности дальнейших судов над нацистами. 57% сказали: не надо.
В 1969 году германский Верховный суд нанес удар главному управлению, отменив приговор бывшему члену СС, служившему в Освенциме стоматологом, на том основании, что работа в концлагере не может считаться преступлением сама по себе. В результате следователи главного управления были вынуждены прекратить расследование преступлений Главного управления имперской безопасности, несущего основную ответственность за реализацию гитлеровской политики массовых убийств. «Верховный суд сочувственно относился к преступникам, — говорит Вайнке. — В каком‑то смысле он оправдывал эти преступления». Вследствие этого подхода Холокост — в глазах закона и в глазах общества — превращался из систематического геноцида, проводимого государством, в последовательность индивидуальных убийств.
После 1969 года работа главного управления застопорилась, его сотрудники занимались лишь розыском нескольких крупных нацистских деятелей, чьи кровавые деяния были зафиксированы в документах. И хотя общественные дебаты в 1960–1970‑х годах привели к отмене закона об исковой давности применительно к убийству, тысячи мужчин и женщин, служивших винтиками в машине геноцида — охранниками в концлагерях, врачами, полицейскими, радиооператорами и администраторами, — так и не предстали перед судом и не признали своей вины. За последующие четыре десятилетия главное управление в основном исчезло с горизонта, и многие забыли, что оно вообще когда‑либо существовало. Но в 2007 году ряд громких судебных процессов изменил ситуацию.
В 2007 году Мунир эль‑Мотасадек был приговорен немецким судом к 15 годам тюрьмы. Учась в Гамбурге, Мотасадек, марокканский подданный, переводил деньги Марвану аль‑Шеххи, одному из угонщиков самолетов в ходе теракта 11 сентября 2001 года. Он был осужден по 246 пунктам — как соучастник убийства 246 пассажиров и членов экипажей четырех самолетов, угнанных в тот день. Это постановление немедленно возымело последствия для судебного преследования нацистов. Если Мотасадек виновен в том, что помогал совершать убийства, то не менее виновны люди вроде Ивана Демьянюка, работавшего охранником в лагере уничтожения в Собиборе, в Польше. Томас Вальтер, юрист, работавший в то время на главное управление, разработал стратегию, позволявшую использовать ту же логику, чтобы оспорить прецедент 1969 года, когда Верховный суд отменил приговор эсэсовцу. Его открытие как раз совпало с юбилеем главного управления, которое на тот момент уже совсем дышало на ладан, поскольку жертвы, свидетели и преступники один за другим начали умирать от старости. Процесс над Демьянюком помог оправдать существование управления, и Курт Шримм, глава управления в те годы, использовал этот процесс и юбилей, чтобы представить управление как успех послевоенного западногерманского государства.
Газета Die Zeit назвала суд над Демьянюком «премьерой», поскольку он обещал стать первой из многих попыток привлечь к судебной ответственности людей, работавших в лагерях смерти. Процесс широко освещался в немецкой и международной прессе. В 2011 году 91‑летний Демьянюк был осужден за пособничество в убийстве 28 060 жертв — столько человек было уничтожено в Собиборе за те четыре месяца 1943 года, когда он там служил. Но дело было на апелляции, когда, год спустя, Демьянюк умер в доме престарелых в Баварии, оставаясь по‑прежнему свободным человеком. (В Германии приговор не имеет законной силы, пока рассматривается апелляция.)
В 2013 году, через год после смерти Демьянюка, главное управление подготовило «Список по Освенциму», включающий имена 30 ныне здравствующих бывших работников Освенцима, которых — если следовать логике приговора Мотасадеку — можно было немедленно предать суду. Из этих тридцати под суд были отданы лишь пятеро. (Остальные либо умерли, либо по состоянию здоровья не смогли предстать перед судом.) Эрнст Треммель, работавший охранником в Освенциме, умер в 2016 году, за несколько дней до того, как должен был предстать перед судом по обвинению в пособничестве в убийстве 1000 человек. Другой охранник — 95‑летний Рейнгольд Ханнинг — был осужден в июне 2016‑го за соучастие в убийстве 170 тыс. человек и умер 30 мая 2017 года — накануне того, как Верховный суд Германии должен был, как ожидалось, отклонить его последнюю апелляцию.
