Смерть Давида

И было: когда исполнилось Давиду семьдесят лет, и пришёл день его, и на исходе дня спустился к нему ангел смерти по слову Господнему, чтобы забрать душу его, и нашёл он Давида в доме его кедровом, а на устах его пение неумолкаемое — песнь в честь Господа.

Ибо день субботний посвящал царь всегда Господу, от прихода дня до исхода дня, и не мог ангел приблизиться к нему, ибо пение в честь Господа — защита поющему от смерти. Измыслил тогда ангел пойти в сад за домом и заставить деревья зашуметь. Вышел Давид к саду посмотреть, что за шум, продолжая славить Господа. Когда был он на лестнице, ведущей к саду, сломалась под ним ступенька, на миг смолкло пение, и тут взял власть над ним ангел смерти, и упал Давид навзничь на ложе из цветов, что на клумбах сада, с лицом, обращённым в небеса.

На миг единый осветилось царское лицо в величавой седине сиянием закатного солнца на исходе субботы, и были в чертах его вечное величие и красота мира, и с последним поцелуем солнца уста сладкоголосого певца смолкли навеки среди благоухающих цветов.

Царь Давид умер, но дух его жив неизменно в народе во веки веков, и песни его не отойдут от уст тех, для кого живительным дыханием Вседержителя наполнен каждый день бытия человека на земле; тех, кто устремлён к Богу живому.

И каждую субботу, когда клонятся дневные тени и ветерок вечерний шуршит среди ветвей, и собираются в домах молитвы и храмах Господних униженные на земле и праведные в поколениях, все угнетённые духом и сокрушённые сердцем в народе Его, и изливают вместе страдание своё, и жажду сердец своих, и томление души своей перед Богом живым в молитве Давида, сына Ишая, — вечно жив царь праведный, сладкоголосый певец Израиля в устах и в душе каждого человека.

А на исходе субботы, когда всяк в Израиле возвращается к себе домой, чтобы вкусить хлеба, и провожает царицу‑субботу, то свята его трапеза именем царя Давида и памятью о нём, доныне это трапеза царя Давида, царя‑помазанника, предка Машиаха.

И потому да будет так сказано в Израиле: Давид, царь Израиля, жив и будет жив вечно!

О двух работниках, что дерзнули заглянуть в пещеру

Жители Иерусалима, вернувшиеся из изгнания, рассказывают о могилах царей дома Давидова такую историю:

Через многие годы, прошедшие с начала изгнания из Земли Израиля, никто и не знал уже, где оно — место могил царских, ибо в горести от разрушения Храма забылось это место, и из сердца и из памяти исчезло оно.

И было по прошествии долгого времени: великий патриарх над народами, правящими Иерусалимом, пришёл строить дом молитвы, и нанял он работников, и велел им класть в основание дома камни, что остались от разрушенного Храма на горе Сион, где был град Давидов и где было место могил царей из дома Давидова. Пошли туда двое работников, чтобы принести камни, подняли один большой камень — и вот, отверстие пещеры под ним. Сказал один из них своему собрату:

— Давай спустимся в пещеру и поищем; может, найдём там сокровище.

Так и сделали: спустились они в глубину пещеры, прошли по подземному ходу и дошли до большого дворца. Дворец тот возведён на мраморных столбах и покрыт серебром и золотом, и стоит в нём стол золотой, и золотой скипетр на столе и золотой венец. Каменные дворцы запертые стоят вокруг, один подле другого, в этих дворцах останки царей Иудейских, дворец для одного царя, дворец для другого. И дерзнули двое работников войти внутрь дворца, но поднялся вдруг бурный вихрь, откинул их от порога наружу, швырнул их оземь, и до вечера лежали они как мёртвые. И не успели очнуться они, как услышали голос:

— Встаньте и уходите из этого места, не то погибнете.

Поспешили они встать, и вышли в смущении и испуге из пещеры, и пришли к патриарху, и рассказали ему всё.

А там, в Иерусалиме, был праведный еврей, из тех, кто скорбел по Сиону, звали его рабби Авраам. Послал патриарх за ним и попросил растолковать виденное работниками в пещере.

Сказал праведник:

— Сие не что иное, как могилы царей дома Давидова, и неугодно в глазах Всевышнего, чтобы чужие посягали на это.

