За последнее время было издано несколько книг, посвященных еврейскому юмору: «Еврейское остроумие» Зальции Ландман, «Еврейские народные сказки, предания, былички, рассказы, анекдоты, собранные Е. С. Райзе» и др. Интерес к этой теме обеспечил и переиздания. В недавно появившемся сборнике «Советский анекдот» «еврейским сюжетам» посвящен отдельный раздел. О том, насколько изменилось понимание самих выражений «еврейский анекдот», «еврейское остроумие», размышляют Валерий Дымшиц, Александр Генис, Геннадий Эстрайх, Валерий Хаит. Мы также публикуем несколько анекдотов из сборника, подготовленного Михаилом Мельниченко.

[parts style=”clear:both;text-align:center” type=”text” width=”250px”]
[phead]

Валерий Дымшиц

[/phead]
[part]

Настоящий еврейский анекдот должен быть несмешным

Культуры разделены во времени и пространстве. Эти барьеры призваны снижать умные, комментированные издания вроде «Литературных памятников». Книги с комментариями (я их очень люблю: чем больше комментариев, тем лучше) подходят для чего угодно, кроме юмора. Юмор, нуждающийся в объяснениях, — это уже не юмор.

Ни «Гаргантюа и Пантагрюэль», ни «Уленшпигель», ни Аристофан не смешны неподготовленному читателю, а подготовленному — тоже не очень смешны, потому что он стал подготовленным как раз в процессе выяснения того, что смешного в этих великих памятниках смеховой культуры.

За прошедший век еврейская культура, повседневность, язык изменились круче, чем у любого другого народа в Европе. Например, много ли вы знаете народов, которые менее чем за сто лет полностью поменяли язык? А евреи — поменяли. А что существенней для юмора, чем язык?

Ergo. Еврейский юмор, настоящий еврейский юмор, то есть исходящий из внутренних особенностей еврейской культуры, а не из внешних этнических стереотипов, должен быть несмешным. Несмешным, потому что непонятным, нуждающимся в объяснении, которое его делает несмешным уже окончательно.

Таким образом, еврейские анекдоты очевидно делятся на «старые» и «новые».

Как устроен тот самый несмешной, «старый» анекдот? Вот самый простой случай: комическое начало страдает от смены языка.

 

Подруги дают советы матери больного ребенка.

— Надо вызвать старого фельдшера, он почти профессор, — говорит одна.

— Лучше позвать татарина. Так лечить детей, как он лечит, никто не может, — возражает другая.

— Только псалмы, — категорически заявляет третья. — Из всех татар Г-сподь Б-г — лучший татарин.

 

Текст не смешной, потому что бессмысленный. Он перестает быть бессмысленным, если знать, что слово «тотр» означает на идише и «татарин», и «знахарь». (То, что «чужому» приписываются магические способности, это дело обычное.) Этот же самый анекдот можно было бы пересказать так, чтобы все было понятно, но еще больше «не смешно».

 

— Лучше позвать знахаря. <…>. — Из всех знахарей Г-сподь Б-г — лучший знахарь.

 

Только на идише, когда Всевышний оказывается и целителем, и немножко татарином, становится смешно. Отсмеявшись, можно еще увидеть в этой истории и незлую просветительскую сатиру на темных местечковых женщин. Советы подруг — это ступеньки лестницы, ведущей от разума к вере. Первая предлагает обратиться к профессиональному медику, вторая — к представителю народной медицины, третья (вслед за многими хасидскими цадиками, не жаловавшими врачей) — молиться. Но именно она в своем благочестивом рвении называет Б-га татарином.

Еще изощренней анекдоты, построенные на традиционных текстах и способах их толкования. Вот, например:

 

Вора как-то спросили: почему он залезает в чужой карман? Он ответил:

— Посудите сами: если в мой карман, куда чужому залезать нельзя, мне можно, то в чужой карман, куда чужому сунуть руку можно, мне можно тем более.

 

Странная логика, скорее нелепая, чем смешная. В какой среде, однако, бытовал этот анекдот, что служило предметом пародирования? В воровской? Конечно, нет. Это типичный юмор ешиботников, которые день-деньской проводили за изучением Талмуда.

