Проект «Идеи без границ» культурного центра Бейт Ави Хай выпускает подкаст «Кумкум. Плейлист». 10 эпизодов будут посвящены 10 песням, которые сформировали Израиль в разные десятилетия. Такие музыкальные «Намедни», по мнению автора подкаста Льва Ганкина, помогут новой алие лучше понять страну, в которую они приехали.

ЕКАТЕРИНА КРОНГАУЗ → Ты приехал в Израиль меньше года назад и решил сделать «путеводитель» по израильской музыке. Какой у тебя бэкграунд?

ЛЕВ ГАНКИН ← Я занимался музыкальной журналистикой года с 2004‑го, то есть со своих университетских времен. В разных ипостасях — как автор текстов, как ведущий подкаста, как радиоведущий, как редактор и автор книг на эту тему. Так или иначе вся моя профессиональная жизнь была связана с музыкой. Приехав сюда, подумал: надо попробовать и здесь придумать что‑то, связанное с музыкой.

ЕК → Что ты знал об израильской музыке до того момента?

ЛГ ← Я занимался разной музыкой — академической, роком, хип‑хопом, джазовой. Если у меня и была какая‑то специализация, так это прогрессивный рок 1970‑х годов, он же прог‑рок. С этим материалом довольно редко удавалось работать. Но я много лет собирал пластинки. А в те моменты, когда погружаешься в какую‑то тему совсем глубоко и уже не видно неба, начинаешь изыскивать в том числе то, что называется словом obscurities: малоизвестные артефакты, просмотренные большинством, не получившие распространения и, возможно, даже не имеющие сегодня какого‑либо статуса в культурном поле. У меня было какое‑то количество израильских пластинок 1970‑х годов, включая такие, которые и местные жители уже не очень хорошо помнят. Я не знал каких‑то популярных в Израиле исполнителей до приезда сюда. Зато я знал людей, записавших одну пластинку в 1976 году и на этом завершивших свою карьеру.

ЕК → Что есть в твоей коллекции?

ЛГ ← У меня есть мой любимый альбом музыканта, которого зовут Шломо Гроних. Он вполне себе звезда. Это его самая первая пластинка, такая почти полностью черная, я привык называть ее на английском Why didn’t you tell me (уже здесь научился читать оригинальный заголовок на иврите: למה לא סיפרת לי). Еще была группа Zingale, однопластиночники, 1978 года у них пластинка. У меня оригинала не было, он очень редкий и дорогой, но в переизданиях я слышал. Здесь отдельная история: они были очень западнические по звучанию, старались копировать саунд тех же британских прог‑роковых групп, вместо того чтобы примыкать к каким‑то местным музыкальным течениям.

ЕК → Почему ты решил сделать проект о «10 песнях, которые сформировали Израиль»?

ЛГ ← Я понимал, что «с мороза» вхожу в абсолютно новый для себя музыкальный контекст. И мне для себя самого хотелось понять, какие 10–20–30 музыкальных отрывков смогут рассказать о стране, в которую я приехал. Какая музыка здесь была популярна, почему, чем эта страна жила с мировоззренческой, философской точки зрения в разные периоды ее истории. А потом возникла мысль: ведь я не один такой. Сейчас очень много русскоязычных людей приезжает в Израиль.

ЕК → Когда мы говорим о европейской или американской культуре, действительно фоном есть какой‑то контекст, какие‑то имена. Когда приезжаешь в мир, где не можешь даже погуглить и в который никогда не проникал глубже песен «Семь сорок», «Хава нагила» и Army of Lovers…

ЛГ ← …и песни «Дива» Даны Интернешнл…

ЕК → Да. Так через какое место вообще можно войти в этот мир?

ЛГ ← Хороший вопрос. Я отталкивался от тех мелочей, которые знал. Я что‑то знал о 1970‑х годах, знал Шломо Грониха. Знал, что помимо альбома, который мне очень нравится, у него есть другие пластинки, записанные с другими музыкантами. Шалом Ханох, Шем Тов Леви, Арик Айнштейн — сцена тех лет не была огромной. Это достаточно узкая компания, все были друг с другом знакомы, примыкали друг к другу, гостили на альбомах друг у друга. И оттуда эта ниточка начала тянуться. Когда ты доходишь, например, до того же Арика Айнштейна, это такой… Даже не знаю, с кем его по статусу сравнить… И с Высоцким, и с Гребенщиковым, и сразу со всеми вместе, настолько большой это певец для Израиля.

ЕК → Не Кобзон?