Суд над 96‑летним Хубертом Цафке, работавшим в Освенциме фельдшером, еще идет, но судебное производство организовано из рук вон плохо, так что главный судья стал первым юристом в истории, которого отстранили от процесса по Освенциму по обвинению в предвзятости.
Роммель пришел в главное управление в 2015 году в разгар всех этих дел. Пришел он без особой охоты, поскольку пришлось покинуть теплое место государственного обвинителя в своем родном городе Равенсбурге, откуда было рукой подать до Альп, где он любил в выходные покататься на лыжах. Но идея работать с прошлым не как с историей, а как с преступлением привлекла его и склонила к тому, чтобы взять на себя руководство главным управлением. (Свою роль сыграло и то соображение, что, учитывая средний возраст подсудимых, эта работа не продлится долго.) По словам Роммеля, правительство хотело, чтобы организацию возглавил кто‑то сравнительно молодой, чтобы «избежать впечатления, что они прикрывают лавочку».
В 2016 году Роммель отправил региональным прокурорам 30 дел. В том же году Оскар Гренинг стал первым человеком из освенцимского списка, которого успешно осудили, используя прецедент Мотасадека. Долгая история запоздалого осуждения Гренинга хорошо иллюстрирует мучительную историю попыток привлечь нацистов к суду. Имя Гренинга фигурировало в окончательном списке обвиняемых по Освенциму, составленном Комиссией ООН по военным преступлениям. Но после роспуска комиссии никто из союзников не предоставил германскому главному управлению копию этих 36 тыс. дел, подготовленных комиссией. (Цифровую копию они получили только в 1980‑х годах.)
На протяжении последующих десятилетий прошлое Гренинга было не то чтобы широко известно. А в 2005 году бывший «бухгалтер Освенцима» согласился дать интервью журналу Der Spiegel. В интервью он подробно рассказывал, как сортировал вещи узников‑евреев, как конфисковывал их деньги, как слышал их крики, доносившиеся из газовых камер. «Я бы описал свою роль так: я был маленьким винтиком в этой машине, — сказал Гренинг. — Если вы назовете это виной, я виновен, но не по собственной воле. С юридической точки зрения я невиновен».
Тогда главное управление переслало этот материал региональным прокурорам, но ни правоохранительные органы, ни суды не были готовы ввязываться в эту битву, которая представлялась непопулярной и обреченной на неудачу. Но после дела Мотасадека осуждение Гренинга перестало казаться невозможным, наоборот, заниматься этим представлялось целесообразным. Добившись приговора Гренингу, главное управление выиграло время. Если бы Гренинг не был осужден, «наша деятельность уже прекратилась бы», — считает Роммель. Теперь же порог виновности был существенно понижен, и 70 лет спустя после самих преступлений появилась возможность привлекать к суду «винтики» нацистской машины уничтожения. Гренингу было 20 лет, когда он вступил в ряды СС; сейчас ему 96, и в августе суд в его родном Ганновере счел его физически способным отбыть четырехлетнее тюремное заключение.
В марте я отправилась в Буэнос‑Айрес вслед за сотрудниками главного управления Мануэлой Целлер и Михаэлем Отте, которые собирались закончить там составление базы данных по нацистам, бежавшим в Аргентину после войны. У них не было особой надежды найти живых подозреваемых — более 20 экспедиций в архивы в Бразилии, Перу, Чили, Аргентине и Парагвае не привели к предъявлению обвинений. Несколько лет назад они идентифицировали бывшего лагерного доктора, который бежал в Перу, но выяснилось, что он уже умер. Учитывая эту неутешительную предысторию, Целлер и Отте планировали свою поездку как последний визит главного управления в Южную Америку, окончание десятилетних поисков на континенте.
«Наша задача необязательно заключается в том, чтобы предать кого‑то суду. Закрыть архив и сказать: о’кей, теперь мы знаем — это тоже результат», — объяснил мне Отте за ужином в Сан‑Тельмо, старом районе Буэнос‑Айреса. «Это для будущих поколений, они должны знать, что произошло». База данных никогда не будет полной. У главного управления никогда не будет возможности изучить архивы во всех тех странах, куда после войны бежали нацистские преступники. «Мы пытались работать в Парагвае, но нам сказали: “У нас тут нет нацистов”», — сказал Отте.
