Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books

Priest of Nature: The Religious Worlds of Isaac Newton
Rob Iliffe
Oxford University Press, 2017

Философы и богословы эпохи научной революции верили, что Г‑сподь открывает себя через «Книгу писания» и «Книгу природы». Обе книги скрывают свои тайны, но истинно мудрые способны разгадать их. Эти книги не могут противоречить друг другу, потому что писал их один и тот же автор. То, что многие считают конфликтом между религией и наукой того периода, на самом деле представляет собой позднейшее изобретение, возникшее в эпоху Просвещения. В XVI–XVII веках вопрос стоял скорее о том, кто обладает достаточным авторитетом, чтобы примирить писание с природой.

Хотя сэр Исаак Ньютон, величайший ученый своей эпохи, тратил на писание столько же времени и интеллектуальной энергии, сколько и на природу, эта деятельность была его бережно лелеемым секретом. Роб Илифф начинает новую книгу о религиозной философии Ньютона «Жрец природы: Религиозные миры Исаака Ньютона» с переписки между Ньютоном и Робертом Хуком, секретарем Королевского общества. Хук спрашивал Ньютона о том, что он думает о недавних научных работах, и Ньютон ответил, что разочаровался в этой работе и сосредоточен на «других исследованиях».

В чем <…> содержание этих «других исследований»? Большинство его коллег в кембриджском Тринити‑колледже знали, что он увлечен «химическими» (то есть химическими и алхимическими исследованиями), но они знали также, что он чрезвычайно серьезно занимается религиозными штудиями. Внешне он выглядел «преданным» христианином, верным и выдающимся сыном англиканской церкви <…> Однако к моменту получения письма Хука у Ньютона появился страшный секрет. Он считал, что важнейшая христианская доктрина о Троице — дьявольский обман.

Как подчеркивает Илифф, прийти к таким взглядам было непросто, и это было не единственное «диссидентское» мнение, которого придерживался Ньютон в зрелом возрасте (когда пришло письмо Хука, ему было 36 лет). Наоборот, «они находились в центре крупной исследовательской программы, посвященной пророчествам и церковной истории», которая «по его мнению, была по меньшей мере такой же “рациональной”, как и его труды по физике и математике».

Хотя кое‑что о богословии Ньютона было известно всегда (он, пусть только намеками, рассуждал на эту тему в очерке «Общая схолия», приложенном ко второму и третьему изданию «Начал») и стало известно гораздо больше после его смерти, но все же эту сторону его деятельности больше 200 лет игнорировали или сводили ее значение к минимуму. В начале XIX века ее считали результатом какого‑то интеллектуального кризиса. Такое отношение изменилось только когда в ХХ столетии историки стали систематически изучать сочинения Ньютона.

Ньютон оставил эти бумаги своей племяннице Кэтрин Кондуит, но до конца XIX века они лежали в фамильном доме, и никто их не читал. После этого математические сочинения получил в дар Кембридж, а бумаги из его кабинета в Королевском монетном дворе были переданы в Государственный архив. И никто не заинтересовался объемным собранием богословских, исторических и алхимических рукописей — ни Кембридж, ни Гарвард, ни Йель, ни Британская библиотека. В 1936 году виконт Лимингтон, который унаследовал оставшиеся бумаги, продал их с аукциона. Часть рукописей попала к частным коллекционерам или в собрания учреждений, но большинство бумаг приобрели великий экономист лорд Джон Мейнард Кейнс и эксцентричный библеист Авраам‑Шолом Йеуда, так что немалая часть материала сохранилась в двух коллекциях.

Кейнс был очень внимательным читателем и быстро увидел, что Ньютон гораздо сложнее, чем герой‑просветитель из знаменитого стихотворения Александра Поупа («Природы строй, её закон / В извечной тьме таился / И Б‑г сказал: “Явись, Ньютон!”, / И всюду свет разлился»). В знаменитой статье, опубликованной через десять лет после покупки, Кейнс писал:

В XVIII веке и позднее Ньютон стал считаться первым и величайшим из ученых Нового времени, рационалистом, учившим нас мыслить в категориях холодного и незапятнанного разума.

Я вижу его иначе. Я не думаю, что любой, кто заглянул бы в ящик, который он наполнил своими сочинениями <…> в 1696 году <…> стал бы думать о нем так. Ньютон был не первым представителем века разума. Он был последним из волшебников.

Кейнс также первым сделал предположение о влиянии иудаизма на теологию Ньютона, о том, что Ньютон на самом деле был «еврейским монотеистом школы Маймонида», а не социнианином или любым другим радикальным протестантом, противником учения о Троице.

