«Когда у тебя в руках автомат, ты силен и уверен». Так говорил старый скрипач Яков Штейман. Ему можно верить: два года автомат был его главным музыкальным инструментом.

Пятнадцатилетнего ученика Минского музыкального училища Яшу Штеймана война застала в пионерлагере. Фашистские десантники перерезали все пути на восток, и Яша двинулся в Минск, где жили родители. Путь был долгим и опасным: обстреливались все дороги. До Минска он все же добрался, но родителей не нашел – их расстреляли в первые же дни оккупации. Оставшихся евреев согнали в гетто. Яша скрывался у русских знакомых, но так продолжаться не могло: людям грозила смерть. И тогда решил идти к партизанам. Но где их искать?

«Идти надо в Слуцкие леса», – подсказали знакомые. Собрали кое-какие продукты. Яков по дороге пристал к некоей группе. Но вблизи Минска напоролись на конных полицаев. Пятеро из группы ринулись к лесу, а Яша по какому-то наитию – к шоссе, и затаился в трубе, набитой грязью. Услышал автоматные очереди и понял, что его попутчиков расстреляли. Это был первый боевой урок, научивший осторожности и смекалке. Дальше Яков двигался в стороне от дорог, прятался в стогах, изредка заходил в деревни. По-разному раскрывались люди во время войны: одни делились последним, другие чуть ли не всей деревней гнались за ним: за пойманного еврея оккупанты награждали коровой.

К партизанам Яков добрался, но в отряд его не взяли.

 – Евреев не берем, – хмуро сказал начштаба, – из-за них одна морока, да и вояки ненадежные.

– У меня в Минске погибли все родные, – дрогнул голос у паренька. – Не хотите брать – дайте оружие, буду воевать сам.

– У нас оружие не дают, а добывают в бою, – сказал начштаба.

Автомат Яков добыл в одной из первых операций, а вскоре продемонстрировал свою «ненадежность». Немцы окружили отряд, прижали к болотам и нещадно обстреливали. Уходили тайными тропами. Яков шел в конце цепочки. Вдруг в стороне послышались крики о помощи. Передние бойцы шли вперед, не обращая внимания.

– Кто-то зовет, – сказал Яков. – Но люди молча уходили. Тогда он бросился на крик и увидел начштаба – того затягивала трясина. Сломанная Яшей осинка пришлась ко времени – она помогла вытащить командира из болота.

– Спасибо, парень, – начштаба крепко пожал ему руку. Так Яков Штейман стал лихим партизаном – громил вражеские транспорты, взрывал мосты, ходил в атаки. Однажды отправился с несколькими бойцами в разведку. Ползли вдоль шоссе, не ведая, что противоположным кюветом так же тайно крались немецкие разведчики. Чутким музыкальным слухом Яков уловил шорох и подал знак. Несколько партизанских гранат быстро завершили операцию.

– Ну, счастливый твой Б-г, Яшка! – радовались партизаны. – Кабы не ты, наделали бы фрицы из нас котлет.

– Не Б-г, а слух, – серьезно ответил Яков. – Я же музыкант.

– Музыкант? – удивились товарищи, – И на чем же играешь?

– На скрипке.

С того дня скрипка стала самым желанным трофеем партизанских операций. И однажды после налета на вражеский гарнизон бойцы принесли немецкую скрипку с очень неплохим звуком. Яшины пальцы потеряли гибкость – они уже привыкли к пулеметным лентам, к брускам взрывчатки, к гранатам. Но память все-все подсказала, и струны отозвались нежными певучими звуками.

– Teбя надо беречь, Яшка, – говорили партизаны. – Может, станешь великим музыкантом, а мы после победы придем на твой концерт. Контрамарочку-то дашь по знакомству?

Летом 44-го фронт стремительно приближался к белорусским лесам. 3 июля партизаны вместе с частями Красной армии входили в освобожденный Минск. На груди Якова Штеймана сияла новенькая медаль «Партизану Великой Отечественной войны».

Heлегко было возвращаться к музыке, но война привила Яше настойчивость. Он приехал в Москву, поступил в Гнесинский институт, занимался в скрипичном классе профессора А. И. Ямпольского. Помогал ему осваивать профессию соученик – молодой, но уже известный скрипач Эдуард Грач.

Нет, Яков Штейман не стал выдающимся концертантом, не сотряс выступлениями стены мировых филармоний, но контрамарки знакомым все-таки доставал, потому что играл в оркестре театра имени Вахтангова, на чьи спектакли стремились попасть все театралы. Правда, работал там полулегально: отдел кадров долго спотыкался глазами о графу в анкете: «Находился ли на временно оккупированной территории?». И не имело значения, что не просто находился, а воевал в партизанском отряде: театр был на режимной улице, по ней каждый день проезжал «Хозяин», никто не хотел наживать неприятностей, оформляя на работу человека с «меченой» анкетой. Потом Штейман ушел в Мосэстраду, где кадровики были помужественней, и создал ансамбль из двенадцати музыкантов. Еще не было камерного оркестра Баршая, «Виртуозов Москвы» – и ансамбль Штеймана в одиночестве поднимал гастрольную целину. Служил он недолго, но честно – в драке с хулиганами Яков повредил руку, и с исполнительством пришлось проститься.

Myзыка, потеряв солиста, приобрела педагога. Штейман стал преподавателем музыкальной школы имени Стасова. Ему было чем поделиться с учениками. За долгие годы он воспитал немало талантливых скрипачей, играющих в лучших оркестрах Москвы. До последних дней своей жизни он увлеченно возился с малышами: ставил руку, учил вибрации.

Раз в году – в День Победы – Яков Штейман начищал свои боевые награды и гордо позвякивал ими на праздничных улицах. И в сквере у Большого театра люди дарили ему первые весенние цветы.

– Дедушка, ты герой? – спросил его однажды малыш, протянув букетик тюльпанов.

– Нет, дружок, – улыбнулся ветеран. – Я обыкновенный скрипач.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №240)