Сегодня прошел последний день большой ретроспективы Хаима Сутина в ГМИИ им. Пушкина — выставки, ставшей для Москвы очень большим художественным событием. Ирина Мак рассказывает, как это было.

Первая в России персональная выставка Хаима Сутина в ГМИИ им. А. С. Пушкина показала не только творчество самого художника, но и работы его наследников в искусстве, и произведения тех, кто его вдохновлял.

Люди на портретах Хаима Сутина выглядят так, будто их выкручивали, как мокрые тряпки. Пейзажи кривоваты и неправильны, дома свернуты набок, черты искажены отсутствием любви. Это искусство травмы, трагедии, знамя которого поднимут после Второй мировой войны на Западе, Сутин фактически открыл миру. И при этом «картины Сутина излучали сияние», как писал голландский художник Виллем де Кунинг.

Кураторы решили не просто показать Сутина (1893(94) — 1943) сольно — в Москву привезли более полусотни его работ, — но поместить его в контекст истории искусства. Получился непрерывный диалог героя с «учителями» и «учениками». «Портрет Мишеля Лейриса» Фрэнсиса Бэкона служит ответом сутинскому «Автопортрету», необычное раннее полотно Марка Ротко отсылает к нервным пейзажам Сутина — им тут отдан целый зал.

Вы не увидите здесь работ современников Сутина, не признававшего ни одного из популярных в его годы художественных течений — ни абстракционизма, ни кубизма, ни прочих «измов» («Сутин слишком любил природу в ее самых разнообразных проявлениях, чтобы полностью погрузиться в абстракцию», — вспоминала Маревна, в пору обитания Сутина в монпарнасском «Улье» его близкий друг). Но найдете много старого искусства. В «Голове cтарика» Фрагонара, как и у Сутина, живопись превалирует над сюжетом. Убитый кролик Шардена составляет пару «Кролику» Сутина. Тут есть Курбе, перед которым Сутин простаивал в Лувре часами, и Камиль Коро. Нет, правда, Рембрандта — в сутинской табели о рангах художника номер один (ради «Еврейской невесты» Сутин ездил в амстердамский Рийкс‑Музеум, а ради «Купальщицы» — в Лондон), но и так понятно, что «Освежеванная туша» Сутина (это излюбленный сюжет, одна из его «туш» была продана год назад за 28 млн долларов с лишним) и «Женщина, выходящая из воды» отсылают к Рембрандту.

Туша быка (Освежеванная туша быка) 1924. Музей искусства авангарда, Москва

30 прижизненных выставок, довоенная слава в США, о которой большинство французских коллег художника только мечтали, охота за его работами, которую устроили коллекционеры по обе стороны океана, — реальные факты биографии Сутина. Но слишком он был маргинал, чтобы испытывать радость.

«У Сутина был вид перепуганный и сонный; казалось, его только что разбудили, он не успел помыться, побриться; у него были глаза затравленного зверя…» — писал Илья Эренбург, заставший художника в его ранние парижские годы. Другое свидетельство, Вальдемара Жоржа, французского арт‑критика польского происхождения: «Однажды утром в Лувре я заметил молодого человека с низким подбородком и изумленным взором, стоящего перед картиной “Похороны в Орнане” (Курбе. — И. М). Он выглядел так, будто одержим страхом. Когда кто‑то приближался к нему, он отскакивал в сторону».

Никто не знает, когда именно Сутин приехал в Париж. То ли в 1911‑м, то ли в 1912‑м, то ли в 1913‑м (перед Парижем были сначала Минск, потом Вильно). Неясно и то, когда он родился в славном штетле Смиловичи (теперь это Беларусь, а тогда Российская империя) — неизвестно ни число (13 января или 9 июня), ни год — 1893‑й или 1894‑й. Это не помешает жителям Смиловичей рассказывать потом о никчемном десятом ребенке портного Соломона, которого хоть и били смертным боем, но все без толку, так и сгинул Хаим непонятно куда.

Неряшливый провинциал, полуграмотный недоучка, нищий, насмерть перепуганный еврей, вырвавшийся из черты оседлости, — вот что говорили о Сутине при его жизни и писали сразу после смерти. Теперь эти воспоминания цитируют скорее как анекдот, и напрасно.

