В интервью The Hollywood Reporter лауреат Пулитцеровской премии и премии «Тони» драматург Тони Кушнер объяснил, как появились Фабельманы — семья, стоящая в центре сюжета нового фильма Стивена Спилберга. Об этом рассказывает журналист The Times of Israel Джордан Хоффман.

«Спилберг означает «играющая гора», — замечает Кушнер. — Ведь spieler — это на идише «актер», а spiel может значить «речь» или «игра». И я всегда думал: как это дико, что великого рассказчика, который появляется раз в столетие, зовут Спилбергом, «играющей горой»».

Видимо, продолжая эту мысль, он заменил spiel на fabel — по-немецки «басня». И это прекрасно описывает, почему мемуарный фильм Спилберга не является строго  автобиографичным. Маловероятно, чтобы гений старшего школьного возраста пообещал кому-то, что будет хранить нечто в секрете, «если только я когда-нибудь не сниму об этом фильм». Выглядит слишком идеалистично…

«Фабельманов» в кинотеатрах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса показали 11 ноября, а затем и в остальной части Северной Америки. Это четвертый по счету продукт совместного творчества Кушнера и Спилберга, но впервые легендарный режиссер взял на себя ответственность и за соавторство в сценарии.

Обычно Спилберг делегировал задачу написания сценария кому-то другому. Но на этот раз он фокусирует камеру не на добрых космических пришельцах или предприимчивом археологе, и даже не на нормандском пляже или польских концентрационных лагерях, а на слишком личном: на истории собственной семьи и на своем развитии человека и художника. Это выдающееся произведение кинематографа, один из лучших фильмов года, не похожий ни на что другое в карьере новатора Спилберга.

Картина, длящаяся два с половиной часа, как бы «мелькает», сбивает с толку, чтобы выглядеть неким сборником воспоминаний о детстве в духе «Амаркорда» Федерико Феллини или «Дней радио» Вуди Аллена. С другой стороны, это не просто повествование, а торжество. Кульминация фильма — всплеск противоречивых эмоций — позволяет юному Сэмми Фабельману осознать свою сверхспособность: умение мыслить кинематографически, выражать себя в образах и монтаже. Но он все еще озадачен, даже обескуражен этим даром. И он не в состоянии предсказать, как люди отреагируют на масштабность его произведения…

Имейте в виду, на том этапе «карьеры» он снимает только домашнее кино. Однако в его доме много чего происходит.

Старший брат трех сестер, Сэм (сначала это Матео Зорион Фрэнсис-Дефорд, играющий мальчика с широко раскрытыми глазами, а затем потрясающий Габриэль Лабелье, играющий уже уверенного в себе и сообразительного подростка) первым обнаруживает, что в браке его родителей возник разлад. Его кинокамера — это микроскоп, и, рассматривая кадры, он делает вывод, что мать (поразительно хороша в этой роли Мишель Уильямс) и его «дядя» Бенни (Сет Роген) влюблены друг в друга. Более того, он видит, что отец (Пол Дано) остается в неведении на этот счет.

Мать героя из тех невероятных личностей, которые привлекают внимание в любой компании, в которой находятся. Это тип женщины, которая может вдохновить своего ребенка, уже в более зрелом возрасте, на создание кинематографического «любовного письма»: даже тогда, когда она — давайте перейдем к делу — действительно бросает семью, чтобы следовать своей мечте… Это несомненно свидетельствует об уровне зрелости художника и тонкости нюансов в этой элегантно подмеченной истории.

Наставники в навыке творческого письма часто говорят о создании универсального посредством выделения конкретного. А для многих евреев подробности в фильме «Фабельманы» буквально бросаются в глаза. Их дом — единственный «темный» на Рождество, а Митци игнорирует вопрос своей свекрови: «Это грудинка?..» Упреки — невысказанная, мягкая защита «мы-против-них», которую еврейская семья создает в нееврейской среде. «Давайте оставим безумную семейку дома», — решают дети, готовясь к новому дню среди хулиганов-антисемитов…

В школе возникает и «гордая христианка», которая чувствует, что обязана «спасти» душу Сэма: она обнимает его, а распираемый гормонами подросток оказывается отнюдь не прочь… Стена ее спальни увешана фотографиями поп- и кинозвезд, среди которых Боб Дилан, а также изображениями Иисуса.

В фильме нет никаких сцен бар-мицвы и тому подобного (хотя некоторые все же получают подарки на Хануку), однако иудаизм буквально пропитывает его. Митци, раскладывающая ужин на бумажных тарелках на гигантской бумажной скатерти (чтобы можно было свернуть все это и навести порядок в столовой за 15 секунд), как бы просто демонстрирует здравый смысл. «Оправдание» этой детали сюжета в том, что она пианистка и должна следить за своими руками.

Музыкальный дар Митци — это трагедия, на которую зрителю намекают: одна из ее непройденных дорог. Она бросила играть ради семьи, которую обожает, включая мужа, называемого ею «невыносимо добрым»: когда временами Митци бывает с ним жестока, он… покупает ей платье. Спустя какое-то время она добавляет: «из Сакса…» — вновь напоминая зрителю, что детали — это все.

И детали действительно могут быть восприняты как некий «сеанс терапии» для самого Спилберга, но  это также огромное удовольствие для зрителей. Ведь большая часть фильма посвящена гонкам, процессу создания 8-миллиметровых приключенческих фильмов, сбору аризонских скорпионов — с целью обменять их на деньги и купить билет в кино… Показаны тактильные способы, которыми когда-то снимались фильмы: дети с айфонами будут поражены, увидев лезвие бритвы и клей.

В фильме много смеха, потому что это тоже часть взросления, даже когда это смех со слезами.

Джадд Хирш появляется в ключевой сцене в роли идишского мудреца, двоюродного дедушки Бориса, чтобы изложить несколько суровых истин об искусстве и самопожертвовании. И, хотя в его речи нет ничего такого, чего зрители не слышали бы сто раз прежде, в самом слушании возникает декларативный смысл. Это некая версия «евангелия искусства» от Спилберга.

Также впечатляет то, чего нет в фильме. Здесь нет банального «предзнаменования» будущих клише Спилберга — ничего об акуле на пляже, или межпланетных огнях в небе, или щелчке хлыста… При том что ощущается огромное уважение к силе образов.

Спилбергу понадобилось 50 лет, чтобы снять этот фильм. Все это время он инстинктивно знал, куда поставить камеру и как растянуть представление… Оказалось, что одну из лучших историй, которую он должен был рассказать, можно снять, просто направив камеру в зеркало…