Причина инцидента с российским бомбардировщиком — это операция по «освобождению» Крыма. Здесь мы с турками не посоветовались, а даже если бы и посоветовались, то это вряд ли что‑то изменило бы, потому что большинство турецких политиков оценивают эту акцию негативно. Их позиция: «Вы в свое время Крым у нас отняли, и он не может переходить от России к Украине и обратно, а должен был после распада Союза возвратиться к нам». При этом турки ссылаются на Кючук‑Кайнарджийский мирный договор 1774 года, хотя я там такого пункта не помню. Если уж следовать букве этого договора, то Крым должен был стать независимым.

Российская операция в Сирии дополнительно обозлила турецкую власть. Кстати, Башар Асад, мне кажется, не основная фигура в сирийском руководстве. Я был в Сирии в тот момент, когда его делали президентом, — ох, как он не хотел, как упирался!

Но военная верхушка его заставила. И до самого начала гражданской войны эта верхушка, пусть постаревшая, имела решающее влияние на ситуацию в стране. На начало выступлений против правящего режима она отреагировала по‑военному: восстание должно быть подавлено, а как, какими силами, с какими жертвами — это вопрос на Востоке второстепенный. Но до того, как все это началось, Асад и Эрдоган вполне контактировали, дружили и даже собирались заключить «междинастический» брак, породниться. А потом Эрдоган решил, что ему выгоднее влиться в международную коалицию, продемонстрировать свое единство со всем миром, с Европой. И в этот момент в первый раз за последние годы интересы России и Турции пришли в противоречие. (Хотя, скорее, во второй — впервые турецкое руководство столкнулось с негативной реакцией со стороны России в 2010 году, когда снарядило «Флотилию свободы» в Газу.) Эрдоган хотел продемонстрировать Путину, что Турция самостоятельная держава, которая может иметь свои интересы и далекоидущие планы. Для неоосманистов стать лидерами мусульманского Ближнего Востока — это естественная цель. А Россию не устраивало, что один политик, да еще столь близкий к Западу, хочет определять судьбы региона. Нам выгоднее, чтобы оставалось несколько равновесных центров силы: Турция, Саудовская Аравия, Иран. Тогда легче играть роль посредника. И все это сплелось в нынешний клубок противоречий.

Неоосманизм интересен тем, что это идеология, альтернативная идее халифата. Хотя все поэты, писавшие оды турецким султанам, обязательно вставляли туда мысль, что он халиф, ни разу в официальной титулатуре султана слово «халиф» не звучало. И Селим Грозный, и его наследники понимали, что халифом может быть только родственник Мухаммеда, а все остальные претенденты все равно останутся самозванцами. Более того, в Кючук‑Кайнарджийский договор именование султана халифом было внесено по настоянию России, чтобы оставить за ним право на духовное окормление мусульман независимого Крыма и принять на себя попечение о христианах Османской империи. Но, несмотря на это, значительная часть крымцев ушла из Крыма, перестав считать его мусульманской территорией.

Шанс Турции был в том, что ни одному из ее соперников конфликт между шиитами и суннитами не позволяет стать единоличным лидером в регионе. И более либерально рассматривающая все проблемы исламского мира Турция на этом фоне выглядит выигрышно, а роль Эрдогана очень напоминает роль султана османской эпохи. Правда, арабами претензии Турции на лидерство довольно солидарно отвергаются. Когда началась «арабская весна», Эрдоган буквально ринулся в гущу событий и сначала выиграл в Тунисе, еще где‑то, но потом получил холодный душ от Египта, который не так давно сам был среди арабских стран державой номер один и с потерей этой позиции до конца не смирился. Правда в том, что у большинства арабского населения память об османской эпохе отнюдь не позитивная.

В чем особенности турецкого ислама? Люди, пережившие эпоху Мустафы Кемаля, в большинстве согласились с тем, что достаточно оставаться мусульманами в душе. Ведь Кемаль боролся не с исламом как таковым, а с религиозным сопротивлением его вестернизаторским реформам. При этом он сам был мусульманином. А в последние десятилетия турецкие власти отказались от такой жесткой трактовки светскости, так что нынешняя ситуация и вовсе удовлетворяет большинство мусульман в стране. В Турции ислам представлен не какой‑то одной концепцией, а массой полуофициальных суфийских братств, у которых разные обряды. Так повелось издавна, в XIX — начале XX века практически каждый политический деятель состоял в одном из таких братств. Халифа почти никто не слушал, все предпочитали свои общины.

Эти общины могут быть довольно закрытыми от внешнего мира. Скажем, есть такое движение «Хизмет», чей лидер Фетхуллах Гюлен живет в США. Они некоторое время назад приезжали в Москву, создали здесь школу, я и мои коллеги поддержали их инициативу. Но все равно оставалось ощущение, что они многое недоговаривают. Скажем, они так и не ответили на вопрос, зачем учителем истории обязательно должен быть турок — не турецкого языка, заметьте, а истории. И ученики потом, сколько мы их ни спрашивали, ничего не рассказывали. Видимо, учитель говорил с ними о пантюркистских идеях, о восстановлении единства тюркского мира.

Иран, несмотря на религиозные расхождения, создал союз с Турцией. Раздробленность турецкого ислама Ирану даже удобна, он не ощущает эту структуру как единство, нацеленное против себя. Другое дело религиозно монолитная Саудовская Аравия, поэтому Иран с ней и воюет сейчас в Йемене, в других местах. Турция была нужна Ирану, в частности, как посредник в отношениях с Европой, Эрдоган пытался сыграть роль миротворца, заступиться за Тегеран. Причем еще недавно отношения двух стран были весьма настороженными: Иран оттеснял Турцию на вторые‑третьи роли, исламская революция в Иране автоматически означала, что он заявляет о себе как о лидере мусульманского мира. Не случайно еще в «творчестве» предшественника Эрдогана, президента Тургута Озала, возникла идея турецко‑исламского синтеза, построенная на сочетании западной модели экономики с тюркизмом и умеренным исламизмом. Это был явный ответ Ирану. Но сейчас отношения с Ираном если не дружеские, то как минимум взаимоуважительные, несмотря даже на разницу позиций по Сирии.