И велел патриарх вернуть камень ко входу в пещеру и закрыть её, лишь малый просвет оставили. И всё, что в пещере той, доныне сокрыто от глаз человеческих.

Пещера и ятаган паши

И было однажды: пришёл паша иерусалимский посетить место могил царских, могил царей дома Давидова. Когда же преклонился он и наклонился его ятаган, то упал ятаган в оставленный просвет в пещеру, вовнутрь. А был тот ятаган украшен жемчугами и драгоценными каменьями, и приказал паша тем, кто стоял рядом, достать его во что бы то ни стало. И спустили туда, в глубь пещеры, одного исмаильтянина на верёвках. Ждали довольно долго, и не было ни голоса, ни ответа; потянули и подняли его, а он мёртв, и нет никакого дыхания жизни в лице его. И спустили другого, но вот и он мёртв, как и первый. И было так и с третьим, и с четвёртым. Тогда поклялся паша в гневе:

— Клянусь пророком, ятаган всё‑таки вернётся ко мне, хотя бы и ценой жизни всех жителей Иерусалима.

Но сказал ему кади, судья исмаильтян:

— Господин мой! Зачем тебе истреблять напрасно души живые из народа великого наших единоверцев? А вот если послушаешь ты меня — пошли раба своего к раввину, мудрецу еврейскому, и пусть тот назначит тебе кого‑нибудь из своей общины, чтобы достали ятаган. Ответит отказом — будет у тебя законное право уничтожить всех евреев. А я знаю — исполнится желание твоё посредством евреев, ибо благосклонен к ним пророк Давид и не будет чинить им препятствий.

Понравился совет паше, и так он и сделал: послал к мудрецу еврейскому в Иерусалиме с такими словами:

— Дай мне кого‑нибудь из евреев, чтобы вернуть мой ятаган из могилы Давида, иначе погибнешь ты и община твоя.

Устрашился мудрый раввин страхом великим, ибо не слыхал ранее о том, чтобы случилось кому‑нибудь добраться до могил царских и остался бы он невредим. Но с приказом паши не поспорить. Плакал он горько и умолял пашу дать три дня отсрочки, и тот дал. Созвал раввин всю общину иерусалимскую и объявил пост на три дня, и каждый день, простёршись перед могилой праматери Рахели, возжигали они масляные светильники, и множили молитвы и призывы, и слёзы их изливались потоком. А в четвёртый день утром, когда община уже ослабла от молитв и призывов, встал раввин перед общиной и сказал им так:

— Дети мои! Кто из вас во славу Всевышнего пойдёт по слову паши к священным могилам царей? Как знать, быть может, услышал Господь молитвы и не причинит зла посланцу святого народа. Великое воздаяние будет тому, ибо кладёт он душу свою за народ Божий и освящает имя Всевышнего многократно.

Раввин закончил речь — а вся община трепещет. Нет от неё ответа.

Увидел это раввин и говорит:

— Раз так, будем бросать жребий.

Бросили жребий, и выпал жребий на шамаша, служителя в доме молитвы, человека прямодушного и в делах своих нелукавого. Отвечал он так:

— Вот я, я раб Бога Израиля.

И не мешкая сошёл этот человек к микве и совершил святое очистительное омовение, надел субботние одежды, поцеловал своих домашних и направил шаги к могилам царским, готовый к смерти. Шли за ним раввин и вся община, чтобы проводить его и укрепить сердце его словами благословений, и утешений, и милосердия, и рыдали они, и молились Господу.

И когда пришли они к тому месту, где могилы царские, там уже стояли паша и общество ближних его с оружием наготове и поджидали прихода их. Выступил шамаш из общины, приблизился к паше и сказал:

— Вот я, я сойду в пещеру.

Шамаша спустили на верёвках в отверстие, и он скрылся из виду. Великое, тяжёлое молчание настало вкруг того места. Паша склонил голову и, ухом к отверстию, с великим вниманием вслушивался, а евреи стояли, как мраморные колонны, и никто не произносил ни звука, лишь сердца их колотились и трепетали. Прошло лишь несколько мгновений, и голос, подобный воплю сражённого, донёсся из‑под земли:

— Поднимите меня.

