Этим летом исполнилось 10 лет со дня похищения и убийства израильского подростка Нафтали Френкеля

Позади был физмех ленинградского Политеха, диплом инженера-физика, семья, маленький сын. Впереди большие планы, подготовка к репатриации, отъезд, начало новой жизни и — здравствуй, Израиль!

С раннего детства мне было легче ответить не на популярный вопрос «Кем ты хочешь стать?», а на вопрос «Кем ты точно не хочешь быть?». Ответ был готов в любую секунду дня и ночи — искренний, взвешенный и окончательный. Я не хотела быть учителем.

Однако в Израиле мне пришлось изменить жизненную концепцию. Нулевой опыт работы, маленький ребенок и очень большой наплыв в страну опытных, маститых, матерых даже инженеров всех направлений составили красноречивый «букет» отрезвляющих факторов. Инженеры трудно и медленно учили иврит, начинали с карьеры дворников и сторожей, но в конце концов устраивались и разбирали рабочие места.

В этих условиях, несмотря на иврит, впитанный за несколько месяцев до уровня свободного владения, мой шанс инженерствовать стремился к нулю. Но мой диплом мог быть засчитан на специальном курсе от Министерства абсорбции «Инженеры — в учителя!». И Министерство абсорбции со злорадством вербовщика предложило мне рассмотреть эту опцию.

Без (нелишних) подробностей упомяну свой первый и единственный год работы в израильской школе, громкую историю, случившуюся в старших классах, в результате которой в конце года от меня избавились, как и от ряда других учителей-репатриантов.

Это был самый несчастный год моей жизни, и увольнение я восприняла с восторгом и благодарностью, потому что сама на этот шаг, скорее всего, не отважилась бы.

Жизнь была нелегкая, муж оканчивал докторат в Институте Вейцмана, и даже моя небольшая зарплата была очень нужна.

Затем уже был взлет: принесла в Вейцмановский институт собственную программу факультативного обучения способных детей, была принята и… перестала ощущать себя учителем.

До сих пор не нахожу для этой деятельности подходящего слова, потому что ее необходимо назвать как-то иначе. Мотивированные дети, мотивированные родители, благодарность и уважение стали атрибутами моей новой работы и по каждому пункту были противоположностью тому, что я пережила в обычной школе.

К 2006 году я проработала в Вейцмане уже двенадцать лет — преподавала математику и физику в кружках одаренным детям. В этом качестве меня и пригласили к параллельной деятельности в специальном центре для одаренных в городе Шоам. Там, до отъезда в Америку, я проработала следующие десять лет.

В первый же год в седьмом и четвертом классах у меня оказались два брата — Цви (старший) и Нафтали. Очень похожие внешне и безошибочно узнаваемые, как два яблочка от одной яблони: в своей безупречной воспитанности, приветливости, глубокой и широкой образованности. Они учились легко и заинтересованно. На переменах мы сражались во всякие муд­реные игры, которые я возила с собой всюду, где преподавала, в набитом до отказа чемоданчике на колесиках. Мы быстро подружились.

В нашем центре была хорошая традиция, которую я сразу же подхватила. Каждый год в мае-июне весь центр выезжал в двухдневную экскурсию-поход, тщательно подготовленную, хорошо организованную и насыщенную. Каждый год я вызывалась сопровождать эту экскурсию от центра.

Первый день всегда был посвящен пешей прогулке по непростому маршруту, который оказывался серьезным вызовом даже для старших ребят. Крутые склоны, подъемы, и единст­венная опора — металлическая скоба под ногой. Руки цепляются за следующую скобу, к ней необходимо еще подтянуться, и в следующий момент на ней должна оказаться твоя нога. Или такие же крутые спуски, испытывающие тебя на предельную концентрацию внимания, осторожность и обдуманность.

Удивительная женщина наша директриса. Если исключить из диалога с ней темы политики и религии, в остальном она идеал и образец руководящего работника и педагога. Она относилась к нам с полным доверием, немногословно демонстрируемым всем — и сотрудникам, и воспитанникам. Это доверие было священным, никто не испытывал его на прочность. Его ценили, им дорожили. Его оправдывали.