Один из основных логических приемов, используемых в Талмуде для вывода новых законов на основе уже существующих, называется «каль ва-хомер» (букв. «легкое и тяжелое», перевод по смыслу — «менее строгий и более строгий законы») и входит в состав тринадцати принципов толкования Торы, предложенных рабби Ишмаэлем (конец I — начало II века н. э.). С помощью этого приема делается вывод о том, что, если есть закон, регламентирующий легкий случай, то он тем более, по умолчанию, будет справедлив для более тяжелого случая. Например, запреты субботы в принципе строже запретов праздников, следовательно, если что-то запрещено в праздник, оно тем более («каль ва-хомер») запрещено в субботу, даже если это специально не оговорено. Впрочем, приведенный выше гротескный пример объясняет этот прием еще лучше.

Дочитав до конца разбор двух этих анекдотов, читатель, возможно, узнал что-то для себя новое, но вряд ли рассмеялся. Толкование шуток этому не способствуют.

В конце XIX — начале XX века евреи начали стремительно пересекать границу между еврейским и нееврейским мирами. Первым шагом был билингвизм, например идиш-русский, который, впрочем, в следующем поколении опять сменился монолингвизмом, теперь уже русским. Анекдоты четко фиксируют этот момент. Вот один из самых известных анекдотов на эту тему и, кстати, мой любимый.

 

Еврей из местечка съездил в большой город и впервые столкнулся с русским языком.

— Какой язык странный. Кошка — а кац («кошка» на идише), а кошка (то есть окошко, но при этом безударное «о» воспринимается как неопределенный артикль «а») — а фенстр («окно», идиш). Настье (то есть Настя, женское имя) — а шиксе («нееврейская девушка», идиш), ненастье — а шлехте ветер («плохая погода», идиш).

 

Этот анекдот невозможно рассказать ни современному русскому еврею, ни, допустим, американскому ортодоксу, разговаривающему на идише. Он требует идиш-русского двуязычия. Кто является объектом насмешки? Очевидно, провинциал, не знающий русского языка тогда, когда всякий нормальный человек его уже знает. Анекдот «подстегивает» модернизацию.

Перескочив в исторически ничтожные сроки барьер модернизации, евреи оказались немедленно включены в «общую» культуру, частью которой были анекдоты, построенные на этнических стереотипах. В сущности, «новые» еврейские анекдоты — это не столько еврейские анекдоты, сколько анекдоты о евреях. Они построены не на авторефлексии еврейской культуры, а на предъявлении маски «еврея», сформировавшейся в нееврейском мире.

Заговорив со своим окружением (в прямом и переносном смысле) на одном языке, евреи начали рассказывать о себе те же самые анекдоты, что о них рассказывали другие. В них сохранялись все стереотипные качества, присущие «еврею» как мас­ке, менялись только оттенки. Жадность воспринималась как бережливость, хитрость как ум, трусость как осторожность и т. д. 

Впрочем, в текстах анекдотов могло вообще ничего не меняться. Ведь анекдот — устный жанр и его рассказывание — это акт коммуникации. А смысл коммуникации рождается только в тот момент, когда она происходит. Соответственно, один и тот же анекдот, если он рассказан неевреем, может быть антисемитским выпадом, а если евреем — милой шуткой. Можно сказать, что, попав в еврейскую среду, анекдоты о евреях «обеззараживались» и тем самым «присваивались», становились еврейскими.

Кроме того, «новый» еврейский анекдот — это очень часто анекдот не о евреях, а о той среде, той системе, в которой они живут. Многочисленные анекдоты, построенные по модели «Судимость — нет, национальность — да», — это ведь не о евреях, а о советской власти в конце ее исторического пути. Понятно, что в 1920-х годах, когда не было не то что пятой графы паспорта, но и самих паспортов не было, такой анекдот не мог бы возникнуть.

В связи с тем что, с одной стороны, процесс еврейской аккультурации давно завершен, а с другой — евреи перестали быть заметным общественным раздражителем, время «нового» еврейского анекдота тоже подходит к концу. Каким будет «новейший»?

Отвечу старым, коротеньким анекдотом, хоть он и не про анекдоты, а про деньги.

 

— Реб Эйнох! Когда, наконец, вы вернете мне долг?

— Что я, по-вашему, пророк, что ли?