Потянули верёвку, и показался клинок, за ним рукоять, украшенная жемчугами и драгоценными камнями, потом голова шамаша, и лицо его бледное как смерть, и вышел весь он из‑под земли, и подошёл, и протянул ятаган паше.

Паша весьма изумился увиденному, все стоявшие пали наземь и произнесли:

— Благословен Господь, Бог Израилев!

И возрадовалась вся община Израиля, и возликовала. Проводили шамаша домой с барабанным боем и плясками, и осыпали дарами его и дом его, и были радость и ликование великое во всём народе Израиля.

И пришли к шамашу узнать из уст его, как выглядят могилы царские, и каковы тайны пещеры той, и что было с ним внутри, ибо весьма жаждала душа народа знать хоть малость из этих чудес, но шамаш сомкнул уста и был безмолвен.

Лишь на ухо старому раввину открыл он секрет свой. Когда погрузился он во тьму, при входе в пещеру предстал вдруг перед ним старец с ликом сияющим, в величии седины, и подал ему ятаган — в тишине и безмолвии.

Пещера и прачка

Была в Иерусалиме прачка, богобоязненная и бесхитростная, вдова бездетная. Зарабатывала она на жизнь трудами рук своих: стирала платья и бельё для городских богачей, а ещё стирала она для стражника иерусалимского, стоявшего на посту у гробницы Давида.

И было однажды: принесла прачка стражнику платье его постиранное, белоснежно чистое, и был он один с ней во дворе у гробницы, и возвёл глаза на неё, и замыслил мысль подлую, и сказал ей хитро:

— Женщина ты достойная и благоразумная, и работа твоя честная, и я так скажу: отплачу я тебе добром. Хочется ли тебе увидеть внутреннее помещение гробницы Давида во всём величии, чего не видал ещё никто из твоего народа?

Отвечала женщина простодушно:

— Если окажешь мне такую милость, буду благословлять тебя во все дни мои.

Сказал стражник:

— Ну что ж, коли так, встань и иди за мной.

И пошёл впереди неё вниз по ступенькам, ко входу в пещеру, а прачка за ним. Приблизились они к порогу подземной пещеры, открыл стражник дверь и сказал женщине:

— Иди сюда.

И едва лишь ступила её нога на порог, как стражник втолкнул её внутрь пещеры, вошёл вслед за ней и закрыл дверь. Встал он во тьме, захохотал диким смехом и сказал:

— Ну что, попалась, глупая голубка? Вот ты и в моих руках!

И простёр руку свою, чтобы поймать её, но женщина увернулась и убежала в ужасе и страхе. Однако стражник погнался за ней и настиг её. И схватились они двое во тьме пещеры. Ни звука, ни стона, лишь тяжёлое дыхание и напряжение противоборствующих тел. Почти побеждена уже женщина и едва не теряет сознание под силой того мерзавца, как вдруг дальний отзвук слышится в пещере, и пал бледный свет, на мгновение ошеломивший стражника. И вот он ещё поражён и изумлён, а женщина вырвалась от него, и ускользнула, и ищет во мраке, куда бы скрыться. И, не видя, упала она в одну из ниш в стене и скрылась в ней, стражник же искал‑рыскал, но не нашёл её, ибо тьма сгустилась и сокрыл Господь женщину от его глаз. Увидел мерзавец, что не исполнился его замысел, и скрипел зубами, и сквернил словами женщину, и клял её проклятиями злобными. Сжал кулак злодей и произнёс в гневе:

— Увидишь, гнусная, как проучу я тебя!

И вышел из пещеры, гневно захлопнул дверь, хорошенько затворил её и замкнул на замок. А прачка осталась одна, во тьме, во мраке.

Стражник же побежал к кади, судье исмаильтян, и так наговорил ему о прачке:

— Вот, прокралась еврейская женщина в гробницу пророка Давида, чего не дозволено. Я, прознав о том, запер её там на засов и помчался сюда сказать господину моему.

Разгневался кади и сказал:

— Клянусь пророком, согрешила эта еврейка и ответит жизнью своей. Пусть её выведут, и да будет она сожжена.

А прачка слышала те слова, что в пещере говорил во гневе стражник, и знала, что великое зло грозит ей и смерть в шаге от неё. Она пала на землю, простёрла руки во тьму, и плакала, и молила:

— Спаси меня, Господь, ради Давида, раба Твоего.

