Соединив в названии выставки два имени, великого скульптора и его модели, лондонский музей только прикоснулся к давней тайне, которая пока до конца не раскрыта. И в самой выставке, и в дискуссиях вокруг нее ощущалась какая-то недосказанность.

Меня привлек этот нетривиальный сюжет, и я стал сопоставлять разрозненные источники.

В одном из московских альбомов о Майоле приводились подробности его работы над последней статуей, «Гармонией»: «…Он выполнил семь вариантов, добиваясь все большей тонкости нюансировки и мягкости лепки. В итоге возник образ женщины, грезящей с почти закрытыми глазами, с лицом, полным тайны и освещенным изнутри неуловимой улыбкой…».

Но в этом тексте отсутствовало имя модели. Между тем, и в 1981, когда выпустили альбом, Дина жила, была знаменита. Оказывается, даже упоминать о ней в тогдашней нашей стране считали «неудобным». И почему-то в других краях, не исключая Францию, где она жила, тоже не все говорилось о ней.

…Как-то в середине тридцатых друзья предложили 73-летнему Аристиду Майолю познакомиться со школьницей, которую прозвали «Парижанка». Она хороша собой и будто бы напоминает своим обликом лучшие его творения. Полагали, что эта встреча поможет ему превозмочь наступавшую творческую усталость. Почему-то он сразу поверил в счастливый случай.

Дина Верни родилась в Одессе в семье еврея-пианиста. В 1926-м ее родителям удалось выбраться за границу, и вот, шести лет она попадает в Париж. Подрастая в эмигрантских артистических кружках, мечтает получше устроить свою жизнь. Получив приглашение Майоля побывать у него дома, 15-летняя девушка с авантюрной жилкой в характере решается рискнуть.

Одни пишут, что родители не знали о ее визите в чужой дом. По другим данным, скульптор пригласил ее к себе по совету архитектора Донделя, который был приятелем отца Дины.

Так или иначе, она отправилась в парижский пригород Марли-ле-Руа и оказалась в обществе знаменитостей. По воспоминаниям Дины, ей предложили обратиться к тому, кто здесь постарше. Выбрав одного, с бородкой, она представилась:

— Я — девушка, которая пришла увидеть вас.

Но это оказался художник Ван Донген. Наконец, юную гостью заметил и подозвал к себе Майоль. Он провел ее по комнатам, показал свои работы, а под конец спросил, когда у нее найдется свободное время. Как свойственно девицам в ее возрасте, она была притворщицей и потому ответила:

— Никогда.

Конечно же, она согласилась позировать, сначала ему, а через некоторое время и его друзьям: Матиссу, Дюфи. С нее Пьер Боннар в 1940-м написал картину, которую теперь можно увидеть в парижском музее Майоля: «Le Grand Nu Sombre» — как я понял, «угрюмая обнаженная». Год был, и то сказать, не очень веселым.

Школьные каникулы она привыкла проводить в Баньюле, родном городе скульптора, на берегу Средиземного моря. Без сомнения, ей суждено было дать новое наполнение тому типу «майолевской женщины», который уже сложился и был четко воспринят художественной средой: всегда юной, цветущей, с округлыми формами, с загадочно-молчаливым и вместе с тем по-детски наивным лицом.

Она позировала для нескольких созданных в те годы скульптурных шедевров, не считая множества рисунков и картин.

Дина предстала нимфой, олицетворяющей свободную стихию в памятнике «Воздух» (1938). Тогда в ее пленительной пластике мастер открывал для себя «архитектуру движения». Явилась она «Рекой» — образ, который искусствовед И. Апчинская отнесла к числу самых языческих в искусстве Майоля. Молодая обнаженная женщина лежит на плите, склонив над ее краем голову и левую руку. Она то ли пытается защититься, то ли зазывает к себе. Несколько лет, проведенных с Диной, дали мастеру шанс изваять эту прославленную скульптуру.

Я увидел ее в бронзе на площади Тюильри в Париже.

Что известно о родине Майоля? В путеводителе по Югу Франции можно отыскать несколько слов об уютном курортном городке, расположенном вблизи от испанской границы. С древних времен тут живут каталонцы, от них и происходил скульптор. Нравы здешнего люда довольно суровы, но не жестоки. Когда в античном амфитеатре соседнего города Нима проводят традиционные бои быков «фериа», то животных не убивают.

