Корчак
Режиссер Анджей Вайда
1990

9 октября умер Анджей Вайда. Последний из круга великих европейских кинорежиссеров XX века, к которому принадлежали Висконти, Бергман, Антониони, Феллини… Вайда был моложе, но начиная с 1960‑х, после выхода на экраны «Канала» и фильма «Пепел и алмаз», он стал равным среди них. «Корчак» абсолютно подтверждает этот статус Анджея Вайды, а сегодня воспринимается еще и как памятник ему.

В мировом кинематографе пан Анджей представлял Польшу, истории которой посвящен каждый из его 65 фильмов. Над последним — он называется «Остаточные изображения» и посвящен послевоенной Польше, неформальным художникам , — Вайда работал незадолго до смерти, еще в этом году.

Кажется, нет ни одной важной темы в польской истории, не освещенной Вайдой. А еврейской темой режиссер занимался как никто, начиная с ранних своих картин — «Канала» (1956) и «Самсона» (1961) и заканчивая «Пейзажем после битвы» (1970), «Землей обетованной» (1974), «Страстной неделей» (1995). Но даже среди этих картин «Корчак» (1990) стоит особняком. Это попытка внедриться в еврейскую жизнь, «пробраться» в гетто и показать его со всех сторон: вот пан доктор, надевающий гражданское пальто на свой старый, времен службы военврачом мундир и отказывающийся нацепить повязку со звездой, вот дети, которых он никому не дает пальцем тронуть, и главная помощница доктора пани Стефа, только что вернувшаяся из Палестины, а с другой стороны — провокаторы, юденрат, продажные еврейские богачи, от которых Корчак, тем не менее, принимает помощь, потому что: «…я пойду хоть к самому дьяволу, чтобы спасти моих детей».

Актер Войцех Пшоняк, давно к моменту съемок живший во Франции, снимался у Вайды и в «Земле обетованной», и в «Страстной неделе», и оказался идеальным Корчаком. Фильм снят на черно‑белую пленку, и благодаря вкраплениям хроникальных кадров и поразительному сходству Пшоняка не просто с портретом Корчака, но и с тем образом, который давно сложился у каждого в голове, трудно отделаться от мысли, что перед нами кинематографический документ.

Фильм рассказывает о двух последних годах жизни Януша Корчака в варшавском гетто и гибели его вместе с двумя сотнями детей, учителями и воспитателями дома сирот, которым он руководил. Первые кадры застают Доброго доктора на радио — под этим именем, в качестве ведущего детской передачи, Януша Корчака, или Хенрика Гольдшмидта, знала вся страна. Его предупреждают, что передач больше не будет и в последнем выпуске доктор сам должен сообщить слушателям, что уезжает… Директор радиостанции боится протестов, если станет известно, что передачу закрыли по требованию властей.

Впоследствии Вайду упрекнут, что нигде в фильме он не акцентирует внимание на польской вине в гибели евреев, напротив, показывает поляков чуть ли не ангелами. Сделает это французский режиссер Клод Ланцман, автор документальной киноэпопеи «Шоа» (1985).

После «Шоа» авторитет Ланцмана в еврейском вопросе был непререкаем. Не помогло даже заступничество Марека Эдельмана, лидера восстания в варшавском гетто, который фильм высоко оценил, — все посчитали, что Ланцману виднее. Не стала аргументом «за» и биография сценариста — а писать сценарий Анджей Вайда пригласил любимую ученицу Агнешку Холланд, чьи бабушка и дедушка, польские евреи, погибли в гетто.

«После официального показа “Корчака” в Каннах зрители аплодировали стоя, — вспоминал Вайда в одном из поздних интервью. — Однако на этом успех фильма закончился. На следующее утро в Le Monde появилась рецензия, автор которой выставил меня антисемитом. После этого ни один из серьезных дистрибьюторов не захотел браться за прокат картины за пределами Польши. Так что все мои благие намерения пропали даром. Впрочем, французы очень любят обвинять поляков в антисемитизме — это гораздо удобнее, чем вспоминать о случаях антисемитизма во Франции. Между прочим, французских евреев отправляли в Освенцим французские власти и французская полиция, в то время как в Польше это делали только нацисты…»

Поляки не отправляли евреев в концлагеря. Правда, иногда уничтожали на месте. Но не Вайде надо предъявлять этот счет. Что до Le Monde, то вспомним: именно это издание в 1998‑м разгромило шедевр Алексея Германа «Хрусталев, машину!». И, может быть, не на примере Корчака стоит показывать всю мерзость поведения титульной нации по отношению к евреям в стране, где Добрый доктор был так популярен, что неевреи пытались его спасти. Не всех — его. Он и сам чувствовал себя поляком, и был им — пока в Германии не были приняты расовые законы, пока не началась война. Как и многие, Корчак стал евреем, когда евреев начали бить.