ЛГ ← Нет, совсем не Кобзон.

ЕК → Джо Дассен?

ЛГ ← Отчасти, может, да — в самых эстрадных своих вещах. Кобзон точно нет, потому что, хотя музыкальные университеты Айнштейна проходили, как у многих здесь, в армейских ансамблях, но в целом он уже человек рок‑поколения. Он один из тех, кто принес рок на израильскую почву, пересадил его еще в конце 1960‑х, парой записей… Но потом он от этого отошел и стал петь более старомодные песни в духе до рок‑н‑ролльной израильской эстрады, так называемой «Ширей Эрец‑Исраэль». Тем не менее и электричество там осталось, и проблематика, и сценический образ, в котором уже есть усвоенный рок‑этап. И он объединил всех, поскольку у него была очень длинная карьера.

Как Тесей выходит из лабиринта по нити Ариадны, так и я взял за конец ниточки и стал идти от одного музыканта к другому, от одной сцены к другой и так далее. И в какой‑то момент захватываешь абсолютно новую реальность, параллельную ашкеназской культуре, связанной с «Ширей Эрец‑Исраэль» и израильским роком.

ЕК → «Ширей Эрец‑Исраэль» — это такие народные песни?

ЛГ ← Они псевдонародные…

ЕК → Патриотичные…

ЛГ ← Да, это песни эстрадные.

ЕК → Про освоение израильской земли?

ЛГ ← Совершенно верно. Они существовали с 1920–1930‑х годов и базировались на тех традициях, которые привозили сюда поселенцы из разных диаспор: из Европы, из России, все это начало формироваться еще в конце XIX века. Но к 1920–1930‑м годам появился, можно сказать, корпус таких песен: они не народные, у всех есть авторы, музыка того‑то, слова того‑то, но они выполняли роль народных песен, потому что у еврейского народа, разбросанного по всему миру, не было общей народной музыки. Эту «народную традицию» надо было изобрести на основе чего‑то.

ЕК → Правильно ли я понимаю, что с музыкой происходило то же самое, что с деревьями? Мне объяснили, что растительность Израиля состоит из того, что было привезено. Вот эти приехали из Испании, привезли этот кустик, эти из Польши — привезли тот…

ЛГ ← Конечно, с музыкой то же самое. Большое количество ранних песен основано на русских или клезмерских мелодиях, а также восточноевропейских, польских, немецких, французских, греческих. Это были мелодии, на которые сочинялся новый текст.

У нас и в ульпане пытались заводить «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка — это флаг корабля»…

ЕК → С тем же текстом?

ЛГ ← Нет, с ивритским, не имеющим ничего общего с капитаном и улыбкой. Текст может быть о другом. Но я, когда слышу такое, говорю: нет, ребята, у меня новая жизнь, дайте мне новую музыку… И раз она новая, я буду учиться на каких‑то местных образцах.

ЕК → Когда ты говоришь: Арик Айнштейн — это Высоцкий, когда пытаешься культуру, построенную по совершенно другому принципу, положить на какую‑то понятную карту, потому что иначе совсем непонятно, это вообще работает?

ЛГ ← Это легкий способ. Это не работает никоим образом в академическом исследовании, и в своем подкасте я буду подчеркивать условность любых подобных сравнений. Кроме того, Арик Айнштейн по звучанию — не Высоцкий, я имел в виду только статус, значение, ну и некоторые биографические сходства: например, он тоже прославился и в музыке, и в кино. А в музыкальном смысле он не похож, он довольно рафинированный человек, без ррычащего дррррайва.

Это хорошее замечание, что накладывать трафареты, к которым мы привыкли, на другую культурную традицию — не очень классная идея. Это имеет смысл на первом этапе знакомства, когда хочешь как‑то утрясти в голове, утрамбовать, когда читаешь какие‑то местные источники. Очень многие пишут, например, что Меир Ариэль — это израильский Боб Дилан. Почему? Потому что он очень поэтичный, у него хорошие стихи, которые даже отдельно от музыки могут существовать. И еще потому что он в основном работает в полуакустической песенной манере, то, что называется бардовская песня, но с некоторым рок‑компонентом — электрическая ритм‑секция и все такое. Это какие‑то формальные моменты, которые позволяют сравнить Боба Дилана и Меира Ариэля. При этом другие моменты делают невозможными эти сравнения. Так, Боб Дилан выступает в пространстве шоу‑бизнеса с альбомами и синглами, выходящими регулярно и занимающими места в хит‑парадах с начала 1960‑х годов. А у Меира Ариэля первый полноформатный альбом вышел в 1978 году, и всего их у него в дискографии не больше десяти штук, а может и меньше. То есть это поверхностное сравнение нужно нам исключительно для того, чтобы подержаться за какой‑то буек в бурлящем море новой информации. Если же из этого сравнения мы сделаем основу для далеко идущих выводов, то это превратный путь.

