Мифология канализационных люков и коллекторов для каждого жителя современного мегаполиса складывается из непростых взаимоотношений человека с городским пространством, полным искусственной геометрии труб и оград, зачастую подменяющих друг друга (особенно в отдаленных районах массовой застройки, где подземные коммуникации выносятся на поверхность улицы и образуют столь знакомые москвичам «арки» над проезжими частями и тротуарами, похожие на вылезших и снова ушедших под асфальт чудовищных червей).

Согласно принципу подобий мы переживаем стеснение трубами и люками и в своих жилищах, в миниатюре повторяющих столицу с ее площадями гостиных комнат, скоростными магистралями коридоров и вокзалами прихожих. Кто-то, не желая мириться с диктатом воздуховодов газовых колонок и вентиляций, прячет их за подвесные потолки и делает вид, что кроме люстричных патронов над головой у них ничего нет.

Кто-то, как архитекторы легендарного парижского Центра Помпиду, наоборот «выворачивает» помещение наизнанку, всеми внутренностями выставляет на обозрение, провоцируя этим более искреннюю коммуникацию между человеком и зданием, при которой интимность служит призывом к интимности и не терпит отказа.

Между тем Центр Помпиду не у всякого живо встает перед глазами, а вот люки и трубы продолжают беспокоить. У кого-то мысль об их символичности приходит впервые после просмотра мультсериала о похождениях американских тимуровцев-мутантов Черепашек-ниндзя, по легенде обитающих в технических катакомбах под Нью-Йорком и оттуда наносящих точечные безошибочные удары по расселившемуся в городе злу. А у кого-то – после чтения рассказов Стивена Миллхаузера, писателя изысканного и более-менее массово пришедшего в общественное сознание нашего соотечественника после осенней премьеры кинофильма «Иллюзионист», снятого по его сценарию, да, быть может, знакомого энному количеству постоянных подписчиков и читателей журнала «Иностранная литература».

История канализационных люков уходит в глубь веков – ко временам Римской империи, которая, как известно, наравне с шумерской и аккадской цивилизациями сильно повлияла на символический язык еврейской культуры. Влияние это сказалось на оформлении книг (евреи – народ книги), в изобразительном и прикладном искусстве. Но спустя тысячелетия оно парадоксальным образом замкнулось на самом себе: его объектом стали… инновации Римской империи! А именно – все те же канализационные люки, с тех давних пор претерпевшие, однако, значительную трансформацию и даже изменившие своему предназначению.

Все чаще Тель-Авив, Иерусалим, Хайфа, Йокнеам, Ариэль, Кирьят-Шмона, Мигдаль-а-Эмек, Нацрат, Илит, Нагария, Нешер и прочие города Израиля могут похвастаться тем, что на их улицах, под ногами их граждан и гостей лежат не безликие плоские чугунные овалы, квадратики и кружки, закрывающие проходы к подземным коммуникациям, но – произведения искусства, становящиеся предметом коллекционирования и объектом кражи. В России, кстати, канализационные люки, вне зависимости от их дизайна, происхождения и символов, на них начертанных, давно стали одной из основных статей грабежа: воруют тоннами (две тонны люков в Краснодарском крае) или, на худой конец, сотнями (полторы сотни люков в Нижнем Новгороде). Примеры можно множить, но суть их одинакова: для воров важен металл, но не люк сам по себе. Не люк как артефакт.

В Израиле канализационный люк и по сей день – объект для художественного эксперимента. Не поручусь за то, что здесь, как в Ванкувере или Сиэтле, регулярно проходят соревнования на тему «Сделай лучший люк!», но отношение к этому предмету урбанистического пространства явно особенное: где еще вы увидите на люках изображения зодиакального круга, соотносимого евреями с двенадцатью коленами Израилевыми; а также изображения меноры, шофара или – наиболее часто повторяющийся мотив – семь лучей Солнца, отвечающих за семь главных планет Солнечной системы, семь нервных центров человеческого тела и семь дней творения?

Довольно распространенным образом для люков служат звери религиозного бестиария: орел, лев и олень. Иногда встречается и знак Портала, что вполне может показаться тавтологией: люк – он же и так вход, дверь. Хотя в этом качестве он интересует обыкновенного (не коллекторного служащего) человека все меньше и меньше. Желание протиснуться сквозь узкое отверстие в земле при случайной встрече с канализационным люком возникнет разве что у отпетых романтиков и сумасшедших почитателей Стивенсона и его героя, принца Флоризеля, ходившего внутри стен собственного замка искать шпионов. Среднестатистическому горожанину люк интересен, как любопытное препятствие на ровном пути, как то, на что можно наступить и слегка приподняться над землей, испытав при этом холодок испуга: а вдруг все-таки провалюсь?

Люк как безобидный аттракцион.

Я бы даже сказал, канализационные люки пора размещать на улицах вне зависимости от того, есть под ними ход в коллектор или нет. Потому что потребность в подобном украшении у городов есть очень сильная, а технические службы и так развиваются своим, антиэстетическим путем, не заботясь, где их туннелю вынырнуть на поверхность и накрыться чугунной шляпкой.

…Из уст в уста передается анекдот из жизни заезжего в Москву иностранца, который вдруг решил обогатиться культурным опытом на Измайловском вернисаже – однажды сгоревшем, но восставшем из пепла. Так вот: этому иностранцу умудрились вручить канализационный люк под видом дореволюционной (даром что не доисторической!) монеты. А могли бы – под видом щита. Или – набойки от сапога Гулливера.

Ведь, по правде говоря, вещь, пережившая свое прямое назначение однажды, может стать буквально чем угодно. Даже – канализационным люком.