Окруженные взрослым отношением дети взрослели, с готовностью впрягались в ответственные проекты, держали ответ за свою часть в общем деле. Учились кооперации, разумному разделению обязанностей в совместных начинаниях, составлению плана действий, взаимовыручке… Развивали в себе чувство локтя, способность к тонкому деликатному сопереживанию, тактичной поддержке.

Вечером в походе останавливались на привал в специально зарезервированном лагере для путешественников, с большим шатром, крытым пальмовыми ветками. После вкусного кошерного ужина, разнообразного и сытного, обеспеченного кейтерингом, все собирались у костра. Песни, игры, викторины, состязания в смекалке, находчивости, юморе… Невероятно плодотворная обстановка для закрепления социальных навыков в коллективе, в котором каждый ценен своей особостью и уважаем за способность ее проявить и отстоять.

Спать все отправлялись в недетское уже время — и это после такого изматывающего марш-броска! Невозможно было отнять у детей эти часы захватывающе интересного времяпрепровождения, восторга перед новыми возможностями и навыками — своими и чужими. Это было единство непохожих и особенных, ярких индивидуальностей. Букет, составленный из личностей, разных, но умеющих быть вместе и, когда это необходимо, создающих неповторимую атмосферу мира и согласия.

Наутро был подъем с рассветом, быстрый завтрак, сборы и — новые приключения, новые впечатления.

Как правило, на второй день был запланирован визит в какой-нибудь научный или научно-производственный центр, где нас встречал местный представитель — отличный рассказчик, немедленно вовлекающий детей в возбужденную, но культурную дискуссию. Наши дети всегда производили впечатление своими знаниями, эрудицией и достойным поведением. С ними расставались с ощущением удовольствия от знакомства и общения.

Первая такая экскурсия, к которой я с воодушевлением присоединилась, была в кратер Рамон — «самый большой кратер на планете Земля и в обозримом космосе». Дети очень радовались тому, что в нашей, «одной из самых маленьких стран на планете Земля» есть что-то непревзойденно Большое…

В эту поездку Цви и Нафтали взяли с собой флейты и, позвав меня присесть вместе с ними в тени склона, заиграли прекрасным дуэтом. К нам начали стекаться еще и еще, и вскоре почти весь центр уже сидел и слушал обширный репертуар двух братьев.

В автобусе Нафтали сел со мной рядом, и мы вместе стали удивляться вероломству одного из родителей, сопровождавших поездку. Родитель попытался смутить религиозное мировоззрение этого мальчишки доводами о древности кратера. Я присутствовала при их диалоге. Они шли бок о бок довольно долго, я их догнала, и тема разговора стала для меня очевидной.

Когда я поравнялась с ними, говорил уже только Нафтали. Ему было тогда лет одиннадцать, но все, что он говорил, звучало как спокойное, аргументированное и глубокое знание. Взъерошенный родитель чувствовал себя неуютно, огрызался, нарочито посмеивался, поддевал и почти терял самообладание. Всякий его новый довод натыкался на красивый обоснованный ответ. Нафтали парировал так искусно, что я была буквально очарована — и однозначно посрамлена. При всей своей погруженности в тему я не владела похожим объемом знаний и силой аргументации.

Нафтали выглядел удовлетворенным, когда родитель сослался на необходимость проверить, «всё ли в порядке с отрядом», и быстро отошел делать кому-то ненужные замечания и подгонять тех, кто и так не отставал. «Апикойрес», — бросил Нафтали и заговорил о другом до самого нашего возвращения в автобус.

В автобусе он вернулся к тому диалогу. От его невозмутимости не осталось и следа, мальчишка с облегчением «выпустил пар». Оказалось, он был глубоко возмущен тем, что один взрослый человек посягнул на волю других взрослых людей воспитать своего ребенка в исповедуемых ими ценностях, пусть и не разделяемых им самим. Нафтали видел в этом безуслов­ную низость, хотя говорил достаточно сдержанно.

Я расспросила его о занятиях флейтой, на что он сказал, что любит не только играть, но и петь.

והיא שעמדה… «Обещание и крепило» («Веи шеамда») — традиционная песня из Пасхальной агады. — Ред.

Эту песню он пел красивым чис­тым голосом, богатым и сильным. Дети в автобусе, занятые своими делами, разговорами и бутербродами, сказали: «Вау, это уж слишком… А мы и не знали!»