Катар — кормилец Турции. Катарские банки там на каждой улице. Откуда тот же Озал достал капиталы для развития страны? Пригласил банки стран Персидского залива. А вот хорошими отношениями с Израилем Турция, начав претендовать на верховенство в мусульманском мире, пожертвовала.

Турция в большей степени зависит от Запада, чем тот от нее. С Западом связаны перспективы социально‑экономического развития, включенность в новый мир, получение новых технологий. Весь арабский Восток провалился в этом отношении, вражда с Америкой обрекла его на технологическое отставание.

Эрдоган поддерживает свою популярность за счет вакфов — религиозных учреждений, помогающих бедным, нуждающимся. Он стабильно пользуется поддержкой 40—50% населения. Следующая за ним партия набрала на последних выборах почти в два раза меньше голосов, а остальные в лучшем случае находятся на уровне 10—15%. В нем привлекает и определенный либерализм в истолковании норм ислама. Хорошо бы, чтобы все надели платки, но если не хочешь — мы настаивать не будем. На приеме в Кремле Эрдоган, чокаясь с Путиным, пил что‑то, весьма напоминающее вино. Я сидел далеко, но было видно, что это не вода. Беда в том, что годы у власти привели к тому, что в Эрдогане все четче проступают авторитарные черты, стремление вручную руководить страной. Видимо, он не верит в силу своего окружения, считает, что оно ниже его по возможностям. Нынешний премьер‑министр Ахмет Давутоглу, создавший неоосманистскую концепцию, был очень хорош как идеолог, но как политик оказался совершенно зависимым от Эрдогана.

Турция второй раз пытается играть с нами в двойную игру. Первый раз был во время Второй мировой войны, когда турки обещали, что вот‑вот войдут в антигитлеровскую коалицию. В итоге они не сделали ни одного выстрела и только за день до намеченной даты приема в ООН, дотянув уже до последнего, формально объявили Германии войну — а то не попали бы в ООН. Такая политика очень раздражала Сталина, не случайно он в 1945‑м отверг предложение Турции подписать новый договор о дружбе и начал требовать часть турецкой территории. Я полагаю, что если бы не необходимость разгромить Японию, советские танки могли бы оказаться на территории Ближнего Востока и Малой Азии. И была бы у нас Турецкая Советская Социалистическая Республика.

Эрдоган наступил на те же грабли. Внешне все в отношениях как будто бы хорошо, а на самом деле… В какой‑то момент Россия вообще готова была счесть Турцию ближайшим союзником — с кем еще Путин столько раз встречался, как с Эрдоганом? И то, что сейчас турки вроде бы готовы идти на мировую, а Россия отказывается, объясняется во многом острой личной обидой Путина. Турция понимала, что реакция России будет резкой, но степень негодования Путина они, видимо, все же не рассчитали. С точки зрения нашего руководства, да и большинства населения страны, предложенные извинения выглядят явно несоразмерными с той пощечиной, которую Россия получила, особенно с учетом убийства катапультировавшегося летчика. И Россия готова перекрыть идущие в Турцию газ, нефть. Но санкции ударят не только по Турции — они очень сильно ударят по самой России. И мы будем дольше оправляться от них — туркам при необходимости готовы оказать поддержку те же арабские страны, а кто нам собирается помогать, я что‑то не помню? Кроме того, Турция может начать мешать проходу российских судов через проливы.

В военном плане Россия и Турция несопоставимы. Ядерная и неядерная держава — это разные весовые категории. Никто не кинется на защиту Турции в случае чего, в том числе и НАТО, где Турция состоит. Но главная опасность для Турции исходит, конечно, не от России, а от ИГ (террористическая организация, чья деятельность запрещена в РФ. — Ред.). Если ИГ оформится как настоящее государство, то Турция получит около себя халифат, не признающий никаких государственных границ. Естественное состояние халифата — экспансия. А с точки зрения обычного мусульманина, главный — халиф, а не султан. Заигрывание Эрдогана с ИГ абсолютно необъяснимо. И сколько бы Турция ни выстраивала пограничных укреплений — это ничего не изменит. Граница все равно останется проницаемой, мусульманин с мусульманином всегда договорятся. Вспомним, как тюрки охраняли границу Византии, а с востока шли сельджукиды — и граница исчезла в один момент.

Туркоманы — результат миграции в XI–XII веках тюрок на территорию, которая контролировалась Аббасидским халифатом. Их первоначальный ареал — современная Туркмения, оттуда часть пошла в Турцию, часть дальше на юг и оказалась в Ираке. В Сирии небольшое количество туркоманов, видимо, было и раньше, но большинство их попало туда совсем недавно, когда курды установили свою власть на части территории Ирака и начали выжимать оттуда туркоманов. Между ними шла открытая война, но курды были, конечно, сильнее. И Турция поддерживает туркоманов как «соотечественников за рубежом», но и как барьер против курдов. Живут они на севере Сирии, на территории, захваченной ИГ. Многие из них и сами воюют на стороне ИГ. И их земли попадают под наши бомбы, конечно.

Сейчас много говорят о параллелях между нынешней Турцией и Россией: фантомные имперские боли, уверенность, что территория распавшейся империи — это зона нашего естественного влияния, лозунг защиты соотечественников и т. д. В этих сближениях есть доля правды, но подходы двух стран к радикальному исламизму принципиально различаются.