ЕК → Видимо, есть и вторая причина, по которой мы так делаем. Все‑таки мы пришли из социального мира, в котором занимали какую‑то свою позицию и знали: сюда я хожу, а сюда не хожу. Здесь вкусно, здесь невкусно. Это я слушаю, а это нет. Это я слушаю с постиронией, а это с постпостиронией… То есть это ужасная музыка, но она напоминает мне о детстве, поэтому я веселюсь, но не подумайте, что я слушаю серьезно. А еще я интеллигентный человек, бардов не люблю, но Галич… и т. д.

ЛГ ← Да, конечно. История музыки — это не только история звуков, но и история их рецепции. Важно, кто и что слушает. И группу Zingale, например, не слушает почти никто, а Арика Айнштейна слушает много народа. А музыку мизрахи, например…

ЕК → Это восточные евреи?

ЛГ ← Это местное течение. С 1970‑х годов оно начало сильно расти, а в 1980‑х вышло на уровень ашкеназской музыки по распространению, по известности, хотя длительное время было стигматизировано.

ЕК → Каким образом?

ЛГ ← Они выпускались на своих лейблах, не принимали участия в общих песенных израильских конкурсах. У них было все свое, отдельная индустрия, в основном кассетная. На «Тахана Мерказит» в Тель‑Авиве были записи мизрахи‑артистов…

ЕК → Это, извини, наша «Горбушка»?

ЛГ ← Да, фактически «Горбушка», где все эти записи пиратским путем тиражировались и приобретали гигантскую аудиторию, которую невозможно посчитать в копиях, потому что это было неконтролируемое переписывание кассет. С 1980‑х годов эта музыка начала постепенно входить в мейнстрим. Как говорят: Израиль — страна для всех евреев, все евреи должны сюда приезжать, и всем всегда здесь рады. Все так, но внутри начинаются свои терки. Как это обычно бывает в любых сообществах, кто‑то становится более дискриминируемой стратой, а кто‑то привилегированной. Это везде так, в том числе и здесь. Ашкеназская культура — как я узнал, приехав сюда, — культуру мизрахи отодвигала на второй план. В мизрахи‑культуре нет классического европейского влияния, рафинированного…

ЕК → Это неинтеллигентно…

ЛГ ← Да, это неинтеллигентно, пошловато, дешево, с восточными мелизмами. В этом нет ощущения высокой культуры, это low art. Долгое время так и было. А потом этот low art, как любой low art, как хип‑хоп в Америке начиная с 1980‑х годов, стал тем, чем он стал сегодня: основным американским мейнстримом звучания. Так и звучание мизрахи‑музыки с 1980‑х годов постепенно ворвалось в мейнстрим. И сегодня в чартах чаще встретишь артистов, которые оглядываются не на Арика Айнштейна, а на Зоара Аргова, Зехаву Бен или еще кого‑то из этой мизрахи‑песочницы.

ЕК → Если я правильно поняла, ты делаешь такое музыкальное «Намедни»?

ЛГ ← Только сильно более камерно: по десятилетиям и с максимум 10‑минутными выпусками вместо часовых.

ЕК → Мне кажется, для понимания любой культуры нельзя обойтись без детской песни… Потому что это какие‑то слова, которые я скажу — и все, ты сразу понимаешь, к чему я веду.

ЛГ ← Да. Здесь есть прекрасный альбом, который называется «16^th lamb» («Шестнадцатая овечка»), на иврите הכבש הששה‑עשר. Этот альбом записали видные рок‑музыканты 1970‑х годов, люди из группы Kaveret, Йони Рехтер, на тексты недавно умершего поэта Йонатана Гефена. Это очень похоже на классные советские пластинки: «Аладдин», «Али‑Баба», «Питер Пэн», «Бременские музыканты», то, на чем мы росли. Это такой радиоспектакль, при этом с электрическими инструментами, усвоивший многие тропы популярной музыки: рок, джаз и т. д., но при этом их перерабатывающий в легкой, как бы детской форме. Насколько я понял, это очень важная здесь пластинка, которую все слушают. Сейчас умер этот поэт, и все ее вспоминали. У меня в фейсбучной ленте появилось немного местных жителей, так все они вывесили ссылки на ютуб с «16th lamb».

