Э. Л. ДОКТОРОУ
Мозг Эндрю
Перевод с английского Е. Петровой. М.: Эксмо, 2016. — 256 с.

Доктороу — настоящий большой американский писатель. Именно такой, каким должен быть большой американский писатель — имея в анамнезе еврейских предков откуда‑то из‑под Минска, состоявшись в литературе давным‑давно. Знаменитый писатель, написавший уйму настоящих американских романов: у нас больше известен «Регтайм» (1975), переведенный Василием Аксеновым в 1978‑м. Это такой тип социальных романов, в которых, как и положено, социальное всегда соотносится с личным, а люди бредут по своим дорогам на фоне истории — движется ли армия генерала Шермана по полям южан во время гражданской войны, забирается ли чернокожий музыкант, униженный и оскорбленный, в Моргановскую библиотеку, угрожая ее взорвать, молодой человек вспоминает своих родителей, которых посадили на электрический стул по шпионскому делу, ну и тому подобное дальше.

Причем это такой тип писателя‑общественника, противоположного какому‑нибудь затворнику типа Пинчона. Доктороу писал критические статьи, читал лекции и в итоге собрал уйму премий, прежде чем умереть в 2015 году от рака легких.

Это нужно знать, прежде чем говорить о его романе, где главный герой исповедуется перед психоаналитиком, сам при этом будучи ученым в области исследования человеческого мозга. В романе используется термин «когнитивист», то есть специалист в особой дисциплине, пограничной между психологией, нейрофизиологией, теорией искусственного интеллекта и лингвистикой. При этом, с одной стороны, Доктороу рассказывает историю настоящего маленького человека — правда, маленького человека из Четвертого Рима, центра мира. С другой стороны, это история современной Америки, в небоскребы которой на пассажирских «боингах» заруливают посланцы третьего мира.

Итак, это диалог с психоаналитиком, вернее монолог (психоаналитик редко спрашивает своего клиента, только подталкивая беседу, когда она замирает). В кресле — маленький человек, чем‑то похожий на персонажей Вуди Аллена: быстрый, немного суетливый, часто комичный немолодой еврей. История маленького человека раскрывается медленно, как в старые времена проявлялась в кювете фотография: появляются отдельные черты жизни, в какой‑то момент связываются друг с другом детали, читатель начинает понимать, что к чему внутри сначала непонятной экспозиции.

Жена ученого‑когнитивиста Эндрю умерла, свою дочь он отдает бывшей супруге и ее мужу, которые в конце рассказа выглядят «вполне обеспеченными», и девочка ничего не знает о своих биологических родителях. В итоге Эндрю рассказывает собеседнику о Марке Твене, что придумывал для своих детей сказки: «Как он защитит их от любых бед, как мир останется безопасным и уютным местом. Как они вырастут большими, вспомнят эту историю и посмеются, с любовью думая об отце. И это послужит ему искуплением».

В промежутке между появлением героя с ребенком на руках и сентиментальным финалом он вертится перед психоаналитиком как уж на сковородке, подвирает (и это видно читателю), пытается притвориться кем‑то другим. Вот он рассказывает, как был советником президента и влиял на судьбы царедворцев (вообще‑то интереснее считать, что это все выдумывает клиент психоаналитика — и про комиссию по нейробиологии в подвале Белого дома, и про то, как одинокий когнитивист разражается проповедями, и про то, как он стоит на голове в Овальном кабинете, но так уж работает жанр памфлета). Читатель наконец узнает, что вторая жена героя пропадает во время гибели башен‑близнецов и вместо нее хоронят урну неопознанного праха.

Отдельная черта этого романа — постоянные отсылки к научно‑популярным сведениям о том, какие части человеческого мозга за что отвечают, и постоянный вопрос, «каким образом этот трехфунтовый клубок делает из тебя человека». Мимоходом он объясняет русскую историю (через драму Пушкина): «Борис — он как русский Ричард III. Убивает законного наследника престола, царевича Димитрия. Перерезает мальчику горло и объявляет себя царем. За содеянное его терзает совесть» и тут же припечатывает: «Посттравматическое стрессовое расстройство». Впрочем, герой также пересказывает массу сюжетов — вплоть до любимого Марка Твена. Вот «Принц и нищий»: «Двое парнишек меняются местами: принц становится нищим, нищий — принцем. Брайони усматривала в этом романтику, а ведь Клеменс втолковывает, что королевский престол — это сплошное самозванство. Но роман этот — нечто большее, чем демократическая притча: это сказка, достойная ученых мозгов. При желании каждый может влезть в чужую шкуру, потому что мозг — подвижная субстанция, он способен перенастроиться в единый миг. Пусть на нем лежит печать самотождественности, но только дай нейронам разозлиться — и готово дело».

Одним словом, если читателя не пугают эти, будто взятые напрокат из 60–70 годов прошлого столетия дидактизм и манера изложения, то вот и достойный пример социального романа. Вот «маленькое еврейское счастье» главного героя — неуютное, неловкое, состоящее из надежды.