Этой зимой я была в Лондоне и увидела выставку художника, с чьими работами сталкивалась раньше неоднократно, — Хаима Сутина. Это была небольшая выставка, два зала в Галерее Курто, на которой представлены камерные портреты официантов, кондитеров, посыльных и горничных. Они были написаны главным образом между 1919 и 1929 годами, сначала в городе Сере в юго‑западной Франции, а затем в роскошных ресторанах и больших отелях Парижа. На этой выставке портреты, многие из которых находятся в частных коллекциях, впервые были собраны вместе, и вся экспозиция приобрела отчетливое ощущение утраченного времени, — как будто если смотреть достаточно внимательно, портреты через слои краски расскажут нам что‑то, что мы хотим узнать.

Хаим Сутин родился в 1893 году в литовском местечке Смиловичи в небогатой еврейской семье. Он изучал искусство в Вильнюсе и 20‑летним юношей в 1913‑м почти без копейки приехал в Париж. Это был год, когда в Нью‑Йорке открылась Арсенальная выставка, в Париже состоялась премьера «Весны священной» Дягилева. Трудно было представить, что может эмигрант Сутин предложить этой культурной волне. Его картины казались неуклюжим «уродством», и сам он был неуклюжим, неуправляемым и необузданным — настоящий аутсайдер. Он объявился на Монпарнасе и поселился в своеобразной коммуне, состоявшей из грязных квартир и называвшейся «La Ruche» («Улей»); среди его соседей были другие эмигранты‑евреи — Шагал и Архипенко. Вскоре после приезда Сутин подружился с Модильяни, который представил его картины собственному дилеру Леопольду Зборовскому, а тот, невзирая на определенные сомнения, назначил Сутину крошечное содержание. И все равно Париж был слишком дорог для Сутина. Зборовский предложил ему обосноваться в Сере, в Пиренеях, в неформальной колонии художников; там проводили время и Пикассо, и Брак — может быть, там проявится его величие.

Именно в Сере Сутин написал первый портрет работника кухни из местного отеля — кондитера Реми Зошетто, в его белой форме, потрескавшегося, как меренга, и с непомерно большим ухом, похожим на хрустящее печенье. Зошетто — один из немногих натурщиков, кого мы знаем по имени, но есть свидетельства, что все портреты написаны с натуры. За ним последовали другие: посыльный в красной форме с просительно протянутой рукой; грубый лакей, сидящий, скрестив руки, на трехногой табуретке; горничная в синем фартуке с лицом, похожим на зимнее яблоко. Что он в них увидел? Как и сам Сутин, они были молоды, не уверены в себе, жили вдалеке от семей и учились ремеслу. Не сохранилось никаких источников, свидетельствующих о том, как он предлагал им позировать или упрашивал их. Зошетто говорил, что Сутин предлагал ему десять су, но вспоминал: «Не было у него десяти су!» Вместо этого Сутин предложил ему картину. Почему они соглашались позировать? Хотели в кои‑то веки, чтобы на них кто‑нибудь внимательно посмотрел? Отношения между моделью и художником странные — линии власти идут в обе стороны. А если бы мальчишка‑кондитер решил больше не возвращаться? Если бы ему не понравилась поза? Позы, в которые сажал их Сутин, — это позы королей и куртизанок. Фигуры заполняют плоскость изображения и уничтожают ее.

Сутин покинул Сере и вернулся в Париж. Однажды вечером ему показалось, что мрак его жизни озарился молнией и судьба переменилась. В декабре 1922 года доктор Альберт Барнс из Филадельфии купил 52 его холста. Сутин переехал в студию побольше. Он смог купить себе костюм. Он покупал у мясника говяжьи туши, вешал их в студии и рисовал мясо. Туши облепляли мухи. Он оставлял все как есть.

Подобно Караваджо, который написал несколько самых отвратительных и самых прекрасных картин в мире и о котором напоминают эти портреты, Сутина интересовала жизнь плоти. В путанице красок на холсте чувствуется его рука, держащая кисть. Похоже, что тело под униформой пульсирует, — художественный критик Эли Фор, один из первых поклонников Сутина, писал, что его творчество «источает глубинный жар».

Я помню, что впервые увидела картину Сутина 30 лет назад в галерее на Мэдисон‑авеню. Я помню, как стряхивала снег с сапог перед тем, как войти. Его репутация была тогда не на высоте. Я пришла с первым мужем — он был художник, и мы как раз собирались купить квартиру. Я хотела завести ребенка. Картина с изображением двоих детей, борющихся с ветром на холмистой дороге, направляясь к мрачной полосе деревьев, привлекла мое внимание. Кто эти дети? Они идут домой? Возвращаются? Потерялись? Я сказала мужу: «Я хочу купить эту картину». Я раньше никогда не покупала картин; мысль о покупке картины, особенно в ист‑сайдской галерее, никогда не приходила мне в голову. Он справедливо заметил, что мы можем купить либо картину, либо квартиру. Мы выбрали квартиру. Я родила ребенка. Мы с мужем разошлись. Я опять вышла замуж и обзавелась двумя приемными детьми. Я родила еще одного ребенка.

Смотреть Сутина в Лондоне я пришла в такой же холодный снежный день вместе со старшей дочерью. Мы шли по галереям и встретили группу школьников, чье внимание было приковано к картине Дега; дети поднимали руки, копируя четвертую позицию танцовщицы. Я подумала об Алисе Льюиса Кэрролла: «Что толку в книжке, — подумала Алиса, — если в ней нет ни картинок, ни разговоров?» Сказки учат нас читать собственную жизнь, но и картины приводят нас к жизни, которая могла бы быть нашей.

Через несколько дней моя дочь попросила меня прислать ей репродукцию картины Сутина, которую я запомнила с того далекого зимнего дня, — «Два ребенка на дороге». На следующий день, выходя из дома, я как будто в первый раз увидела висящую в рамке цветную фотографию двоих из моих детей формата восемь на десять. На фоне маленькая девочка в красном летнем сарафане с рисунками и голубых кедах изо всех сил толкает красный паровозик. Ее брат в красных шортах и оранжевой футболке стоит на страже чуть впереди нее. С точки зрения зрителя ясно, что он придет ей на помощь, если она ему разрешит, но пока что она отказывается. Все ее тело напряглось от натуги. За ними болотце, где растут трава и камыш, а песчаная дорога вьется из‑под их ног к холмам. «Я тоже об этом подумала», — сказала моя дочь, когда на следующий день мы говорили с ней по телефону. Картина очень похожа на фотографию.

Я не знаю, что обо всем этом думать. Картину я не купила. Но жизнь, которую она изображала, оказалась моей. Фотография служит доказательством. Ребенок, изо всех сил старающийся сделать что‑то на деревенской дороге, борясь с ветром. Я думаю, что сама фотографировала, но не помню этого. А если это была я, то какого ребенка я видела в видоискатель? На лондонской выставке лица, смотрящие на нас из рам, всегда начеку, а мы глядим на них через тоннель времени. Вот Хаим Сутин откуда‑то из Франции, он рисовал портреты тех, кто выполнял мелкие поручения: обслуживал столики, носил чемоданы, пек птифуры. Он посадил их в королевскую позу, и портреты говорят зрителю: «Сотвори жизнь». 

Оригинальная публикация: The Time‑Travelling Portraits of Chaim Soutine