Для Анджея Вайды Корчак — польский герой, а гибель польского еврейства — польская трагедия, с которой он так и не смог смириться, в отличие от тех своих соотечественников, которые предпочли о ней забыть.

И, разумеется, никого фильм не выгораживает, мы то и дело спотыкаемся о мелочный бытовой антисемитизм христианских соседей, это постоянный фон.  — Я не нанималась стирать жидовское говно, — бросает пану доктору прачка. — Вы правы, — отвечает Корчак, — это дело родителей. Но поскольку родителей нет, а я директор дома сирот, стирать буду я.

Вайде стыдно за них, он снимает кино, чтобы стыдно стало всем. Пытается рассказать правду, спеть оду герою — первый в своей стране. Именно первый — в кино, несмотря на то, что еще в 1975‑м появилась картина «Вы свободны, доктор Корчак» польского режиссера Александра Форда, но снята она была в Германии — будучи евреем, Форд уехал из страны в период антисемитских гонений в 1960‑х. А «Корчак» вышел именно в Польше, где в 1989‑м настали новые времена, прошли первые свободные выборы, в которых Вайда участвовал и победил, войдя в сейм.

Но не было для Анджея Вайды дела важнее кино. И не существовало на тот момент героя важнее Корчака. Он говорил: «…Я полностью вложился в этот фильм, отдал доктору Корчаку все свои таланты и умения».

Ирина Рубанова, киновед, историк польского кино, много лет дружившая с Вайдой, вспоминает: «У меня есть запись нашей с ним беседы, где он признается, что фильм “Корчак” — его поражение. Поскольку я с этим не согласна, я его даже не спрашивала, почему. Но я знаю. Вайда ссылался на судьбу фильма, которая оказалась очень обидной. После заявлений Ланцмана и отвратной статьи в Le Monde картину не приняло еврейское лобби ни в Европе, ни в Америке — взбесились главным образом из‑за финала. Из‑за того, что дети не идут в газовую камеру, они как будто возносятся — в этом увидели христианский и даже антииудейский сигнал. Но у Вайды это был художественный, поэтический образ. Одна сцена “испортила карьеру” фильму. Его не купили большие кинокомпании. Его не купили телекомпании. Для продюсеров это было ужасно. Вайда стал считать, что в картине действительно существенный изъян. У него был один критерий — как принимает фильм зритель. А “Корчака”, как и “Землю обетованную”, и особенно “Страстную неделю” встретили довольно прохладно…»

Видимо, массовый зритель в Польше все еще не любит смотреть кино про евреев. Но как могли профессионалы не понять и не оценить гениальную последнюю сцену, где поезд замедляет ход, отцепляется вагон, из него выскакивают дети, и под зеленым знаменем короля Матиуша, с четырехлистником клевера с одной стороны, а с другой — со звездой Давида, отправляются не в газовую камеру, а в дальний путь?

В детстве я читала повесть «Мальчики» очень хорошего, а ныне, к сожалению, почти забытого писателя Александра Рекемчука. Его герой, юный композитор, сочинял оперу о Януше Корчаке и короле Матиуше: события шли параллельно, вымысел переплетался с былью, и трагедия как‑то особенно явственно проступала на фоне сказочных чудес. Сегодня я понимаю, что в музыке этот диссонанс передать легче, чем в кино. Но Вайде удалось. Конечно, для него финальная сцена была и символом вознесения, и оммажем Ингмару Бергману — это же почти цитата из «Седьмой печати», с которой вайдовский «Канал» разделил в 1957‑м специальный приз каннского жюри. Но прежде всего это признание случившегося личной катастрофой — для него, католика и человека.

Необязательно быть христианином, чтобы это понять.