Плачет она и молится, и вдруг прямо перед ней старец в величии седины, и солнцу подобен лик его, и вся пещера наполнена дивным сиянием. Старец мягко взял её за руку и повёл сквозь потёмки и извилистые подземные переходы, пока не вышли они на пустое поле, всё покрытое грудами праха и осыпавшимися руинами. И сказал старец женщине:

— Поспеши, дочь моя, спускайся к дому своему не мешкая. Стань у корыта, стирай одежды, как обычно, и да не узнает никто о том, что произошло с тобой.

Не успела она поблагодарить своего спасителя, как исчез он, и нет его. Долго ли, коротко ли — паша, и судья, и стражники городские, а с ними множество исмаильтян пришли к пещере и обошли её вдоль и поперёк, обшарили каждый уголок: искали ту преступницу, чтобы наказать её за прегрешение.

И не нашли. Кади рассвирепел весьма и в гневе сказал доносчику:

— Чтобы посмеяться надо мной, привёл ты меня сюда?

Отвечал стражник, стуча зубами:

— Богом и пророком Его клянусь, что чистую правду говорил я: своими глазами видел я ту еврейку в пещере. Ведь это же прачка такая‑то…

И назвал имя прачки. Немедленно послал кади нескольких слуг к дому, где жила названная женщина, чтобы найти её и допросить. Пришли слуги к её дому и увидели её занятую работой повседневной, всё как обычно, ничего не изменилось. Спросила женщина посланцев кади, как бы недоумевая:

— Что нужно вам здесь?

Сказали они ей:

— Не выходила ли ты сегодня за порог дома?

А женщина с видом бесхитростным ответила:

— Откуда я время возьму, чтоб входить и выходить? Работы тяжёлой много, а день короток. С самой зари и до сей поры с места не сошла, и кто знает, управлюсь ли до вечера.

Вернулись слуги и рассказали, что нашли женщину за работой у корыта, и передали её бесхитростные слова. Выслушали и паша, и все, кто был с ним, и сказали:

— Ложь — то, что свидетельствовал стражник об этой женщине.
И постановил кади, и схватили стражника, и бросили его в костёр, приготовленный для прачки из сухих ветвей оливы, и достался стражник на съедение огню.

Что умышлял он сделать неповинной женщине, то сделано было с ним.

А Господь с того дня благоволил прачке и всех соседей её расположил к ней. И вся община приносила ей платья в стирку после того происшествия, и приплачивали ей, ибо хотели все узнать из уст её о секрете, что она таила. Но уста свои и язык свой берегла она, и, если пытались выведать у неё что‑нибудь, мрачнела она лицом, и оставляли её в покое.

Но не ушла тайна с ней в могилу. Ибо когда пришел день её смерти, рассказала она соседям, собравшимся вокруг ложа, о том, как знамение‑чудо сотворил для неё Господь в пещере и спас её от жестокой смерти.

А скудное имущество, накопленное трудами рук своих, оставила она общине Израиля в Иерусалиме на дела праведные и милосердные. И указала, чтобы назначили человека богобоязненного и сведущего в Законе, который год за годом будет исполнять службу в день её смерти: у могилы её будет молиться Господу о душе её. И совершается так из года в год до сего дня.

Да будет благословенна её память!

Царь Давид в пещере

1

Двое юношей богобоязненных, друзей верных и друг другу приязненных, парней бедовых, духом отважных, жили в одном городе, жили бедно, жили неважно. Не имели они ничего, кроме тела своего, от постов исхудавшего, да платья истрёпанного, много повидавшего, да очей истомлённых над свитками потаёнными корпением да усиленным размышлением. Оба они во все свои дни сидели пред Господом в маленькой горнице над стеной, свычные с теснотой, каждый в углу у себя, изучение свитков да книг возлюбя, о пределе дней и приходе Машиаха молились, и о конце галута молитвы их возносились.