Кажущаяся бесплодность экспедиций главного управления не ускользнула от внимания германской прессы. Еще до того, как в 2015 году управление возглавил Роммель, консервативная газета Die Welt опубликовала статью с критикой бюджетных трат. Статья называлась: «Немецкие охотники за нацистами отдыхают в Южной Америке» — и была проиллюстрирована стоковой фотографией пляжа в Рио‑де‑Жанейро.
Другой распространенный упрек, который бросают главному управлению его критики, состоит в том, что всю эту работу якобы можно было закончить десятки лет назад. «То, что я стал делать в 2008 году, они могли сделать на 30 лет раньше», — говорит Томас Вальтер, юрист, убедивший главное управление заняться делом Демьянюка. Законодательство постоянно пересматривается и корректируется; можно было бы оспорить юридические препятствия к преследованию нацистов задолго до приговора Мотасадеку, но, как ни странно, никто об этом не думал, никто не осмелился попробовать. Если бы это получилось раньше, была бы возможность отыскать и осудить живых преступников, прятавшихся по всему миру; в наши дни это уже практически невозможно.
Хотя перспективы реальных судебных процессов уже маловероятны, обнародование пока неизвестных имен нацистских пособников само по себе не бессмысленно. Роммель, как никто другой, осознает, что его усилия запоздали и время на исходе. Но он также понимает, что, если главное управление не завершит свой список нацистских преступников, никто другой этого не сделает. Сбор такой информации требует энергозатрат и изматывает психически, но это сейчас, пожалуй, единственное — за исключением собственно судебного процесса, — что как‑то приближает нас к торжеству справедливости. «Даже если мы не найдем сейчас много преступников, это все равно важно — как для переживших Холокост и их потомков, так и для немецкого общества, — сказал мне Роммель в Людвигсбурге. — Я думаю, именно поэтому мои сотрудники и работают здесь — они стремятся успеть сделать то, что возможно».
Через два дня после нашего совместного ужина в Буэнос‑Айресе я встретилась с Отте и Целлер в старом общежитии на последнем этаже Отеля иммигрантов, обширного комплекса зданий, построенного к 1911 году с целью разместить тысячи иммигрантов, прибывающих из Старого Света. Теперь здесь находится музей. Общежитие было превращено в архив, здесь же располагается действующее иммиграционное бюро. Стены увешаны корабельными журналами со всего мира. На одной стене висят судовые манифесты кораблей из Европы, приплывших в Аргентину в 1939–1968 годах. Эти манифесты содержат описи грузов и списки пассажиров, прибывших в Новый Свет в поисках убежища, новых возможностей или укрытия от правосудия.
Уго Мухан, пресс‑секретарь музея, показал нам запись о высадке на берег Адольфа Эйхмана. Этот администратор Холокоста прибыл в Отель иммигрантов в 1950 году под именем Рикардо Клемента. За год до того в те же двери вошел Йозеф Менгеле, доктор, ставивший смертельные эксперименты на узниках Освенцима. Мухан показывает пожелтевшую и истертую бумагу с записью о высадке Менгеле — под именем Хельмута Грегора. Отте и Целлер рассчитывали найти здесь новые имена на основании одного простого предположения: в отличие от крупных нацистских деятелей вроде Эйхмана и Менгеле, рядовые эсэсовцы не ожидали, что их привлекут к ответственности за грехи военных лет, и потому по прибытии в Южную Америку не озабочивались сокрытием своих истинных фамилий.
Следующие две недели Целлер и Отте провели, изучая списки пассажиров 1959–1962 годов, выписывая имена всех немцев, кто служил нацистскому режиму и кто до сих пор может теоретически быть в живых. Целлер — в прошлом судья в Баварии, брюнетка с короткой стрижкой и тройным пирсингом в ушах — сделала себе шпаргалку. Люди, которых она ищет, должны были родиться между 1918 и 1931 годами (потому что 14 лет в Германии — минимальный возраст уголовной ответственности и потому что главное управление не будет заводить дело на кого‑либо старше 99 лет). Соответственно, на момент прибытия в Буэнос‑Айрес в 1959–1962 годах им должно было быть от 28 до 44 лет. Каждый раз, встречая немецкую фамилию иммигранта, удовлетворяющего этим параметрам, Целлер и Отте выписывают ее на листе бумаги А4, указывая гражданство человека, возраст и родной город.