[/part]
[phead]

Александр Генис

[/phead]
[part]

О еврейском юморе

Еврейский юмор интересно сравнить с его естественным партнером, с которым он веками делил среду обитания, — русским юмором. Последний лучше всего там, где он сталкивает маленького человека с его Старшим братом. «Знали они, что бунтуют, — писал про русских Салтыков-Щедрин, — но не стоять на коленях не могли».

Понятно, почему мы выучили наизусть Швейка с его утрированной до комизма лояльностью.

Однако в своем истоке комизм — прямое следствие непреодолимой неуместности, к которой, в сущности, сводится любая житейская ситуация, если учесть, чем она всегда кончается. Об этом писал Беккет, говоря, что чувствует себя, как больной раком на приеме у дантиста. Смерть ставит жизнь в ироничные кавычки. Вблизи смерти все становится неважным, несерьезным, а значит, смешным. Смерть — наименьший знаменатель комического. На нее все делится, ибо смерть останавливает поток метаморфоз, комических переодеваний, вечных «qui pro quo», из которых состоит любая комедия. Добравшись до последнего берега, смешное, как волна, тащит нас обратно в житейское море. На память о смерти нам остается юмор, позволяющий пре­одолеть ужас встречи с ней. И этот — могильный — юмор свойствен еврейскому анекдоту. В том числе моему любимому:

 

Во время погрома Хаима прибили к дверям собственного дома.

— Тебе больно? — спрашивает сосед.

— Только когда смеюсь, — отвечает распятый Хаим.

 

Еврейский юмор — оружие возмездия судьбе и миру.

[/part]
[phead]

Геннадий Эстрайх

[/phead]
[part]

Нет, конечно, никакого еврейского «гена юмора». Не случайно этот вид юмора появился, в основном, только где-то в XIX веке, что, по моему мнению, было (и все еще) связано с различными формами трансформации, переживаемой евреями: идишговорящие становились русскоговорящими, местечковые — городскими, религиозные — светскими, российские — зарубежными. Это было сложно, болезненно, но и смешно. Поэтому евреи обычно смеялись над собой и над окружавшими их евреями. Остальные, если они были статичны, могли вызвать, скорее, сарказм.

Юмор Бабеля зачастую построен на русских фразах, в основе которых лежит синтаксис идиша. Моя тетя, так и не освоившая толком русский язык, как-то спросила: «Где вы сохнете белье?» В основе этого вопроса лежал совершенно несмешной идиш: «Ву трикнт ир грет?» Когда она уехала в Израиль и прислала оттуда письмо на русском языке, мы смеялись до слез, до колик. Моя мама, с русским языком того же разлива — довоенного еврейского национального района в Запорожской области, — смотрела на нас с удивлением, она никак не могла понять, что нас так рассмешило. А потом тетя перешла на идиш, и письма ее перестали нас веселить.

Одесса в литературе на идише почти совсем не смешная — не смешней Бобруйска или Могилева-Подольского. Еврейская литература вообще не отличается особым юмором. Шолом-Алейхем грустно смешил, но его герои обычно как раз пребывали в состоянии языковой, социальной и экономической трансформации. Не случайно некоторые литературоведы считают его, по сути дела, русским писателем, но на еврейском языке. Не случайно и то, что сейчас почти невозможно найти ту идишеязычную ауди­торию, для которой писал Шолом-Алейхем. Его читатель находился в состоянии нескольких культурных переходов: он уже достаточно хорошо знал русский, и его уже могли рассмешить фразы типа «выехаем выехайте» (в телеграмме, извещающей о приезде). Этот же читатель — уже светский человек — мог реагировать на забавные толкования Библии и Талмуда. Поэтому так сложно переводить Шолом-Алейхема на русский и другие языки.

В ноябре 1938 года, во время заседания комитета, созданного для чествования 80-летия Шолом-Алейхема, Бабель говорил, что Шолом-Алейхем, «самый комический писатель мира», вызывал «смех с сильными физическими движениями». Бабель поделился своими наблюдениями за реакцией еврейской аудитории: «Когда они слушают сочинения Шолом-Алейхема в оригинале, это не смех, а гоготанье». Говорил он и о проблемах перевода:

 

Я считаю, что вообще этот писатель чудовищно извращен и искажен на русском языке и русский читатель не имеет представления о нем. Даже последние переводы проникнуты таким пошлым еврейским акцентом, что о равноценности с оригиналом не может быть и речи. Надо учесть звуковое богатство его речи и т. д. Я сижу над ним и говорю: приходится писать его на русском языке.