И вот было в час дремоты, ночью, в исход субботы, неделю спустя после новой луны, спали они, утомлены, как обычно — в горнице своей на полу, каждый свернувшись в углу, у каждого под головой — узелок худой, а ущербная луна, взирая на них из‑за окна, льёт свет свой печально так, в горницы полумрак. И привиделся им, юношам тем двоим, в ту ночь одинаковый сон. Вот он: в поле оба они стоят, луне благословенье говорят, прежде чем предстать ей во всей полноте. И в мгновения те, когда предписывает Закон, чтобы был «Шалом» троекратно произнесён, чтобы каждый ближнему это сказал, глядь — перед ними третий предстал: дивный старец, неведомо, кто и откуда, — вот так чудо! Рядом с ними стоит, благословенье твердит, очи возвёл и в небо глядит. А очей его взгляд глубок, борода как поток, что с груди серебром стекает, а на поясе ключ — золотом чистым сверкает. В изумленье юноши застыли, но молитвы не прекратили, напротив: как старца узрели, так сердца их вдруг потеплели, и слова молитвы, звеня, в их устах засверкали, как сноп огня, словно искр горящих рой заплясал под луной. Возликовали юноши каждой частицей существа своего, а под конец молитвы пуще того: искры благословения друг друга коснулись и пламенем обернулись, а они втроем во весь голос благословенье возглашают и львов, в поле рычащих, напоминают: «Давид, царь Израиля, жив и будет жив вечно! Давид, царь Израиля, жив и будет жив вечно! Давид, царь Израиля, жив и будет жив вечно!»

И пока они так благословение читали и повторяли, вот какое чудо увидали: с каждым их возгласом ущербная луна светлей становилась и стала полна. И явилась им вдруг как ровный сияющий круг: ни соринки на нём, ни щербинки на нём, никакой пылинки на нём. И от полной и чистой луны, из небес глубины, лучи яркий свет свой излили — как солнце в полуденной силе, и поле всё кругом освещено, от края до края ясно видно оно. Тут к ним старец взор обратил и слова такие проговорил:

— Мир и благословение субботе и всему месяцу вашему, дети Бога живого! Слушайте моё слово. Есть пещера царя Давида, гробницы его обитель, я же пещеры этой хранитель. Из месяца в месяц, в лунный священный срок, когда народ Израиля помыслами высок и глубоких исполнен чувств, из тысяч и тысяч уст доносится великий призыв: «Давид, царь Израиля, жив и будет жив вечно!» — царь Давид, в пещере объятый сном, пробуждается на ложе своём. Голову с ложа приподнимает, и безмолвно руки он простирает туда, где всегда стоит вода у изголовья его в кувшине, словно бы ожидая, чтобы к нему поспешили и на руки царя ту воду излили, дабы пробудился царь, и вышел бы к народу, как встарь, и принёс бы освобождение. Но всякий раз замирает руки движение, и ни с чем она опускается.

Никто из питомцев изгнания не появляется, и вода царю на руки не изливается; миг ожиданья и благоволенья кончается, и вновь голова царя на ложе без сил опускается. Ныне же, если по чести, устремите вы вместе свои души к освобождению, то не медлите ни мгновения. Выходите, идите сушей, идите водой, и через тридцать дней, после следующего новомесячья в день седьмой, найдёте пещеру, где спит сном вековым царь Давид. Ройте, входите, вступайте, и что вам укажет Господь через посланцев Своих на пути — исполняйте. И да будете вы в дороге охранены от всякой скверны ужасной, и не отступайте ни пред каким врагом опасным, и не отклоняйтесь ни за каким соблазном прекрасным. Ныне, как предостерёг я вас, выступайте в путь с миром сей же час.

Вот речь его стихла, и не слышна она, и вдруг померкла луна, стала ущербной и в пятнах, как и была сначала, а старец исчез, словно и не бывало.

2

Встали юноши тёмной порой, при начале стражи ночной, чтобы, как водится, о разрушении Дома Господня горевать, и скорбь свою изливать об изгнании Шхины. Стоят они, трауром облечены, и вдруг, вспомнив приснившиеся события, друг другу их рассказали, и сны их во всём совпали. Поразило их это открытие, поразмыслив о том в сердце своём, они сказали: «Лишь одно это может быть — послал нам Господь слово истины, дабы нас убедить, через посланника Своего. Встанем и исполним веленье Его!»

И не мешкая каждый встал, чресла препоясал, посох да узелок свой взял. И вышли они из своего городка, ибо дорога их далека, а надо им путём земным и водным идти и пещеру царя Давида найти, как старец во сне сказал. Шли и шли они дни и ночи, ночи и дни, по всем дорогам блуждали, по всем путям плутали, повсюду всех вопрошали, но места того не сыскали. Так вопрошали они, слова лишнего не говоря:

— Скажите, прохожие, знаете вы, быть может, где пещера Давида‑царя?

