Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
Tim Grady
A Deadly Legacy: German Jews and the Great War
[Смертельное наследие: Немецкие евреи и Великая война]
Yale University Press, 304 p.
Более 12 тыс. немецких евреев погибли, сражаясь за свою страну во время Первой мировой войны. Это поразительное число, если учесть, что в то время в Германии проживали всего 550 тыс. евреев. (В самой кровопролитной войне Израиля, Войне за независимость, погибли около 10 тыс. солдат и мирных жителей при общей численности еврейского населения примерно 650 тыс. человек.)
Тем не менее в конце 1916 года немецкая армия провела Judenzählung (перепись евреев) среди солдат действующей армии, чтобы проверить, что евреи действительно принимают участие в военных действиях вопреки распространенному предубеждению. Это был серьезный удар по национальной гордости немецких евреев, и его нередко называют культурной поворотной точкой для них. Конечно, впереди было еще многое. После поражения Германии в 1918 году евреев обвинили в том, что они вместе с противниками монархии, социалистами и другими радикалами нанесли удар в спину.
Попытки немецких евреев увековечить память павших солдат стали предметом весьма информативной первой книги Тима Грейди. В новой, несколько тревожащей книге, «Смертельное наследие: Немецкие евреи и Великая война» автор выходит за пределы полей сражения, военных мемориалов и памятных церемоний, пытаясь оценить роль всех немецких евреев в ходе Первой мировой войны. Грейди рассказывает о расхожих представлениях, но в книге есть и гораздо более острые моменты. Он освещает, каким образом «евреи и другие немцы» (оборот, который он использует постоянно) сначала были энтузиастами войны. Затем он описывает множество видов участия евреев в поддержке военных расходов. И, по его мнению, перепись евреев не была поворотной точкой. В отличие от большинства историков, он обращает внимание прежде всего на то, как немецкие евреи в конце концов стали жертвами не просто нацистских предрассудков, но и опасных тенденций, которые они изначально поддерживали и развитию которых содействовали. Стоит поближе посмотреть на то, как он обращается с этим спорным сюжетом.
Грейди ярко описывает «первые месяцы войны, когда евреи и другие немцы нередко давали волю патриотическому духу». Если у немецких евреев была дополнительная, сугубо еврейская причина приветствовать начало войны, то она заключалась в том, что их страна выступила против самого безжалостного угнетателя евреев — России. «Мы сражаемся, — писал один немецко‑еврейский публицист, — чтобы защитить нашу святую родину, спасти европейскую культуру и освободить наших братьев на востоке». Поэтому даже сионисты — очень небольшое меньшинство среди немецких евреев — могли с готовностью присоединиться к кампании. Их ведущая газета Jüdische Rundschau заявляла, что надо «преподать урок» русским. «Отомстим за Кишинев», — призывала газета.
Урожденный еврей, полностью отказавшийся от своих корней, Эрнст Лиссауэр (Стефан Цвейг называл его «возможно, самым прусским или ассимилированным в прусской культуре евреем, которого я знал») сразу после начала войны изливал негодование в другом направлении. В знаменитом «Гимне ненависти к Англии» он отрицает какую‑либо ненависть к России или Франции, зато Англию с яростью, на которую Грейди только намекает, описывает как злейшего врага Германии — «Он от злобы, от зависти, он от ярости нем» . Это стихотворение на короткое время превратилось в своего рода национальный гимн и даже принесло Лиссауэру орден Красного орла, врученный кайзером. (Грейди объясняет гиперпатриотизм Лиссауэра в том числе тем, что его не взяли в армию по состоянию здоровья.)
Описывая смерть, которую сеяли немцы в нейтральной Бельгии, захваченной ими в самом начале войны, Грейди сухо, но точно отмечает, что «проповеди в синагогах часто были посвящены не печалям войны, а ее неудержимой мощи. В центре их было не разрушение Бельгии, а солдаты, которые несли “немецкий флаг от победы к победе”». И неудачу потерпели не только рядовые еврейские лидеры. Грейди замечает: «Если бельгийские женщины развлекались, “выкалывая глаза раненым немецким солдатам”, как жаловался Мартин Бубер, то ответственность за эту бесчеловечную дикость несли, конечно, бельгийцы, а не немцы».
В 1915 году Германия стала первой страной, использовавшей на поле боя химическое оружие, применив против французов хлор в сражении при Ипре и активно прибегая к этому виду оружия в последующие годы. Рассказ Грейди о роли евреев в этих зверствах строится вокруг фигуры одного человека — блестящего химика Фрица Габера, который родился евреем, но впоследствии крестился. Грейди освещает роль Габера и его усердный труд.