<…> Перед началом своей работы я перечитал переводы, которые существуют, и скажу, что если они даже правильны, то все равно не отображают духа Шолом-Алейхема. У Шолом-Алейхема — какое-то волшебство, а тут чудовищный акцент.

 

Антонине Пирожковой запомнились слова Бабеля: «Хочу миру показать настоящего Шолом-Алейхема». В папках, изъятых НКВД при аресте Бабеля в мае 1939 года, находились его не­опубликованные и, скорее всего, безвозвратно утраченные переводы Шолом-Алейхема.

Важно и то, что еврей, как и грузин, армянин и далее по списку, казался (и все еще кажется) смешным в глазах, скажем, русского человека. Польские евреи так же когда-то смеялись над литовскими. Мой отец, украинский еврей, окончивший в 1931 году еврейское отделение Волынского института и попавший по распределению в район, где жили литовские евреи, вызывал у них смех.

На Брайтон-Бич, моем частичном месте жительства, я стригся одно время у бывшей заведующей парикмахерской из Минска — стригся, а потом много дней ухохатывался. Заряд смеха мне дает каждый поход в аптеку, где работают и обслуживаются многие бывшие одесситы. Так что там фразы типа «я вам вчера звонила за слуховой аппарат» или «очки от глаз» считаются литературной нормой. Вот одна из сцен, которую я там увидел.

Заходит подросток, подает квитанцию женщине за прилавком и говорит ей: «Фира, а ты знаешь, как тебя моя мама называет?» — «Нет, не знаю». — «Она тебя аферисткой называет». — «Почему это я аферистка?» — «Я не знаю. Но она мне сказала: “Возьми ресит (квитанцию) и отдай его этой аферистке из Одессы”».

Ни мальчик, ни сама Фира-аферистка не смеялись, а я пулей выскочил из аптеки.

В магазине рядом вывесили объявление о продаже длинного списка органических продуктов — мяса, молока и т. д. Всё по-русски, кроме слова eggs. Автор объявления, видимо, решил, что это будет приличней, чем писать «яйца».

Наблюдательный человек, а еще лучше просто талант, выросший или оказавшийся в такой переходной среде, может смешить русскоязычную ауди­торию. У него зачастую особое восприятие речи. Тем более что его аудитория хочет услышать юмор с «еврейским лицом». Это совсем не значит, что юморист из другой среды не способен к такой деятельности. Просто юмор такого писателя или актера будет другим, уже не тем, который принято называть «еврейским».

[/part]
[phead]

Валерий
Хаит

[/phead]
[part]

О еврейских анекдотах

Хочу сразу оговориться. Хотя я более сорока лет занимаюсь этим сомнительным делом, — я имею в виду юмор, — большим поклонником анекдотов не являюсь. И компаний, где люди, перебивая друг друга, сыплют анекдотами, стараюсь избегать.

Анекдот — юмор заемный. Он как цитата — хорош к месту.

Но слушать их подряд — извините!

Мне ближе ситуации, когда юмор рождается на глазах, возникает буквально из воздуха.

Может быть, потому, что я избалован.

Ведь как-никак когда-то играл в КВН. Еще том — импровизационном.

А во-вторых, я живу в Одессе…

Михаил Жванецкий как-то сказал: «Нет специального одесского юмора. Есть юмор, вызывающий смех, и есть шутки, вызывающие улыбку сострадания». Я думаю, что, если в этой фразе слово «одесский» заменить на «еврейский», смысл ее не изменится.

Вот об этом — о качестве еврейского юмора — мне бы и хотелось сказать.

Конечно, среди еврейских анекдотов есть просто блестящие. Вот, скажем, мои любимые:

 

— Моня, сколько будет семью восемь?

— А мы покупаем или продаем?

 

Два друга пришли в гости. Когда подошли к дому, куда они были приглашены, один из них постучал ногой в дверь.

— Почему ты стучишь ногой? — спросил второй.

— Чтобы хозяева подумали, что наши руки заняты подарками. Иначе не откроют.

 

— Как вы относитесь к нынешней власти?

— Как к жене.

— ?