Но не было им ответа, ибо никто не ведал про это. Дорога длилась, душа томилась, всё хуже им становилось.

И вот как‑то раз, в вечерний час, видят на поле одном голом, пустом разрушенный дом. Решили к нему направить путь, чтобы там отдохнуть. Распустили кушаки, посох выпустив из руки, сели на камень большой, под покосившейся стеной они, дабы в тени от тягот пути дух немного перевести. Вдруг слышат они голосок, тонок, высок, печален, доносится из развалин.

Обернулись юноши, желая понять, откуда сей голос; глядь — в углу горницы печальная горлица — комок смятых перьев да пуха, сидит тихонько, воркует глухо. Голосок её тих, но тронул он сердце их. Юноши к ней подступили и так спросили:

— Что с тобой, горлица, о чём тоскуешь, о чём воркуешь?

Горлица взмахнула крылами и ответила горестными словами:

Господь, Господь, как страданье мне побороть?

Где же птенцы мои?

Маленькие мои?

Нет их в родном гнезде, нет их нигде,

Коршуну стали они добычей;

Ужас безмолвия там, где был щебет птичий, —

Господь, Господь, как страданье мне побороть?

Повлажнели у юношей глаза, и излилась из них слеза, ибо вспыхнула жалость в душах их — к горлице, потерявшей детей своих. Смахнули юноши слезинки рукою и сказали слово такое:

— Горлица горестная, среди всех скорбей нет скорби горше твоей. Но близко скорби окончание, день умиротворения и воздаяния. Раз медлит Машиах и его всё не видно, то идём мы в пещеру царя Давида. Для того‑то мы оба сейчас в пути; ведомо ли тебе, как ту пещеру найти?

Горлица крыльями взмахнула‑всплеснула сначала и так им отвечала:

Кто знает секрет, для того тайны нет,

Я могу лишь сказать, где искать вам ответ.

Ещё семьдесят миль и семь пройдёте,

В поле холм высокий найдёте,

На вершине пальма стоит, стройна,

Спросите — и вам путь укажет она.

Спешите же, и пусть вам запомнится

Воркующая в развалинах горлица.

3

Юноши сразу встали, дремоту с ресниц согнали, чресла препоясали и вышли в дорогу. Прошли же совсем немного — вдруг перед ними зверушка чудная, на вид изрядно смешная, стоит, играя. Пред ними возникла и сразу стала чинить проказы: на задние лапы встаёт, танцуя, назад идёт, и вот, качнувшись вперёд, падает на живот, скок‑прыг, и высовывает язык, и рожицы корчит, и в тот же миг хвостом своим играет, и иных в том же духе проделок у ней хватает. И тут прекрасно стало юношам ясно, что должны они пройти стороной, ибо пред ними Дикий Кот‑Барделес, посланный Сатаной. Вот что делает этот кот: проходящих подстережёт, проделками своими начнёт забавлять их всех, когда же охватит их смех и забудутся‑увлекутся на миг, за собой увлечёт он их, и забава эта им столь велика, что, держась за бока от смеха глубокого, идут за ним прямиком в его логово, там на них кидается он, зубами и когтями вооружён, и высасывает их мозг, и крови спешит напиться, а они всё смеются, не могут остановиться. Но было у юношей знание — против кота заклинание, да три пальца они сложили, чтоб не поддаться волшебной силе, плюнули трижды, и мимо, вполне невредимо, опасную ту потеху прошли без смеха. А как понял кот, что нет его козням успеха, на тонких ножках своих поднялся и прочь с позором умчался. Узрели в том юноши знак, что верен их шаг и всё делают они так, как Богу угодно и в глазах Его мило, и воспряли сердцами они, и окрепла их сила. Дальше пошли они, шли дни и ночи, ночи и дни, по дорогам блуждали, по всем путям плутали, пока наконец не сыскали — среди ровного поля холм, и пальма на холме том. Всё как горлица им сказала, а устали они немало и к пальме пошли скорей, чтоб в тени от её ветвей ненадолго расположиться и плодами её насладиться. Но лишь оказались рядом, сразу открылось взгляду, что пальма едва стоит и жалок весь её вид, тени почти нет у ней, лишь обрубки вместо ветвей, и ствол как нагое тело, листва пожухла и поредела, и гнездо уничтоженное брошено у подножия. Печальным это юношам показалось, охватила их жалость, и спросили они:

— Что с тобой, пальма, отчего ты обнажена и будто бы скорбью облечена?