Когда в конце 1960‑х годов в Еврейской национальной и университетской библиотеке в Иерусалиме появились бумаги из коллекции Йеуды, кембриджский ученый Давид Кастильехо, который подробно изучил в Кембридже собрание Кейнса, приехал в Израиль и составил черновой вариант машинописного каталога материалов Йеуды. Этот документ, хранившийся в дальних помещениях библиотеки, многие годы был лучшим справочником по богословским и историческим рукописям Ньютона. Когда мой учитель Ричард Г. Попкин приехал в Иерусалим, чтобы исследовать эту коллекцию, каталог Кастильехо привел его к замечаниям Ньютона о Маймониде. По‑моему, в итоге Попкин несколько переоценил влияние Маймонида на Ньютона (к этому вопросу я еще вернусь), но эта работа вместе с классическим исследованием религиозной мысли Ньютона, изданным в 1974‑м Фрэнком Мануэлем («The Religion of Isaac Newton») и массивной биографией Ричарда Вестфолла 1980 года («Never at Rest») вдохновила целое поколение исследователей.

В 1991 году издательство «Чедвик‑Хили» подготовило собрание всех известных рукописей Ньютона на микрофильмах — потребовались 43 катушки микрофильмов. Меньше чем через десять лет открылся «Newton Project» — масштабное начинание по сканированию и расшифровке всех известных трудов Ньютона. Проект возглавил Илифф, профессор истории из Оксфордского университета. Это значит, что не меньше 20 лет он читал Ньютона каждый день по несколько часов. Чтобы успешно исследовать гения, нужно самому быть немножко гением, а в этом случае надо сначала прочитать миллионы слов, которые написал великий человек о естественном богословии, учении, пророчестве и церковной истории.

Илифф сделал гораздо больше. Он поместил эти сочинения в широкий исторический контекст, приведя в порядок огромное количество источников и научной литературы. Результатом стал совершенно новый взгляд на некоторые сферы ньютоновского мышления, в том числе на его научную работу, а также прекрасный путеводитель по религиозным идеям Ньютона. Его исследование стало поворотным в науке о Ньютоне, и в то же время оно вводит неспециалистов в интеллектуальный и религиозный мир, возможно, величайшего ученого в истории.

В начале 1990‑х годов я написал докторскую диссертацию о Ньютоне и иудаизме и защитил ее в Еврейском университете в Иерусалиме. Великий американский еврейский физик Герберт Гольдштейн жил в то время в Иерусалиме, и он услышал о моей работе. Прочитав ее, он сказал: «Я ожидал узнать больше о том, как Ньютон почерпнул свои принципы у Маймонида, или о его математике священного локтя. Я не ожидал такого количества христианской теологии!» Ньютон действительно с глубочайшим вниманием изучал еврейские тексты в ходе составления крупных религиозных текстов. Он изучал Иосифа Флавия, Маймонида, Мишну и Талмуд и даже каббалу, но он, конечно, был убежденным христианином, который считал Иисуса сыном Б‑жиим. Он лишь настаивал, что сын не может слиться с отцом. Ньютон думал, что Иисус был послан в мир, чтобы очистить его именно от таких идолопоклоннических теорий, и обратился к еврейской Библии и еврейским источникам частично как раз для того, чтобы реконструировать первоначальный монотеизм Ноя и сынов Израиля — его последователей — и чтобы понять концептуальные ошибки, которые привели к идолопоклонству.

Одержимость Ньютона упадком древней церкви, виновниками которого были языческие метафизики, неизбежно привела его к историческому вопросу о корнях идолопоклонства. Занимаясь этим, он, как и многие другие, почерпнул множество ценных исторических схем из «Илхот авода зара» («Законы об идолопоклонстве») Маймонида в переводе Дионисия Воссия 1641 года. Маймонид описывал, как древние люди перестали поклоняться единому истинному Б‑гу и стали поклоняться его свите — солнцу, луне и звездам, что привело к затмению божественного и упадку религии. Ньютон видел эту теорию и у авторов своего времени, таких как Джон Спенсер, Джон Селден и Роберт Бойль, которые тоже во многом опирались на Маймонида (Илифф лишь вскользь упоминает о Маймониде как их источнике).

Ньютон полагал, что перед упадком изначальной истинной религии ученые жрецы хранили богословские и природные истины, но утаивали их от широких масс. В частности, жрецы знали, что в центре вселенной находится солнце, а не земля; поэтому древние храмы от Стоунхенджа до Иерусалимского храма были построены вокруг вечного огня, который олицетворял солнце. Сами эти храмы были воплощением солнечной системы, своего рода «символом мира». Здесь тоже Ньютон опирался на множество источников, которые считали, что в центре древних религий находились так называемые культы Весты (огонь был символом Весты — римской богини домашнего очага). Однако, как пишет Илифф: «Ньютон переосмыслил эту теорию в духе Коперника и заявил, что в религии Весты древние люди поклонялись Храму истинного Б‑га».