В ходе разработки программы вооружения именно Габер, а не военные активно продвигал новую технологию. Габер устраивал эксперименты, добивался поддержки армии и даже ездил на поля сражений, чтобы проследить за установкой газового оборудования. Его преданность новому виду оружия была такова, что военные успехи он ставил выше собственной семейной жизни. Вскоре после первой газовой атаки первая жена Габера Клара Иммервар, с которой он прожил 12 лет, застрелилась из табельного пистолета мужа. Причины ее самоубийства не ясны. Однако, оценивая события сейчас, стоит обратить внимание, что буквально на следующий день Габер решил отправиться на Восточный фронт для организации нового раунда газовых атак.
И все же Грейди следит за тем, чтобы у читателя не создалось неверное представление о масштабе событий. «Несмотря на воинственность Габера, немецкие евреи никогда не были главными адептами этого аспекта тотальной войны». С другой стороны, он пишет: «Как и все прочие немцы, они выражали поддержку либо молчаливым согласием, либо реже — прямым содействием».
Когда в июне 1915 года профессор китайского богословия Рейнгольд Зееберг опубликовал петицию, призывающую «к широкомасштабной аннексии и германизации восточных земель», ее подписали несколько известных немецких евреев. Консервативный публицист и ученый Адольф Грабовски (еврей, перешедший в протестантизм) «особенно решительно высказывался в поддержку экспансии на восток». Видный сионист Давид Трич призывал расширяться на восток, на запад и в Африку, «а Макс Варбург, Вальтер Ратенау и другие крупные немецко‑еврейские предприниматели поддерживали идею экономического доминирования».
К зиме 1915/1916 года немцы, в том числе немецкие евреи, «начали оглядываться вокруг в поисках объяснения неспособности армии закончить войну» и все чаще обвиняли в этом «других», кто вызывал подозрения. Первый пример такого поведения Грейди видит в незаконной эксплуатации немцами иностранных рабочих: «Планы заставить бельгийцев и жителей Восточной Европы работать в поддержку военных усилий немцев подразумевали жестокое и беспощадное отношение к другим группам населения». В числе евреев, которые принимали участие в разработке и реализации этих планов, были промышленники, например Вальтер Ратенау, законодатели, в том числе Георг Давидсон и Макс Коэн‑Рейс, и сионист Франц Оппенгеймер. Грейди находит другие примеры негативного отношения к «иным» группам населения в участии немецко‑еврейских антропологов в исследовательских проектах, «основанных на явном ощущении национального превосходства» и проводившихся в немецких лагерях для военнопленных над выходцами из Африки, Азии и Восточной Европы.
Грейди вкратце пересказывает историю переписи евреев и наглядно показывает, как взволновала она немецких евреев. Среди прочего он рассказывает об Эрнсте Симоне, который пошел на фронт добровольцем из патриотических соображений, был ранен при Вердене, но после переписи все сильнее чувствовал себя чужим в собственной стране (и в конце концов эмигрировал в Палестину, где стал известным учителем и религиозным мыслителем). Но Грейди не считает, что случай Симона был типичным. Хотя «почти само собой разумелось, что военный ценз навсегда изменил отношение немецких евреев Германии», — пишет он, но такие люди, как Симон «были скорее исключением, чем правилом». «Возможно, блеск войны» несколько поблек в глазах немецких евреев после переписи и военных поражений, «но их желание увидеть Германию победоносной вовсе не уменьшилось».
Для большинства немецких евреев так оно и было, но среди некоторых из них стали возникать антивоенные настроения. Примером тут может послужить Мартин Бубер, чья перемена отношения к войне вряд ли была замечена кем‑то за пределами еврейского мира. Больший резонанс имела позиция крупных социал‑демократов вроде Гуго Гаазе и Курта Эйснера, которые поддерживали и даже возглавляли акции протеста, требовавшие «больше еды лучшего качества», мира и демократических реформ. Хотя по их поведению нельзя судить о немецких евреях в целом, они, «похоже, служили дополнительным аргументом для тех, кто считал, что немецкие евреи тесно связаны с революционным и антипатриотическим движением». Когда в начале 1918 года Гаазе, Макс Коэн‑Рейс и их коллега Оскар Кон выступили в рейхстаге с протестом против аннексий Брест‑Литовского мира, «они только раззадорили антисемитов».
Похоже, именно эти события имеет в виду Грейди, отмечая, что бытовавшее среди послевоенных правых убеждение, будто Германия получила удар в спину, «возникло не на пустом месте, а основывалось на поведении евреев и других немцев в последние месяцы конфликта». Но есть и еще кое‑что: это представление «поначалу распространялось многими немцами, в том числе и рядом немецких евреев, во время войны. Георг Бернхард, Вальтер Ратенау и Макс Варбург внесли свою лепту в формирование мифа о ноже в спину своей реакцией на забастовки января 1918‑го и на перемирие, заключенное в ноябре того же года».