Сутин выделялся даже среди своих — немытостью, дурным запахом и отвратительным характером. Возможно, это было следствие несчастного местечкового детства, полного непонимания, нищеты и обид. Вырвавшись из черты оседлости, он не стал французом. Но и среди евреев он был другим.

Сутин не реагировал на внешние обстоятельства, что свойственно многим большим художникам. И совсем пренебрегал приличиями. Мог заставить человека, купившего его картину, вернуть покупку, если кто‑то обещал заплатить на пару франков больше. Оставаясь равнодушным к обнаженной натуре (напротив, ему была важна в портрете скорее одежда, более того — униформа, выделявшая в моделях главное — лицо), сам художник часто работал голым.

Все, что мы знаем о Сутине, настолько выходит за рамки нормального и даже допустимого, что ни один фантастический сюжет о нем не кажется невозможным. Американский искусствовед Джон Ричардсон, например, упоминая Сутина в своей книге о Пикассо («A Life of Picasso: The Cubist Rebel», 1996), рассказывает, как Модильяни повел Сутина, жаловавшегося на нарыв в ухе, к доктору, и тот обнаружил в ухе клопов. Британский писатель Роальд Даль выдумал для своего рассказа «Кожа» фантасмагорическую историю про татуировщика, дружившего с Сутиным. Будто бы художник нарисовал и вытатуировал на спине товарища портрет его жены. А через много лет некий коллекционер увидел на пляже человека с портретом на сморщенной спине, и вскоре этот портрет оказался в галерее. В рассказе есть странная деталь: татуировщик называет Сутина «мой маленький калмык». В этом вся правда о нашем герое. Калмык в Париже — экзотика куда бóльшая, чем в монпарнасской компании еврей.

Хаим Сутин вдохновил на роман о себе швейцарского писателя и переводчика Ральфа Дутли: в его «Последнем странствии Сутина», вышедшем год назад и по‑русски, эпизоды невероятной жизни художника и его галлюцинации проходят перед читателями на фоне последней поездки смертельно больного героя в оккупированный фашистами Париж.

Законченный шлимазл, он не говорил нормально по‑русски, паршиво знал французский и вообще имел проблемы с речью — только с Модильяни говорил спокойно. Моди, с которым его познакомил Жак Липшиц, был самым близким другом, что не мешало Сутину завидовать его красоте и легкости в общении с женщинами и обвинять в своей язве — якобы тот вынуждал Сутина пить. Модильяни привел Сутина к арт‑дилеру Леопольду Зборовскому. В 1923 году американский коллекционер Альберт Барнс купил у Зборовского 52 сутинские картины.

Все было не так плохо, как кажется, глядя на холсты, — а на выставке работы разного времени, от ранних до начала 1940‑х, когда совсем уже больной Сутин вынужден был скрываться с Мари‑Берт Оранш, бывшей женой Макса Эрнста, в городке Сиври.

Прежняя подруга Сутина, немецкая еврейка Герда Грот, была интернирована как гражданка Германии. В отличие от них, Сутин депортации избежал. Но, как еврея, его не могли положить в больницу. А когда стало совсем плохо, 9 августа 1943 года Мари повезла его в Париж, и там все‑таки начали операцию, но Сутин ее не пережил.

О его последнем дне — том самом, описанном как апокриф в романе Дутли, рассказывали, что вроде бы везли Сутина в Париж на катафалке. После безуспешной операции похоронили в безымянной могиле, которую не так давно нашел коллекционер, хозяин Музея искусства авангарда Вячеслав Кантор (он дал на выставку восемь работ, но бóльшая часть экспозиции приехала из музеев Орсэ и Оранжери, Центра Помпиду, Музея современного искусства Парижа).

Выставка не привязана к датам — слишком долго мы ждали Сутина, чьи работы просачивались в Россию редко и помалу, и слишком много было неопределенностей в его жизни, чтобы думать о юбилеях.

Но день смерти Сутина как раз известен. Это случилось 75 лет назад.