Стоя под настенным распятием на входе в архив, скрестив руки на груди, Целлер рассуждает о критике главного управления со стороны немецкой публики. «Они говорят: “Что уж теперь, когда остались одни пешки, а другие так и не предстали перед судом?” Но я думаю, это не причина им оставаться безнаказанными».
К концу своей командировки Отте и Целлер выписали более тысячи имен потенциальных военных преступников. У главного управления займет еще 12 месяцев проверка этих имен путем сопоставления их с именами в подвальной картотеке. Если имя из Буэнос‑Айреса совпадет с уже известным именем офицера СС, Отте начнет расследование. Но даже если кто‑то из подозреваемых жив сегодня, не факт, что он будет в живых через год.
В свой последний вечер в Буэнос‑Айресе Отте и Целлер выглядят умиротворенными. Их не смущает ограниченность их возможностей. По их словам, им помогает осознание того, что они, вероятно, последние, кто занимается этой работой, последняя уборочная бригада на месте страшнейшего преступления в истории человечества. Ход времени и близящееся завершение деятельности главного управления придают их миссии особую срочность и особую важность.
«Возможно, это не принесет плодов, мы это знаем, — говорит Целлер. — Задача сейчас в том, чтобы мы могли сказать, что ничего не упустили».
В построенном в XVIII веке здании городских ворот Людвигсбурга, рядом со старой тюрьмой, можно через прозрачный пол посмотреть на копию кабинета одного из предшественников Роммеля. Выставка передает атмосферу неторопливого послевоенного правосудия. Стеллажи с папками вдоль стен, стол завален книгами, бумагами и печатями, скоросшиватель открыт на листе с портретами крупных нацистских офицеров. В стену вбиты крючки, с них свисают кожаные ремешки, которыми можно перевязать тысячи страниц документов. Сегодня вместо ремешков используют коробки — в них хранят материалы тех немногих дел, которые попадают в суд. Постепенное накопление этих коробок превращает бывшую тюрьму в запутанный лабиринт‑мемориал жертвам Холокоста.
Несмотря на свои ограниченные полномочия и скромные результаты главное управление являет собой образец искупления национальной вины, образец для других стран, которым тоже, возможно, придется пересмотреть свое прошлое, увидев в нем не историю, а преступление. В том же здании, где работают Роммель и его команда, находятся исследовательский институт и федеральный архив; когда будет окончательно ясно, что открывать новые дела уже невозможно, тут, вероятно, будут заниматься только исследованиями. «Уголовная юстиция передаст эстафету истории», — говорит Лоуренс Дуглас, профессор права в Амхерстском колледже.
Впервые за все это время прошлое станет прошлым, место преступления закроют, и попытки Германии осудить собственных преступников подойдут к концу. Другие страны, разбираясь со своими собственными прегрешениями, пришли к этой точке гораздо быстрее. Как пишет Дан Плеш, автор новой истории Комиссии ООН по военным преступлениям, «сегодня вы видите немецкого канцлера и немецкое общество, которые, как ни странно, более остро чувствуют опасность и более готовы работать с прошлым, чем некоторые из стран, противостоявших Германии во время войны».
Роммель и его сотрудники прекрасно знают, что многие в Германии хотели бы, чтобы их управление поскорее закрылось. Некоторые считают, что их попытки предать суду телефонных и радиооператоров, охранников, поваров и фельдшеров выходят за рамки здравого смысла. Нерешительность, с которой немецкое общество взирает на подобные процессы, еще можно понять, считает Плеш, «пока она не превратилась в отрицание Холокоста, а это происходит очень часто и очень быстро». В 2015 году, когда кризис, вызванный наплывом беженцев, спровоцировал волну ксенофобских преступлений против тех, кто искал убежища в Германии, главное управление получило немало писем и имейлов от сторонников нацизма, в которых те возмущались деятельностью Роммеля и его коллег.
Однако на данный момент еще многое нужно сделать. «По‑прежнему есть документы, которые не были сопоставлены, еще есть шанс найти какие‑то совпадения», — сказал мне Ганс‑Кристиан Йаш после своей недавней поездки в Освенцим. По его словам, для Роммеля продолжать искать по всему миру новые улики — это «вопрос личной вины и ответственности. Но многие мои соотечественники предпочли смотреть в будущее, а не в темное прошлое». 
Оригинальная публикация: The last Nazi hunters
