ПАВЕЛ НЕРЛЕР

Осип Мандельштам и его солагерники

Научн. редактор Олег Лекманов.  ​М.: АСТ, 2015. — 544 с. — (Ангедония. Проект Данишевского)

Книга известного литературоведа, специалиста по биографии и творчеству Мандельштама Павла Нерлера состоит из двух частей. Первая часть — попытка краткой реконструкции последнего периода биографии поэта: от освобождения из воронежской ссылки 16 мая 1937 года до гибели во Владивостокском лагере 27 декабря 1938‑го.

О биографии Мандельштама написано много (в том числе редактором этой книги О. А. Лекмановым). Что же нового содержится в книге Нерлера?

Во‑первых, он пытается осмыслить второй арест поэта (на первый взгляд — почти случайный, спровоцированный даже формально не доносом, а «письмом» руководителя Союза писателей Ставского в НКВД) в контексте событий Большого террора. Которого сам Мандельштам как будто не замечал. Хотя не заметить было невозможно: «с приговором полоса» в газете бросалась в глаза. Но не сразу стало понятно, какое отношение имеют эти приговоры представителям партийной и военной элиты к судьбам простых граждан. Мандельштаму по‑прежнему «казалось (и чудесный опыт «сталинской премии» только укреплял его в этом), что спасительна не затерянность в толпе, а именно выделенность в ней. Люди и редакторы услышат его стихи, схватятся за голову и тут же станут наперебой предлагать публикации и работу». Под «сталинской премией» имелось в виду необычно мягкое наказание в 1934 году.

Но времена изменились. Три года спустя подобная модель поведения была самоубийственна. В Москве и Ленинграде разворачивались «писательские дела». В столице главными обвиняемыми были «новокрестьянские писатели»; Мандельштам был с ними хорошо знаком, с иными (С. Клычковым) даже приятельствовал, но его имя в ходе допросов не упоминалось. А вот в Ленинграде — упоминалось, и не раз. Повлияло ли это на арест, состоявшийся в мае 1938‑го в санатории в Саматихе? Не было ли письмо Ставского заранее инспирировано НКВД? Все это законные вопросы, хотя, может быть, не стоит видеть логику там, где уже действовала безумная стихия.

Во‑вторых, Нерлер пытается реконструировать изменения психологического состояния поэта в заключении по неделям. Обострение психоза, страх перед отравлением в эшелоне — сравнительно стабильное (хотя и не во всем адекватное) состояние в первые шесть недель в лагере — и «физический и психический распад» в последний месяц.

Пожалуй, интереснее вторая половина книги. Здесь внимание исследователя переключается с самого поэта на его спутников. Как на тех, кто оставил какое‑то свидетельство о Мандельштаме, так отчасти и на всех остальных. Эшелон и пересыльный лагерь оказываются своеобразным антропологическим срезом советского общества. Среди спутников Мандельштама — Меер Лейзерович Рабинович, зять главного московского хасидского раввина Шмарьяу‑Иеуды‑Лейба Медалье. И рядом — бывший секретарь бухаринских «Известий» Роман Кривицкий, который почему‑то избил Мандельштама в эшелоне. Гимнаст Маторин, который, наоборот, от чьих‑то побоев его защитил. Самуил Яковлевич Хазин, однофамилец жены Мандельштама, которого интересует только «родное местечко и “история революции”, те из его местечковых знакомых, которые как‑то участвовали в событиях 1917–1920 годов или выбились в люди в эти годы». Физиолог Василий Меркулов и саратовский студент‑юрист Юрий Моисеенко — люди, по мере сил заботившиеся о поэте в последние недели его жизни, не зная его стихов, не догадываясь, кто перед ними. Но тут же — представители литературного мира: поэт‑песенник Юрий Казарновский, «комсомольский поэт» с Урала Борис Ручьев. Упомянутый Надеждой Мандельштам «физик Л.» — Константин Евгеньевич Хитров, впоследствии счетовод на Колыме, а после освобождения — директор школы.

«Шли безмолвно — люди, люди, люди…» Можно представить себе этот пересыльный лагерь, где тысячи людей, которых пока не гоняют ни на какие работы, ходят из барака в барак, меняют вещи на еду, о чем‑то разговаривают, заражаются сыпняком и дизентерией, ждут отправки на следующий круг ада, и среди них — полубезумный, заросший щетиной немолодой еврей, который надоедает людям странным хвастовством и деклама­цией малопонятных стихов (но иногда и развлекает их этим), доводит себя до истощения страхом перед «отравленной» казенной пайкой, ворует пайки чужие… Потом он умирает и становится одним из лагерных мифов: его (как, впрочем, и многих других чем‑то известных людей) «встречают» разные люди там, где он находиться никак не может. Так — в толпе, на людях — заканчивается жизнь величайшего русского поэта XX века. Большего слияния с «лесом человечества» не придумать.

К сожалению, у книги Нерлера есть и недостатки. В основном они относятся к стилистике. Патетические проклятия в адрес тирании кажутся неуместными: едва ли книга о Мандельштаме рассчитана на невежд или нуждающихся в разубеждении сталинистов. Еще хуже неловкие попытки беллетризировать текст, сентиментальные пассажи, которые даже неловко цитировать.

Заметим, однако, что ко второй части книги все эти обличительные пассажи и беллетризаторские потуги исчезают. Материал сам по себе оказывается настолько значительным, интересным и трагичным, так занимает автора, что желание «украшать» его уходит само собой…