Летом 1939-го война не накрыла их с Диной: вовремя покинув Париж, они осели в Баньюле. Жизнь здесь, в неоккупированной зоне казалась почти нормальной. Иногда сюда попадали изможденные беглецы. Правда, они не задерживались, как, например, польская еврейка, известная пианистка Ванда Ландовска, спешившая покинуть Францию.

Как подтверждал потом своим письмом Вэрион Фрай, создатель в Марселе американского Центра спасения от нацистов, некоторые беженцы использовали Баньюль для нелегального перехода в Испанию через Пиренейские горы. Они будто бы пробирались «тропой Майоля», которую показывала Дина. Так она потом говорила.

Оставил свидетельство о посещении виллы уезжавший на родину американский искусствовед Джон Ревальд. Он там увидел в 1941-м и заснял незавершенную «Гармонию», в которой была вполне узнаваема стоящая в задумчивости нагая Дина. В его нью-йоркской коллекции оказался и рисунок Майоля, этюд к той скульптуре.

Но уже близилась Катастрофа. После первых немецких неудач на Восточном фронте, во французской столице участились акты Сопротивления, в которых оккупанты винили евреев. Начались расстрелы заложников.

5 сентября 1941 года с большой помпой открылась в Пале Берлитц антисемитская выставка «Евреи и Франция». Как образец искусства низшей расы публике показывали картину Сальвадора Дали до тех пор, пока испанский консул не представил доказательства, что этот художник к евреям отношения не имел. Тогда же в Париже организованы были поджоги синагог.

В декабре по приказу немецкого командования была арестована и интернирована в концлагерь Дранси тысяча евреев, в их числе ряд известных деятелей. 26 февраля 1942 года, реализуя программу «окончательного решения» еврейского вопроса, Эйхман отдал распоряжение начать депортации французских евреев. Первый транспорт с ними был отправлен в Освенцим 27 марта.

В этой ситуации арест Дины Верни мог бы стать одним из множества эпизодов огромной еврейской мартирологии, если бы не Майоль.

Но тут мы сталкиваемся со странным противоречием.

Начать с того, что отсутствуют данные об обстоятельствах ее ареста. Таких сведений нет ни в опубликованных фрагментах ее воспоминаний, ни в многочисленных интервью, которые она в разные годы давала прессе. Возможно, ей просто не задавали вопросов, на которые она не хотела отвечать.

Пробела не восполняют и специальные работы, создающие впечатление, что ареста Дины вообще как будто не было. (Впечатление, я убедился, ошибочное).

Показательна в этой связи переведенная с французского монография. Там, в частности, говорится, что, хотя скульптор, поселившийся вместе с Диной Верни в Баньюле, отказывался иметь дело с оккупантами, он не в состоянии был помешать посещениям немецких офицеров, восхищенных его творениями.

Еще сообщается, что в 1942 году в Париже была организована выставка официального скульптора Третьего рейха Арно Брекера. Приглашение на ее открытие было послано и Майолю, который совершил ошибку, дав согласие приехать. Он поступил так потому лишь, что захотел, при случае, навестить свою студию в Марли-ле-Руа и проверить, в каком состоянии находятся оставленные им скульптуры. Мастер совершенно не отдавал себе отчета в политическом значении этого акта, который предвзято использовали против него. Позже его ложно обвинили в коллаборационизме с нацистами.

Автор монографии ссылается на мемуары немецкого офицера Геллера, сопровождавшего Майоля на ту выставку. В них написано, что знатный француз не выражал никаких симпатий к творчеству Брекера, а только радовался встрече с друзьями-художниками, которых не видел с начала войны.

Однако исследователем не упоминаются, хотя они тоже опубликованы, опровергающие эту версию воспоминания самого Арно Брекера, скульптора, высоко ценимого Гитлером. Вот их фрагменты, напечатанные в США, в переводе с немецкого:

«В начале 1941-го я отправил свои произведения в Париж… Думаю, что я был единственным немецким художником, удостоившимся такой публичной выставки… Гитлер вручил мне Золотой знак партии. Все его окружение видело, какую роль я играл в его жизни. А затем он был поражен успехом моей выставки и очень горд. Для него это служило подтверждением, что он приблизил к себе лучшего художника. Гиммлер подметил это. Я сказал его помощнику, что если какой-нибудь художник окажется в трудном положении, я вмешаюсь. Так я и получил возможность обращаться к генералу Генриху Мюллеру, шефу гестапо. Таким способом я добился освобождения Дины Верни; ей было шестнадцать или семнадцать, русская еврейка и любовница Майоля. У меня были очень хорошие отношения с ними».