— Немножко люблю, немножко боюсь, немножко хочу другую…

 

— Гуревич, значит, вы хотите у меня занять сто тысяч долларов. А где гарантия, что вы мне их вернете?

— Я вам даю слово честного человека.

— Хорошо, я вас жду сегодня вечером вместе с этим человеком.

 

Жена — мужу:

— Сема, почему ты не носишь обручальное кольцо?

— В такую жару?

 

Об одесском (читай еврейском) юморе исчерпывающе высказался Исаак Бабель. В статье о Лео­ниде Утесове он писал: «Мы предчувствуем высоты, которых он может достигнуть: тирания вкуса должна царить на них…»

В этих словах для меня все. «Тирания вкуса» — вот что должно отличать настоящий юмор, независимо от того, еврейский он, английский или украинский.

Мало того что Бабель сумел разглядеть огромный талант Утесова, он еще и гениально почувствовал, какие опасности грозят на пути его реализации.

В Утесове наряду с большим актерским и человеческим обаянием всегда была некоторая, так сказать, одесская «пошлинка». И он ею частенько пользовался, считая, что она добавляет ему популярности…

Но вернемся к теме.

Да, «тирания вкуса» — это, так сказать, общее требование.

Но есть, конечно, в еврейском юморе и то, что отличает его от других.

Это не только отчетливая и беспощадная самоирония: никто так не критикует евреев в анекдотах, как они сами!

А еще еврейский юмор — это живая интонация, парадоксальность и особая легкость выражения. Я глубоко убежден, что юмор должен вызывать добрые чувства. Так вот настоящий еврейский юмор, на мой взгляд, всегда отличался особой теплотой.

Известно выражение «юмор помогает жить». А вот Григорий Горин когда-то сказал еще точнее: «Юмор не столько помогает жить, сколько выжить».

Я думаю, это имеет прямое отношение к еврейскому юмору. Евреи тысячи лет жили среди чужих. Все это время инстинкт самосохранения оттачивал их мысль и рождал и совершенствовал юмор.

Вот у нас в Одессе, скажем, евреи на протяжении всей истории города жили в окружении людей других нацио­нальностей. Они мирно сосуществовали с русскими, украинцами, французами, итальянцами, греками, болгарами во многом благодаря юмору. Одесситы до сих пор знают: переругаться легче всего, гораздо сложнее — найти разумный компромисс. И здесь юмор — первое средство.

Понятно, что еврейский юмор, в силу своего обаяния, очень заразителен. То, что он очень органично звучит не только на идише и на иврите, но и на языках народов, среди которых жили евреи, доказывает это. Новые еврейские анекдоты сплошь и рядом рождались сразу на русском языке без необходимости перевода. И успешно продолжали и продолжают это делать до сих пор.

Вот, например, Довлатов:

 

Некто гулял с еврейской теткой по Ленинграду. Тетка приехала из Харькова. Погуляли и вышли к реке.

— Как называется эта река? — спросила тетка.

— Нева.

— Нева? Что вдруг?!

 

А вот автор моего журнала Вячеслав Верховский из Донецка:

 

Бабушка оставалась женщиной до самого конца.

— Ба, тебя нужно немедленно показать доктору!

Подкрасила губки:

— Ты думаешь, я буду иметь успех?

 

Еще пример, на этот раз уже из личной жизни.

 

Наш младший сын Слава поступал со своим другом еще со школьных лет Лёшей Барацем в московский ГИТИС (ныне они авторы и актеры Московского театра «Квартет И»). Я тогда был в Москве, болел за них. Наконец наступил день, когда должны были вывесить списки поступивших. Жена рассказывает: «Я куда-то срочно должна была поехать. Еду и думаю: ты сейчас мне звонишь из Москвы домой (мобильных тогда еще не было), а меня нет. Как же узнать, поступили ли дети? Решила позвонить Лёшиным родителям. Помню, даже двушки не было, попросила у кого-то. Звоню, трубку берет бабушка. Говорю: “Это Юля. Ну что, поступили наши мальчики?!” В ответ слышу: “Ну что тебе сказать… Дедушка танцует на балконе!”»