Вскоре после похода, уже в центре, на перемене один из ребят этой группы подошел к Нафтали, щелкнул пальцем кипу на его голове и сказал: «Как ты это совмещаешь? У нас тут науки преподаются, а ты — с религией… Голова не разрывается противоречиями?»

Такое начало диалога, который, было понятно, скоро не закончится, заинтересовало всю группу. Ребята придвинулись поближе. Нафтали как будто ждал подобного вопроса и продемонстрировал полную готовность к развернутому ответу. Засучив рукава, спокойно сказал: «Значит, так. Присядем».

Разговор длился всю большую перемену и не собирался заканчиваться. Они сидели у меня под носом, за первой партой, а я должна была вести урок. Тогда я переместила их в конец аудитории, чтобы мне не мешать им, а им — мне. В конце урока они встали, абсолютно выжатые этой беседой, и вдруг пожали друг другу руки. Все последующие годы они были довольно дружны, чего я не замечала прежде.

Цви проучился у меня один год. Пришло время ешивы, и в центре он больше не появлялся. А Нафтали был моим учеником три года подряд и затем продолжал учиться в центре у других учителей, иногда заглядывая ко мне в класс на переменах. Однажды он принес интересную и весьма оригинальную настольную игру, красиво и качественно изданную. Сказал, что эту игру придумал его дед, ее произвели в Америке. Нафтали также был гражданином США. Вскоре и он перешел к обучению в ешиве. С тех пор мы не виделись.

Катастрофа случилась 12 июня 2014 года. В ночь с четверга на пятницу.

В эту пятницу, как в одну из обычных, мы дружно, с пением и смехом, вместе с детьми готовили шабат, который провели затем в семейном уюте и субботнем покое. На исходе субботы меня ожидала тревожная эсэмэска от сотрудников. Она взорвала безмятежный покой моего дома. В ней говорилось, что среди похищенных в четверг троих подростков — бывший ученик нашего центра, Наф­тали.

В безумное и тягостное беспокойство погрузился весь дом: мои дети тоже хорошо помнили Нафтали, поскольку в ту экскурсию я брала их с собой. И והיא שעמדה они пели вместе…

Ровно через неделю, когда вся страна с тревогой и душевным замиранием следила за повсеместными поисками, в которых участвовали сотни добровольцев (в том числе пятеро преподавателей нашего центра, и среди них я), мы посетили семью Нафтали в мошаве под Модиином.

О визите договорились заранее, но нам не сразу дали войти. У дома стояли импровизированные палатки, внутри которых на столах лежали книги Теилим, сидуры, мишнайот и даже трактаты Талмуда. Друзья пропавших сидели за столами и сосредоточенно учились в заслугу похищенных. Близкие и множество соседей находились там же. Учились, молились… Другая часть друзей и соседей участвовала в поисках…

Наша директриса, человек с железной волей и редкой самодисциплиной, вдруг произнесла, глядя на сосредоточенно учащихся и молящихся людей: «Как же я завидую религиозным! Им всегда есть что предпринять…»

Невозможно было представить себе слышать от нее что-то подобное…

Наконец нас пригласили в дом, где в большой комнате сидели только родители и самые близкие люди. Через несколько часов семья собиралась выехать на шабат к родственникам. Чувствовались усилия сохранять веру в то, что скоро все прояснится, образуется и вернется к прежнему течению жизни.

Рахель, мама пропавшего юноши, с интересом поглядывала в мою сторону, безошибочно угадав во мне принадлежность к соблюдающему сословию, и через некоторое время подсела ко мне. Она была одета очень нарядно, по-шабатнему, с тщательными усилиями создать жизнеутверждающий образ, полный силы и веры. И, возможно, побудить Небеса к сохранению драгоценной жизни любимого сына…

Всем своим видом она излучала неготовность признать право за страшными подозрениями оказаться правдой. Она была доброжелательна, приветлива, и страшное напряжение ощущалось только на дне ее глаз. Отец выглядел иначе. Он был сокрушен. По-видимому, он не испытывал иллюзий, но держался ради жены и других шестерых детей. Цви был старшим из них.

— Кто ты? — спросила Рахель. — Ты тоже преподавала моему сыну?