Скиния и два Иерусалимских храма чрезвычайно интересовали Ньютона и по другой причине. По его мнению, Откровение Иоанна Богослова физически происходит в Храме. Ньютон связывал символы Апокалипсиса — трубы, бездны, печати, книги, священников и т. д. — с мотивами, которые видел пророк в Храме. Этот Храм служил также моделью истинной церкви, и он будет восстановлен в конце времен. Он оставил несколько рисунков, изображающих Храм (в его собственной интерпретации), а также множество текстов, касающихся его значения.

На самом деле вопреки проницательным наблюдениям Кейнса и любопытным гипотезам Попкина замечания Ньютона о Маймониде касаются преимущественно Храма (илхот бейт а‑бхира), а не богословия (у него даже не было латинского перевода «Путеводителя растерянных»). Илифф несколько раз замечает, что Ньютон охотился за фактами или информацией, которые были нужны ему для подтверждения собственных исторических теорий. Так, известные ему по латинским переводам Мишна Мидот, Иосиф Флавий и Маймонид лили воду на мельницу его собственных теорий, связанных с Храмом.

Надо сказать, что Ньютон обращался к еврейским источникам и по другим вопросам. Когда в начале XVIII века зашла речь о календарной реформе и Ньютона попросили провести исследование об истории календаря, он обратился к «Илхот кидуш а‑ходеш» («Законы об освящении нового месяца») Маймонида. Ссылки на Маймонида сохранились в черновиках, но не вошли в окончательную редакцию.

Ньютон также изучал каббалу в переводах, и иногда его даже ошибочно описывали как своего рода христианского каббалиста, однако его интерес к каббале гораздо более широк и гораздо больше соответствует неповторимому характеру этого ученого. Некоторые христиане начиная с гуманиста эпохи Возрождения графа Джованни Пико делла Мирандола считали, что каббала конгениальна их собственному богословию. Учитель и друг Ньютона кембриджский платоник Генри Мор немало писал о «каббале» в этом смысле, но на самом деле он знал о ней ничтожно мало. Его версия эзотерической еврейской традиции родилась преимущественно в его воображении. Потом, в 1677–1685 годы, вышел огромный компендиум подлинных каббалистических сочинений в латинском переводе — «Kabbala Denudata» Христиана Кнорра фон Розенрота. Внезапно еврейским мистицизмом заинтересовались европейские ученые от Джона Локка до леди Энн Конвей.

Критический момент для Ньютона наступил, когда его главный противник Лейбниц стал включать каббалу в свое учение. Ньютона отвратило именно толкование Лейбница по поводу того, как Б‑г влияет на мир через посредство сфирот. Это толкование соответствовало вере Лейбница в полноту (отсутствие вакуума в физическом пространстве) и его критике ньютоновской теории притяжения. Ньютон достал экземпляр «Kabbala Denudata», жадно проглотил книгу, загибая уголки на страницах, и выступил с контрнападением. Каббала, по его мнению, была как раз одной из тех языческих теорий, которые впервые заразили иудаизм идолопоклонством, а затем через крещеных евреев проникли в христианство и привели к его упадку.

Кое‑что из еврейской библиотеки Ньютона описано в книге Илиффа, но немного. Возможно, в обширной богословской и исторической картине мира Ньютона она занимала гораздо меньше места, чем хотелось бы верить многим из нас, от Кейнса до Попкина и его учеников. Однако за те годы, что я работал над этими рукописями, еврейские источники и идеи, казалось, появлялись вновь и вновь. Другая причина может заключаться в том, что Илифф обращает наибольшее внимание на религиозные сочинения Ньютона, написанные в 1670–1690‑х годах, а бóльшая часть материалов о евреях и иудаизме содержится в более поздних рукописях, особенно относящихся примерно к 1710 году.

При всем интересе, который Ньютон проявлял к иудаизму, живые евреи, которых в дни его юности молчаливо стали пускать обратно в Англию после почти 400‑летнего изгнания, его совершенно не волновали. Ученый еврей по имени Исаак Абендана преподавал иврит в Кембридже и был знаком со многими современниками Ньютона, в том числе с Джоном Локком, Генри Мором и Робертом Бойлом. Хотя Ньютон читал его книги, он так и не повстречался с ним в университете. 

Оригинальная публикация: Maimonides, Stonehenge, and Newton’s Obsessions