Нехама Лифшицайте — главное имя в советской еврейской послевоенной культуре. «Советской» здесь ключевое слово. Родись Нехама в Аргентине — и там она была бы выдающейся актрисой, но не стала бы тем, чем она стала в СССР, потому что тут совпало все: место, время, талант.

Когда Нехама Лифшицайте приехала в Израиль, ее называли «голосом оттепели». Первые ее концерты пробили брешь в той тьме, которая возникла после расстрела деятелей еврейской культуры 12 августа 1952 года. Появление певицы, исполнявшей еврейские песни на идише, стало не просто оттепелью — ренессансом.

В репертуаре Нехамы не было ничего идеологически советского. Она пела дореволюционные песни и даже песни «клерикального» содержания, например «Э‑ли, э‑ли» («Г‑споди, зачем Ты оставил меня»). При этом она была человеком высочайшей песенной культуры. Выпускница Вильнюсской консерватории, получившая хорошее еврейское образование еще в досоветской Литве, она работала с серьезными композиторами. Ее репертуар включал сложные произведения, тяжелые для восприятия неподготовленного слушателя. При этом каждое ее исполнение было не только музыкальным, но и драматическим. Ее смех, ее слезы были драматическими без нарочитой драматизации — это была высокая культура еврейского довоенного театра.

В ее исполнении звучали лучшие образцы фольклорного песенного искусства XX века. У нас дома хранилась пластинка с ее песней «Катерина‑молодица», и я слушал ее в детстве сотни раз. На мой взгляд, это центральная песня не только ее репертуара, но и всей еврейской культуры второй половины XX века. Это настоящее постмодернистское произведение. Содержание песни — давний еврейский разговор о том, что человек должен извлекать урок из всего, что его окружает, и слышать голос Б‑га во всем. Это рассказ о том, как хасид, который живет в своем замкнутом мире, знает только еврейские языки и во всем видит проявление Б‑жественности, заблудился в лесу, но услышал дивный голос Шхины — Б‑жественного присутствия. Слушатель понимает: на самом деле это украинские девушки поют вдалеке на своем родном языке. Но хасид слышит в этой песне голос ангела и «прочитывает» ее слова на лашон кодеш — святом языке: Катерина — «Кати рино» («Община моя воспевает»), молодица — «молэ дицо» («преисполненная радости»), «поди сюда» — «подиса» («Ты искупил ее»). И хасид понимает: Всевышний услышал его молитвы! Можно подумать, что здесь скрыта ирония, насмешка над узостью восприятия хасида, замкнутого в своем «культурном гетто». Но сама манера исполнения Нехамы — серьезная и глубокая — говорит о другом: хасид хочет слышать Б‑га — и слышит Его, потому что Всевышний говорит с ним через пение этих девушек. Это искуснейшее произведение, где переплетены три языка — украинский, иврит и идиш, на который хасид переводит слова святого языка сам для себя.

Нехама Лифшицайте была не просто советской еврейской исполнительницей. Она была голосом живого, не уничтоженного еврейства. Она стремилась показать, что «Ам Исраэль хай»: народ Израиля жив, он выбрался из рвов Бабьего Яра (одна из самых страшных песен Нехамы — «Колыбельная Бабьему Яру» на стихи Овсея Дриза, в которой обезумевшая мать поет колыбельную своим убитым детям), пережил сталинский геноцид еврейской культуры.

Когда Нехама Лифшицайте, оказавшись в США, приехала на аудиенцию к Любавичскому Ребе, он принял ее очень тепло. Ребе сказал, что пение Нехамы разбудило самые потаенные струны идишкайта у тысяч советских евреев. Он счел, что миссия Лифшицайте — продолжать петь, вдыхая надежду, жизнь и силы в измученное еврейство. Это уникальная история — встреча Ребе с певицей. Он увидел в ней истинную Дебору еврейской песни. Таково место, которое глава еврейского народа указал этой великой женщине.

Вечная ей память.