Я назвала фамилию, она заулыбалась и сказала:

— Я помню тебя! Несколько лет подряд Нафтали рассказывал о тебе. У нас до сих пор хранится диск, который ты подарила ему со своим уроком, и теперь младшие дети пользуются им. Расскажи мне что-нибудь о нем, чего я, возможно, не знаю.

Я рассказала о том, как на переменах он, прикончив свой домашний бутерброд, упакованный заботливой рукой, читал биркат а-мазон, не смущаясь не самой соответствующей обстановкой: сосредоточенно, погрузившись в свою молитву… Она жадно впитывала…

1 июля 2014 года. После восемнадцати дней изматывающего ожидания, прочесывания лесов, переворачивания веток и камней пришла весть, разом остановившая поиски и усилия.

Восемнадцать дней Газа и палес­тинцы не признавали своей причастности, никакие сведения не выходили на поверхность… На что можно было надеяться? Но многие, трезвые и разумные, не впервые пережившие в этой стране подобные потрясения и умеющие складывать один плюс один, все-таки верили. Хотя бы в то, что живы… А там разберемся! Отстоим, поменяем местами Небо и Землю, перевернем Небеса молитвой, будем живы надеждой!

Как просто можно отнять жизнь. Хладнокровным нажатием на курок, зверским ударом приклада отключив в себе остатки человеческого. Устроить злобную сатанинскую ораторию с торжествующими воплями: «Тлата, тлата!» По-арабски «трое».

Три жизни прервались после нескольких мгновений безумного страха и внезапного чудовищного осознания. Три жизни, начавшиеся шестнадцать, почти семнадцать и девятнадцать лет назад. Как это мало! Все только начиналось, и будущее было таким большим. И как это много! Я говорю обо всех троих — перед глазами тройной портрет, облетевший тогда все газеты и весь интернет. Все трое казались незнакомыми.

Нафтали я не видела два года, за это время он сильно изменился. Возмужалое лицо, с немного огрубевшими чертами, пышные кудри поднимают кипу. Но улыбку я, конечно, узнала. Озорная, с вызовом к очередной дискуссии, счастливая. Целых шестнадцать лет эта личность пестовалась прекрасной семьей, которая с любовью и верой, тонко и умно вкладывала в ее рост и расцвет все, во что верила, что знала и умела. Обучала Торе, воспитывала в семейных традициях веры и простоты, высокого интеллекта и подлинного благородства. Отдавала в руки лучших наставников, окружала заботой и доверием, наполняла лучшей на свете музыкой, прививала вкус к тонкому и чистому.

И как ничтожно малого оказалось достаточно, чтобы остановить это ежесекундное развитие, непрерывный рост, набиравший обороты процесс восхождения к… обычной жизни хорошего еврея. Это сводит с ума, в это отказываешься верить. С этим не может смириться душа.

На шиву мы приехали вместе с мужем. Стояли длинные очереди, чтобы подойти к родителям, сидевшим снаружи, вместе, под огромными навесами. Солнце палило нещадно. Муж мой отошел к Цви, в дальний угол, где сидело много молодежи и в том числе наши преподаватели из центра и соседи, пришедшие утешить, вспомнить и поплакать вместе. Я дождалась возможности приблизиться к матери. Увидев меня, она улыбнулась: «Я рассказывала ему, что ты была здесь!» Что я могла сказать… Следующие несколько минут она утешала меня, пока я не уступила место следующим.

Через две недели, на даче под Питером, во время приготовления семейного обеда сын вдруг позвал меня из соседней комнаты:

— Мама, Рахель выступала! Рассказывала о том, как Нафтали читал биркат а-мазон в вашем центре и что его гордости не мешало окружение, которое этому совсем не сочувствовало.

И я поняла, какую важную вещь мне довелось открыть этой сильной и стойкой матери, которую она не знала о своем сыне, но так хотела узнать.

Каждый учитель за годы своей практики может назвать нескольких учеников, которые были ему особенно дороги и близки. Но не каждый год в Вейцмане и Шоам у меня появлялись такие дети, с которыми складывались особые отношения. За годы преподавания через меня прошли сотни детей. В какой-то момент я стала замечать, что уже не запоминаю, в каком году, кто, как и при каких обстоятельствах… В 2010-м я приняла решение делать краткие записи, по которым могла восстановить особенно яркие моменты. Полистала свой рабочий дневник за 2012 год… «Среди любимых учеников — Цви и Нафтали Френкели».