 

Ну и в завершение хочу сообщить, что во время одной из одесских юморин, а именно 1 апреля 1995 года, во дворике Литературного музея Одессы был установлен первый в мире памятник герою еврейских анекдотов Рабиновичу. (Идея М. М. Жванецкого, скульптор Резо Габриадзе.) За эти годы рядом с ним сфотографировались тысячи одесситов и гостей. Даже появилась примета: если потереть Рабиновичу левое ухо, значит, в скором времени вас ждет финансовый успех. Ну что сказать? Доказательств, что эта примета действует, я как-то не слышал. Но то, что за двадцать лет ухо Рабиновича стало сиять чистым золотом, — это вам любой подтвердит…

[/part]
[phead]

Михаил Мельниченко

[/phead]
[part]

Из предисловия к сборнику «Советский анекдот» (М.: НЛО, 2014)

…Одним из наиболее хронологически ранних источников этого вида (записи фольклористов. — Л. Н.) является сборник восточноевропейского еврейского народного юмора по источникам на языке идиш «Сефер а-бдиха ве-а-хидуд» («Книга анекдотов и острот»). Над этим собранием, включающим в себя более 3100 анекдотов, имевших хождение в еврейской среде императорской России и Советского Союза, его составитель, видный одесский сионист Алтер Друянов (1870–1938), работал на протяжении трех десятков лет. Целью его работы были перевод на иврит и, тем самым, сохранение еврейской фольклорной традиции на языке идиш. Впервые это собрание было опубликовано в 1922 году, через год после репатриации Друянова в Палестину; впоследствии оно было сильно расширено собирателем и в современном — трехтомном — виде вышло в свет в 1935—1938 годах. Интересно, что часть вошедших в это собрание анекдотов — сюжеты, получившие широкое хождение среди русскоязычного населения Советского Союза и ставшие неотъемлемой частью советского политического фольклора первых десятилетий советской власти. Хорошо известно, что русский и советский анекдотический фольклор активно заимствовал сюжеты еврейских анекдотов, особенно в рассматриваемый период.

 

Из сборника «Книга анекдотов и острот»

Бундовский лидер стоял перед своей командой и объявлял: «Завтра мы все выходим на большую демонстрацию. Чтобы все до одного пришли, товарищи!» Ответил один из группы и сказал: «Завтра? Нельзя. Завтра же Песах… Кричать “Хлеб рабочим!” запрещено; а кричать “Маца рабочим!” — разве это язык Бунда?..»

 

Осенью 1917 года разразилась большевистская революция в России, и многие пророчили, что ее дни не про­длятся долго. Бездельники шутили — чтоб не присоединялся к ним никто, кроме грешников и злодеев, — что не сегодня завтра придет ей конец. Отвечал Гилель Златопольский и сказал: «Ошибаетесь вы, господа. Так же как какая-нибудь вещь может пролежать триста лет на правом боку, так же она может пролежать триста лет и на левом…»

 

Когда большевики пришли к власти, в России прервали все связи с царством небесным. Собрался сонм ангелов, и стали они обсуждать: кого послать и кто пойдет разузнать о том, что делается там, в великой России? Встал апостол Лука и сказал: «Я пойду». Прошло два дня, и пришла от него телеграмма: «Я арестован Чека. Апостол Лука». Вновь собрался сонм ангелов, и назначили они Иисуса посланником в большевистское государство. Прошло два дня, и пришла от него телеграмма: «И я там. Иисус, сын Марии». Собрался сонм ангелов в третий раз, и послали они Моше. Прошла неделя, и приходит от него телеграмма: «Устроился в хороший комиссариат. Товарищ Петров».

 

Еврей старается сесть в поезд. Бросается в один вагон. «Куда лезешь? Для товарищей командиров». Кидается во второй вагон. «Пошел вон! Для спецов стройки». В следующем кричат: «Куда прешь, не видишь, вагон для ответственных!» — «Ну так, значит, для меня». — «Что врешь, где документы?» — «Какие тебе документы? Когда этот кабак кончится, кто будет отвечать? Абрамович отвечать будет!»

 

Один человек спустился к Москве-реке купаться, и его стало увлекать течение. Он стал показывать руками людям, стоящим на берегу, что тонет, но никто не обращал внимания. Увидел несчастный, что нет у него надежды, собрал остаток сил и закричал: «Долой Сталина! Смерть Сталину!» Тут же все прыгнули в реку, вытащили тонущего из воды — и передали его в Чека…

[/part]
[/parts]