В другой, недавно опубликованной, оксфордской монографии события, развернувшиеся вокруг выставки Брекера, рассматриваются как составная часть нацистской оккупационной политики «совращения культурой». 

Работая в 1920-х в Париже, Брекер заимел французских друзей, которым не прочь был помочь. Майоль был признателен ему за вмешательство с тем, чтобы спасти его юную еврейскую модель Дину Верни.

Значение выставки, говорится далее, усиливалось ее официальным характером: вишистский премьер Лаваль пригласил Брекера на завтрак. Наиболее знаменитый из живущих французских скульпторов, Аристид Майоль, специально приехал на нее в Париж и заявил, что восхищен искусством Брекера. Однако не вызывало сомнений, что последний в своих скульптурах пытался воплотить «арийский идеал» Третьего Рейха.

Что касается выдвинутой им идеи франко-немецкого «культурного сотрудничества», то, судя по откликам из образованных слоев общества, она представала как опасный соблазн. Культ мужской силы у Брекера, как и преклонение последнего перед изогнутыми женскими формами в скульптурах Майоля, могли выглядеть метафорой коллаборационизма в целом. По сути, художественными средствами как бы предугадывались и обозначались роли двух стран в новой, то есть нацистской Европе.

Неудивительно, что для многих французов, читавших отчеты о выставке, присутствие на ней кого-то из соотечественников в качестве гостей было равнозначно одобрению нацистского искусства и общественного строя. Ведь человек, какими бы ни были его личные заслуги, позировал перед фотообъективами вместе с гауляйтером Заукелем, генералом Шаумбургом, Абетцом и прочими одиозными фигурами. А то обстоятельство, что, помимо Майоля, приглашение приняли такие деятели французской культуры, как Ван Донген, Кокто, Вламинк, Дерен, лишь усиливало раздражение против них в оппозиционных кругах.

Итак, Дина все-таки была арестована, должно быть, до мая 1942 года. Почему она предпочла умалчивать об этом событии, можно только предполагать. Своя логика в такой тактике была.

Допустим, она бы рассказала, как попала в облаву или как за ней пришли на виллу Майоля или куда-то еще. Тогда начались бы копания прессы, о чем ее допрашивали и что она ответила. Если сохранились какие-то архивные следы этих допросов, то, без сомнения, по этим следам кто-то пошел бы.

И мог бы возникнуть вопрос, как оформили освобождение из-под стражи еврейки, предназначенной для депортации? Случались, как французы это называли, «исключения», когда использовались как предлог сертификаты об «арийнизации», либо, по мотиву «экономической полезности» какого-нибудь нужного оккупантам еврея, ему выдавали временный «аусвайс».

Но если правда, что в данном случае вмешался лично шеф гестапо Мюллер, то могли найтись и иные, исключительные средства.

Значит, она прожила у Майоля после своего освобождения больше двух лет, — в то время, как ситуация для всех, а особенно для евреев, резко ухудшилась, ибо немцы оккупировали всю страну, включая и Юг Франции.

Разного свойства могли бы быть заданы вопросы, не исключая и интимных, потому что не секрет: она для скульптора была не только моделью. Кстати, в одном из материалов, помещенном в интернете, я прочитал, что она стала гражданской женой Майоля. Этот аспект обсуждать не станем, но понятно, что только сильное чувство могло подвигнуть старого человека на тот шаг, какой он сделал ради спасения Дины.

Он, пожалуй, отдавал себе отчет, что многим рискует, прибыв на парижскую выставку и открыто демонстрируя в 1942 году свое одобрение нацистской затеи. Но, придя к выводу, что иного выхода нет, заключил на свой лад сделку с оккупационной властью. Выбрал, как могло это показаться, меньшее зло. А то, что случилось с ним позже, назвали нелепым случаем.

Так объясняла это сама Дина, а ее версия впоследствии стала нормативом для пишущих о Майоле: «В окрестностях родного города, на пути к своему другу Раулю Дюфи, он тяжело пострадал в автомобильной катастрофе». Его смерть наступила 27 сентября 1944 года.

…От созерцания его работ никогда не устаешь, и чем внимательнее смотришь, тем больше влечет к себе красота, открытая только им, запечатленная лишь его искусством. Душа просто не принимает неприязни к личности такого мастера, а значит, и к женщине, которую современники считали его музой.