ЕК → А религия повлияла на значимую для Израиля музыку?

ЛГ ← Насколько я понимаю, первоначально популярная музыка в Израиле была нерелигиозной. Но в какой‑то момент произошел поворот. Скорее всего, это уже XXI век, 2000‑е и 2010‑е годы. Мы говорили с музыковедом Йоавом Кутнером, который помогал мне, проводил «экскурсию» по израильской музыке, что в какой‑то момент обозначился поворот к религии. Многие музыканты начинали с абсолютно светских записей и зачастую даже небезупречных с религиозной точки зрения — секс, наркотики, рок‑н‑ролл, — хотя это опять некоторое упрощение и «натягивание той совы на этот глобус», но тем не менее для простоты назовем это так. Так вот, они вдруг начали в массовом порядке обращаться к религии, что называется лахзор бетшува.

У музыкантов это происходит по‑разному. Есть такая знаменитая семья Банай, где пять‑шесть человек членов одной семьи известные музыканты: Йоси Банай, Эвиатар Банай, Эхуд Банай, Меир Банай и т. д. И вот Эвиатар Банай записал потрясающий первый альбом, с заблюренной фотографией на обложке, в 1997‑м, кажется, году. По‑моему, это был шедевр. Великолепная пластинка во всех отношениях — музыкальном, текстовом, синкретическом, — одна из моих любимых в израильской музыке. При этом она довольно тяжелая психологически, там есть песня от лица насильника, есть на суицидальную тему… И это все буквально на разрыв сделано, очень убедительно.

ЕК → Курт Кобейн?..

ЛГ ← Немножко Курт Кобейн, но музыка другая. И вот этот человек в какой‑то момент хазар бетшува, вернулся к религии. Мне Йоав Кутнер рассказывал, что есть такая певица Этти Анкри, которая настолько совершила лахзор бетшува, что сейчас уже не может выступать перед мужской аудиторией. И концертирование в традиционном, привычном смысле для нее теперь закрыто. Но она продолжает записывать музыку, выпускать песни, слушают ее разные слушатели.

ЕК → А политическая повестка в музыке есть?

ЛГ ← Я у Кутнера спрашивал: а между музыкантами существуют какие‑то пересечения? Вот есть израильская сцена, есть палестинская — это одна сцена или две? Он говорит: две. Пересечений очень мало, они носят маргинальный характер. В местном рэпе, хип‑хопе есть человек по имени Тамер Нафар, Т. Н. Он гражданин Израиля, из города Лод. Записывает музыку и на иврите, и на арабском, и с привлечением палестинских музыкантов, и с привлечением израильских. Поднимает в ней вопросы, в том числе к Государству Израиль и правительству, как оно, особенно в последние двадцать с чем‑то лет, разруливает межнациональные конфликты.

С другой стороны, есть рэпер Subliminal — первая здешняя рэп‑звезда. Он суперправый чувак: Израиль для евреев, поселения — окей, это все наша территория, они ее незаконно заняли и т. д. И вот они с Т. Н. одно время пытались выступать и что‑то делать вместе. Но это продлилось недолго. Потому что начались конфликты и между ними, и между их поклонниками, между аудиториями, включая рукоприкладство и насилие. Я так понимаю, существует очень немного позитивных историй, попыток совмещения этих повесток.

ЕК → То есть следует быть на какой‑то стороне?

ЛГ ← Да. Есть сторона Subliminal, это еврейское государство, а кому не нравится — ваши проблемы. А второй вариант… Есть иерусалимская группа Hadag Nahash, я о ней собираюсь рассказать в выпуске о 2000‑х годах. У них есть песня, которая называется Sticker Song, я ее задействую в подкасте и хочу перевести текст, потому что его сочинил, а точнее скомпилировал, знаменитый писатель Давид Гроссман. А еще потому, что текст состоит из политических лозунгов‑наклеек, которые клеили на бамперы автомобилей в доинтернетную эпоху. «Голосуй за тех», «Нет, голосуй за этих», «Израиль — еврейское государство!», «Свободу арабскому населению! Признайте их наконец полноценными гражданами». И весь текст из этих лозунгов, практически без редактуры, талантливо скомпонованный в рэп‑речитатив. И в нем как раз собраны абсолютно противоположные мнения, виден масштаб поляризации, который был и есть. Песня 2004–2005 года. И очевидно уже тогда, что это полная неспособность слушать друг друга и приходить к каким‑то компромиссам.