Мой старый дом в Кентукки
Материал любезно предоставлен Tablet
Есть такое довольно распространенное заблуждение, что американская еврейская литература зародилась в потогонных мастерских Нижнего Ист‑Сайда, а затем перекочевала в Нью‑Джерси, где и обосновалась надолго, вплоть до ухода на покой Филипа Рота . Разумеется, при таком подходе за бортом оказываются вещи, не укладывающиеся в стереотипы, как, например, выдержанная строго в рамках жанра эпическая поэма на идише про… Кентукки .
«Кентоки» — так называется поэма на идише — впервые публиковалась частями в 1921–1922 годах и в наши дни была бы прочно забыта, если бы ее ненадолго не вернул к жизни английский перевод Гертруды Дубровски, изданный в 1990 году издательством Алабамского университета (в дальнейшем мы его и будем цитировать). Однако эта объемистая — и замечательная — поэма когда‑то входила в программу еврейских школ от Литвы до Аргентины, была положена на музыку для хора и исполнялась на идише по всему миру, давая целому поколению евреев первое представление об Американском континенте. В наши дни читать «Кентоки» удивительно, и не только из‑за того, что ей присущ высокий лиризм, но еще и потому, что в ней Америка — это не Золотая страна потомков тех работяг, что гнули спину в потогонных мастерских и сделали эту страну своей. На самом деле «Кентоки», с ее природными красотами, расовыми противоречиями и драмами ассимиляции и, наоборот, возвращения к традициям отцов, кажется на удивление знакомой — этакое глубокое исследование истоков того хитросплетения свободы и дискомфорта, которое свойственно сегодняшней жизни евреев в Америке.
И. Й. Шварц — поэт, писавший на идише, чей жизненный путь был совершенно типичен для людей его поколения, пока он не пересек линию Мэйсона–Диксона . Родился он в 1884 году в Литве, в штетле под Ковно, а в 1906 году присоединился к потоку эмигрантов, устремившихся в Америку. В США Шварц продолжал заниматься литературой, публиковал свои переводы на идиш произведений средневековых и современных поэтов, писавших на иврите, а также Шекспира, Мильтона и Уолта Уитмена, оказавшего на него сильное влияние. В конце своей долгой жизни он успел насладиться последним райским подарком для иммигрантов того поколения: на старости лет он поселился во Флориде. Но задолго до этого, в 33 года, он переехал в Лексингтон (штат Кентукки), и это событие оставило след в еврейском американском эпосе. Ведь «Кентоки» — эпос в самом широком смысле слова.
«Кентоки» не просто толстенная сага, охватывающая жизнь трех поколений евреев в южных штатах. К тому же ее язык придает персонажам величие, что выглядело бы комично, не будь сам стих таким мощным. Поэма начинается песнью (canto), которая называется «После Гражданской войны» . Сначала мы попадаем в дер фремд — чужое место — само это понятие применительно к Америке в американской поэзии на идише встречается не раз. Здесь же оно означает южный ландшафт, непривычный, соблазнительно прекрасный и таящий в себе угрозу.
Густые суккуленты вместо трав,
Леса, пронизанные влагой,
Где деревья срастаются одно с другим,
Переплетаются корнями.
Все это пульсирует, пышет жаром,
Овеянное странным тропическим духом
Цветения и разложения.
А сверху небо дугой, волнистое и розовое,
Вечернее небо юга.
Весь пейзаж кажется
Подсвеченным, связанный воедино
Красными деревьями и окрашенными в розовое долинами.
От синего горизонта на востоке,
Что смотрит на горящий запад,
По красному тракту бродяга
Явился с сумой на плечах.
Соблазнительная, грозная красота этих мест напомнит о себе и далее, в лирических сценах, где будет и про незапланированную беременность, и про вооруженных громил, и про то, как еврея‑разносчика забили до смерти пьяные мужланы. Но сейчас всякий, кто хоть мало‑мальски знаком с еврейской литературой, узнает этого безымянного бродягу. Он обретет имя, лишь когда постучится к фермеру и попросится переночевать в амбаре, предложив взамен кое‑какие товары из своей сумы — и как же обрадуются фермерские жены, перебирая скатерти, очки, игрушки! Наконец незнакомец называет свое имя: Джошуа, ну а фермеры будут звать его запросто: Джош. И вот Джошуа оказывается «в новой земле Ханаанской» — и так, чтобы было понятно даже самым недогадливым, озаглавлена следующая песнь поэмы. Наш Джошуа продолжает покорять Ханаан, и здесь мы находим всевозможные отсылки к библейским темам, например, он покупает свой первый земельный участок, чтобы похоронить дочь — явная параллель с Авраамом, который приобрел пещеру для погребения Сары.