Но исследователь не вправе обходить того, что противоречит общепринятой версии о гибели Майоля. В упоминавшейся, обширно документированной книге Прайс-Джонса сказано: «Вспомним выставку Арно Брекера, открывшуюся 1 мая 1942-го, в Оранжери… Там присутствовал старый скульптор Аристид Майоль, впоследствии убитый Сопротивлением…»

Других прямых указаний на это убийство пока не встретилось. Но имеются косвенные подтверждения. Приведу одно из них: «В начале 1945-го во Франции поднялась волна судебных процессов по чистке. …Многие коллаборационисты, которых допросили и отпустили, или ненадолго посадили, наподобие Шанель и Жоржа Сименона, получали угрозы смертью и покинули страну или ушли в укрытия… Студия Майоля была разграблена».

Вероятно, речь идет о студии, расположенной в парижском пригороде Марли-ле-Руа, где произошла первая встреча скульптора с Диной. Ненависть к владельцу дома вылилась, таким образом, в разгром.

Но Майоль ведь умер на Юге, в окрестностях Баньюля, а по срокам, выходит, еще до шквала политических судов. Не следует ли этот факт истолковать как подтверждение рассказа о случайной автомобильной катастрофе, якобы погубившей его?

Однако британскими исследованиями установлено, что пресловутая «чистка» развернулась в 1944-ом, за несколько недель до освобождения Франции, и проходила она не в судах, а приняла вначале форму яростной, хаотической охоты за пособниками оккупантов. Тысячи людей были убиты из засад, расстреляны без следствия и суда, либо казнены по упрощенной процедуре местных «трибуналов». Конец сентября 1944-го, когда погиб Майоль, — самый разгар вакханалии мести и политических убийств.

И еще есть сведения, что в окрестностях Баньюля как раз тогда действовала группа Сопротивления. Но никто, кажется, не взял на себя ответственности за террористический акт против Майоля.

С другой стороны, странно, что так и не преданы гласности подробности автоаварии с ним. Неужто, хотя бы с запозданием, не расследовали ее обстоятельно, не установили виновника? Сделать это могли без особого труда, если конечно, загодя не условились предать дело забвению. Впечатление же такое, что на высших уровнях французской иерархии кем-то были поставлены прочные заслоны «непроверенным слухам».

Курс с самого начала взят был на поддержание национального пиетета в отношении Майоля. В создании нужного имиджа великого соотечественника, как и в целом желаемого облика Сопротивления, объединились Дина Верни, открывшая в 1947 году свою первую художественную галерею, и Андрэ Мальро, министр, ведавший культурой в правительстве де Голля.

Став, в соответствии с последней волей скульптора, основным хранителем его наследия, Дина в 1964 году осуществила вместе с Мальро «проект Тюильри»: она передала нации 20 статуй, украсивших пространство перед Лувром. За эту культурную инициативу, дополненную созданием двух музеев Майоля, ее сделали командором ордена Почетного легиона.

Они находили общий язык с министром во всем, что затрагивало важные интересы.

Знал ли последний о тех фактах оккупационного прошлого, которые не доводились до сведения общественности? По всей вероятности, но он был лично заинтересован в ущемлении правды и в подмене реалий создаваемой общими усилиями мифологией подполья. Ныне эти предположения сменились уверенностью.

Андре Мальро, отмечается в одном из недавних американских исследований, вышел из войны с репутацией героя Сопротивления, раздутой им самим. Между тем, вплоть до 1944 года его подпольная деятельность «…сводилась к тому, что он жил с любовницей на Юге Франции, равнодушный к участи своей еврейки-жены и дочери». В марте 1944 года он назначил себя командиром местной организации Сопротивления, присвоив себе чин полковника, и с тех пор добивался признания за подвиги, которых не совершал.

До сих пор не все до конца понятно в мотивах действующих лиц, и в деле еще остаются некоторые сомнения.

Вообще-то может показаться бестактным раскрытие сведений, которые прежде расценивались как приватные. А коль скоро знаменитая женщина удостоена наград за бесспорный вклад в культуру, так ли важно входить в подробности ее ареста нацистами или их пособниками? Тем более что наступила другая эпоха. И т.п.

Но ведь это история, а ее произвольное «редактирование» не в интересах потомков.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 352)