Так что евреи оставили своей стране «опасное наследие» так же, как и прочие немцы. Участвуя в событиях «немецкой Первой мировой войны», они сыграли свою роль в «прокладывании пути к власти для Гитлера». Парадоксальным образом, «их все больше оттесняли от наследия, которое они сами помогали создавать», и в конце концов вынудили эмигрировать или убили.
Грейди не хочет сказать, что евреи пожали то, что посеяли, но они пожали то, что некоторые, даже многие из них вместе с другими помогали посеять, и это все равно довольно суровое суждение, если не прямое обвинение. Нельзя сказать, что оно абсолютно беспочвенное, но определенное преувеличение все‑таки присутствует. Грейди показывает, что немецких евреев, конечно, захватила волна военного энтузиазма, многие из них поддерживали войну до самого конца и нередко закрывали глаза на тяжелейшие преступления Германии. На целом ряде конкретных евреев лежит гораздо более тяжелая вина. Но важно не терять из виду тот факт, что многие ужасы, которые Грейди постоянно приписывает «евреям и другим немцам», в реальности были делом рук преимущественно других немцев — и некоторых евреев. И эти евреи не всегда представляют весь свой народ, и численность их не всегда так высока, как кажется на первый взгляд.
Для начала можно задаться вопросом, почему Грейди регулярно отождествляет крещеных евреев и евреев просто. Он справедливо замечает, что в Германской империи евреи часто становились христианами не по религиозным соображениям, а для того, чтобы стать «еще больше немцами», и многие их них «сохраняли немалую часть еврейской идентичности еще долго после крещения». Но разве на этом основании можно называть евреем любого бывшего еврея, не вдаваясь в дополнительные разъяснения, как это регулярно делает Грейди? Я не могу с уверенностью сказать, что он поступает так все время, потому что и здесь он не вполне последователен. В числе других примеров гиперпатриотизма немецких евреев он рассказывает о Пауле Николаусе Коссмане, крестившемся, как сообщает Грейди, в католицизм. Однако ниже, заметив, что «иллюстрация злосчастного мифа о ноже в спину» впервые появилась в 1924 году на обложке журнала, который издавал Коссман, Грейди сообщает, что мюнхенский адвокат‑еврей «предположил, что “еврей” Коссман выдумал миф о ноже в спину». Далее Грейди говорит, что этот адвокат напрасно назвал Коссмана евреем, поскольку «Коссман обратился в христианство в возрасте чуть за тридцать». Либо мы считаем Коссмана евреем, либо не считаем — а если не считаем, то чем он тогда отличается от изобретателя химического оружия протестанта Фрица Габера?
На самом деле, как отмечает Грейди, даже Коссман не считал, что именно евреи нанесли Германии удар в спину; он обвинял в этом социалистов. В завершающей части книги Грейди туманно говорит о каких‑то евреях, которые поддерживали миф о ноже в спину, но выше он называет по имени только двоих: парламентария Людвига Гааса и крещеного банкира Георга Солмсена. Заявления о том, что в формировании этого мифа принимали участие и трое других евреев — Георг Бернхард, Вальтер Ратенау и Макс Варбург — не имеют достаточных оснований. Грейди лишь демонстрирует, что эти люди упрямо поддерживали войну вплоть до печального конца и даже позже.
Аналогичным образом, когда Грейди фиксирует участие евреев в расистских антропологических исследованиях, он говорит о «множестве немецко‑еврейских ученых», которые проявляли большой энтузиазм по поводу этой деятельности. Отметив художника и скульптора, работавших в расистских проектах, он, «наконец», приводит третий пример — фотографа Адольфа Гольдшмидта. Надо заметить, что трое — это вовсе не много (и если обратиться к сноскам, новых имен тоже не прибавляется).
Видно, что Грейди иногда излишне старается обосновать свою позицию. Но это не означает, что говорить вообще не о чем. Среди более 500 тыс. евреев и крещеных евреев, живших в Германии в годы войны, конечно, было немало людей, которые, как он показывает, ставили свою страну über alles и не лучшим образом отстаивали собственные убеждения.
Некоторые из них впоследствии пришли к выводу, что их действия помогли Гитлеру прийти к власти. В эпилоге Грейди цитирует бывшего солдата и великого историка‑медиевиста Эрнста Канторовича, который говорил, что во время Первой мировой войны и после нее «с оружием в руках я готовил — пускай и косвенно и вопреки моим намерениям — путь, ведущий к национал‑социализму» . У Канторовича было больше причин считать себя виноватым, чем у большинства других евреев. Он, как отмечает Грейди, после войны вступил в полувоенное ультраправое формирование — фрайкор. Но нужно проявлять осторожность, возлагая вину на слишком большое число немецких евреев — его современников.
Оригинальная публикация: Counting Jews
Жизнь и творчество Мартина Бубера
Нацистская Германия: сделано в Америке?