Джош постепенно обживается на новом месте: вчерашний бродячий торговец сначала торгует металлоломом, а затем становится владельцем четырехэтажного склада, и ему уже кажется, что он освоился в этом странном ландшафте: «Когда Джош купил участок старого Томпкина, / он вдруг почувствовал себя так, будто глубоко пустил корни в этой земле». И тем не менее не все так безоблачно в этой Земле обетованной. К большому огорчению Джоша, его дети тоже сливаются с пейзажем, им нравятся церковные собрания; один сын умыкает девушку‑христианку. Но вот что удивительно: история с ассимиляцией в Кентоки оказывается обратимой. Когда умирает дочь, ее братья преображаются: «В одночасье непутевый Джейк / Стал прежним Янкеле… / Он читал псалмы, и его душили слезы». Волна литовских евреев‑иммигрантов вливает новую струю в жизнь общины. Овдовевшая дочь, скорбя, принимается изучать Тору. Сноха‑христианка зажигает свечи в шабат; ее дочь выходит замуж за раввина. Еще один внук — такого не видывали уже два тысячелетия — становится фермером‑евреем. Загадочная Земля обетованная все время подсовывает сюрпризы.
То, как в поэме Шварца говорится об афроамериканцах, может, мягко говоря, покоробить нынешнего читателя: примерно так же в западноевропейской традиции, за редким исключением, изображали евреев. (Отвратительные эпитеты вроде «обезьяна» встречаются в поэме не раз.) Но для персонажей такие слова естественны, что удивительно для наших современников. Сэм, бывший раб, — первый работник, которого Джош нанимает на свой склад металлолома, становится его другом на долгие десятилетия. А в приложении к «Кентоки» есть стихотворения, написанные с точки зрения афроамериканцев.
Но самое интересное в рассказе об отношениях между чернокожими и евреями в «Кентоки» — обоюдная зависимость: оказывается, успех евреев на Юге во многом объяснялся тем, что евреи были лишены «привилегий белых». В таких городах, как Лексингтон, евреи преуспевали, заполняя торговый вакуум, созданный расизмом. Как говорит Джошу один предприимчивый немецкий еврей: «Все просто: чернокожему / придется купить штаны, / Ведь те, что ему когда‑то / Выдал богатый белый хозяин, / Все истрепались и вот‑вот распадутся. / К тому же у землевладельцев полным‑полно / старых штанов». Низвергнутые белые христиане не захотят иметь дело со своими прежними рабами и напрочь загубят экономику. Евреи заполняют этот вакуум, предоставляя и тем, и другим, и черным, и белым, товары первой необходимости, финансы и кредит — точно такую же роль евреи веками играли в экономике европейских стран. Слово, переведенное на английский как «хозяин» и «землевладелец», в оригинале звучит как «пориц», так на идише называют аристократов, у которых было много земель, но мало денег, исторически они были и «хозяевами» восточноевропейских евреев, и к ним обращались за оборотным капиталом.
Расизм был на руку этим евреям на Юге отчасти потому, что они считались белыми, но в то же время ими не являлись. Когда евреи в Кентукки из поэмы Шварца решают открыть синагогу, такая возможность появляется у них благодаря «бегству белых»: старосты церкви белых продают евреям церковное здание, когда округу заселяют бывшие рабы. Евреи празднуют Хануку в своей только что освященной синагоге — эта победа досталась им потому, что они не относятся ни к черным, ни к белым. Подобные примеры ставят под сомнение нынешний упрощенный, бинарный подход к расовым различиям, а кроме того, указывают на некий дискомфорт, о котором не принято говорить, но он до сих пор присутствует в жизни американских евреев, — постоянное ощущение, даже у тех, кто здесь родился, что эта чужая земля своей так и не стала.
Этот экскурс в жизнь американского «фремда» — главное достоинство поэмы, перешагнувшей границы штата мятлика и показавшей, до чего удивительна сама жизнь на земле, которая нас переживет. А вот что думает Джош незадолго до смерти :
Будто толстая кожа
Спала с его старых глаз…
Время остановилось. Розовый пейзаж —
Глубокий провал в большом диске
Невероятно большого красного солнца.
И в этом большом красном диске кто‑то
Шагает с сумой на плечах,
Шагает, шагает, шагает.
Все мы, по мысли Шварца, странники на этой земле, не подвластной никому из смертных, и несем свою жизнь, как суму на плечах.
Оригинальная публикация: My Old Kentoki Home
Писать «по‑еврейски»: начинаем разговор о еврейской прозе
The New York Times: У Твена была его река, а у Рота — Ньюарк
