Авром Рейзен (1876–1953) — еврейский прозаик, поэт, драматург, уроженец Минской губернии. Его юношеские литературные опыты были замечены классиками И.‑Л. Перецем и Шолом‑Алейхемом. В 1911 году он эмигрировал в США, публиковал свои произведения в «Ди цукунфт» и газете «Форвертс». В 1928 году побывал в СССР, тогда же, в конце 1920‑х и в 1930‑х, в СССР вышло несколько его книг на идише и в русском переводе. Ныне издательство «Книжники» готовит сборник рассказов Рейзена под названием «Такие люди были раньше»: эта книга станет возвращением писателя к русскоязычному читателю спустя почти 90 лет.

Бендет Джейкобсон по натуре человек добрый, но есть у него один недостаток: прежде чем помочь кому‑нибудь, он слишком долго думает. И эти долгие, мучительные размышления сильно мешают ему совершать хорошие поступки.

Когда поднялся шум из‑за жертв войны, и газета, которую каждый день читал Джейкобсон, описала бедствия братьев за океаном, откуда он родом, и дала точный адрес, куда направлять пожертвования, он долго думал, сколько может дать. Джейкобсон размышлял до тех пор, пока молодые волонтеры не стали ради братьев за океаном ходить по домам. Естественно, пришли и к Бендету Джейкобсону. И Бендет, вопреки своему характеру, без колебаний купил за десять центов желтый билетик и спрятал его в кожаный кошелек, где хранил наличные, квитанции и чеки.

Через неделю явились новые волонтеры. Джейкобсон радушно принял их и показал билетик, купленный якобы час назад. Так десятицентовая бумажка стала служить ему оберегом от волонтеров.

Но вскоре оберег совсем измялся и пришел в полную негодность. Джейкобсон долго размышлял, купить новый или нет. Подумав пару недель, он все‑таки купил за никель другой билетик и решил, что будет беречь его как зеницу ока. Он спрятал бумажку не в кошелек, где она могла помяться, а в ящик стола. Когда пришли волонтеры и предложили пожертвовать немного для братьев за океаном, Джейкобсон с улыбкой достал билетик и извиняющимся тоном сказал:

— Вот же, только что пожертвовал…

Молодые, наивные волонтеры подумали, что уже к нему приходили, смутились и уверили, что больше такой ошибки не повторится.

Зато Джейкобсон узнал, что в Карнеги‑холле состоится большой митинг, будут выступать первые лица государства, вход бесплатный, и без долгих размышлений решил пойти туда и посмотреть, что можно сделать для несчастных жертв войны. Он даже знал, что бесплатный вход — это уловка, чтобы выманить у него кругленькую сумму. Но ведь Джейкобсон — человек добрый, и он подумал: если его убедят сделать пожертвование, то беда невелика, пусть братья за океаном обойдутся ему в несколько долларов, не считая уже отданных волонтерам пятнадцати центов.

И Джейкобсон пришел в Карнеги‑холл одним из первых. Сел поближе к сцене, в партере, и стал с нетерпением ждать речи американского вице‑президента. Любопытно, что христианин скажет о его братьях за океаном. Когда объявили, что вице‑президент Америки не приехал, Джейкобсон почувствовал себя обманутым и уже обиделся, что комитет неточно выполняет программу важнейшего вечера. Но едва заиграл орган и леди на сцене запели по‑английски псалом, Джейкобсон все простил.

Потом на сцену поднялся главный христианский священник Америки. В последнее время национальное чувство у Джейкобсона изрядно притупилось, сделки совершал, не до того было, но от речи священника оно пробудилось вновь. Особенно впечатлило место, когда священник говорил, что благодаря еврейскому народу мир узнал о едином Б‑ге и Торе. Джейкобсон решил бросить на сцену три доллара, и пусть священник сам увидит, какой великий народ евреи.

Но он не сделал этого, захотел сперва послушать, что скажет второй христианин, тоже большой человек. Он еще больше расхваливал евреев, и довольный Джейкобсон решил положить на сцену не три, а целых пять долларов, чтобы христиане увидели, какие у евреев добрые сердца.

Но, горячо поаплодировав христианскому оратору, он немного поостыл и прикинул, что хватит и двух долларов. «Время нынче тяжелое», — оправдался перед собой Джейкобсон.

Тут по рядам пошли двое молодых людей. Они раздали конверты, чековые бланки и карандаши, а заодно списки на английском, куда можно переслать пожертвование.

Джейкобсон просмотрел бумаги и прекрасно все понял. В это время на сцену поднялся следующий оратор, на этот раз еврей, и стал уговаривать пожертвовать что‑нибудь братьям из‑за океана. Джейкобсон слушал пламенную речь и не мог решить, какую сумму указать в бланке. Она то повышалась, то понижалась в унисон с голосом оратора. Пожалуй, можно дать тысячу долларов, чтобы всех поразить. Хотя, пожалуй, хватит и пятисот. Он не такой богач, а пять сотен тоже немало. Но, заметив, что его сосед, на вид очень богатый человек, выписал чек всего на сто долларов, Джейкобсон опомнился. Нет, сейчас он в состоянии пожертвовать только долларов двадцать пять, не больше. Однако, увидев, как женщина бросила в ящик, куда волонтеры собирали чеки, свою меховую муфту, Джейкобсон подумал, что нельзя быть таким скупердяем. Все‑таки он даст сотню. А может, положить в ящик золотые часы, как вон тот молодой человек положил туда золотое кольцо?

Но тут оратор заговорил не так горячо, как того требовала душа Джейкобсона, и он передумал. Часы ему и самому пригодятся, а для несчастных братьев за океаном десятки хватит.

Хотя, пожалуй, десять долларов — это маловато. Вон как весь зал воодушевился…

Нет, Джейкобсон должен показать себя с хорошей стороны. Пусть все знают: когда наступают великие времена, он способен совершать великие поступки. Сейчас он выпишет чек на тысячу долларов, как тот богач. Ничего, Джейкобсон не беднее…

На сцену вышел последний оратор, раввин, и заговорил на идише. Джейкобсона досада взяла. С какой стати раввину дали слово только в самом конце? Выступи сначала он, а не тот доктор, который говорил на английском, наверняка собрали бы гораздо больше.

Так, ладно. Сейчас Джейкобсон подойдет к сцене и отдаст свой чек, скажем, на двести долларов.

Но что за сумма — двести долларов? Богатые по тысяче жертвуют, бедные по десять, а двести — ни то ни се.

Тут председатель объявил митинг закрытым, и народ начал расходиться. Джейкобсон встал и выкинул в урну все бумаги вместе с чистым бланком. Только карандаш себе оставил.

— Отличный карандашик! — Джейкобсон улыбнулся и незаметно положил его во внутренний карман. — Подарок с митинга, на память об историческом моменте!

На другой день, делая этим карандашом расчеты, Джейкобсон нарадоваться не мог.