Взмахнула пальма искалеченными ветвями и отвечала горестными словами:

Господь, Господь, как страданье мне побороть?

Где они, где они, руки мои — ветви мои?

Росту и силы было во мне немало —

и вот не стало;

Было время, когда из моего плода

истекал сладостный мёд —

где тот мёд, где тот плод?

Бурный вихрь низринул венец с головы моей сурово,

не осталось мне ничего от величия былого.

И теперь я, сломленная, в слезах,

цвет и плод мой зачах,

и повержена я во прах.

Господь, Господь, как страданье мне побороть?

Заплакали юноши, зарыдали, как о пальмовом горе узнали, и, скорби исполнившись сами, опустились на землю с поникшими головами. А потом поднялись с земли из пыли и, встряхнувшись, произнесли:

— Страшен он и велик, злой удар, что тебя постиг, о пальма, скорбью угнетённая и несчастьем сокрушённая. Но знай, что заветный день скоро придёт и настанет вот‑вот — день исцеления и спасения. Потому‑то мы вышли в дорогу, ибо Машиах задержался немного, и спасение далеко, и ждать его нелегко. Ожидание длится зря, и пошли мы искать пещеру Давида‑царя; и отправимся дальше вперёд. Только вот ведом ли тебе путь именно тот, что к пещере ведёт?

Встрепенулась пальма, тут и там по её ветвям, по изломанным её, по иссохшим её, тихая радость прошла, и, взмахнув ими, произнесла:

Кто знает секрет, для того тайны нет,

Я могу лишь сказать, где искать вам ответ.

Ещё семь раз по семьдесят миль пройдёте,

В долине реку найдёте. В теченье её бурливом

Бьются воды, стенают в рыдании молчаливом.

О том, куда дальше идти вам,

Спросите вы у реки, и тогда

Вам ответит вспененная вода.

Так скорее же в путь ступайте

И пальму не забывайте.

4

Юноши встали и дальше зашагали. Вошли в лес, что от поля того недалече, и вдруг — двое псов им навстречу: огромны, черны, злобой распалены. Выскочили из дебрей лесных, печать проказы на лбах у них. Кобель и сука, лают яростно, но не слышно ни звука. Встали на пути с двух сторон, с одной стороны она, с другой — он. Поджидают и наблюдают, хвосты поджимают, а языки свисают, слюна истекает, и в красных глазах коварная злоба пылает. Поняли юноши, кто перед ними стоит — Самаэль и Лилит, что псов приняли вид, и он, и она, послал же их Сатана. Обуял юношей великий страх, воцарилось смятенье в сердцах, ибо лай, от которого звук не идёт, до костей их пробрал, обжёг словно лёд, и в жилах застыла кровь, но они опомнились вновь, прошептали заклятье, которое знали, трижды посохом постучали, и псы перед заклятьем не устояли. Отбежали назад пугливо да торопливо, с тем же лаем, в котором голоса нет, а юноши, пальцы втрое сложив, плюнули им вослед три раза, и обрели прежнюю силу сразу, и пошли дальше своим путём, днём и ночью, ночью и днём. Шли без передышки дорогой длинной и добрались до той долины, по которой река течёт. К берегу поспешили, вперёд, чтобы прямо к воде подойти, да и сесть, дух перевести, ибо тяжела их дорога, не дошли лишь немного, глядят — а воды реки бурлят; река будто тихо рыдает, и плач её слуха их достигает. Опечалились юноши при виде такой тоски, и спросили они у реки:

— Отчего ты рыдаешь, река, что с тобой? Поведай нам свою боль.

Гребень волны плеснул над рекой, и ответ прозвучал такой:

Господь, Господь, как страданье мне побороть?

Как же могу я не рыдать,

Как же могу я не горевать?

Ключи горьких слёз — таков мой исток,

А другой мой исток — это крови поток,

Замутил Господь воды мои,

Как же Он от меня далёк!

Как волнам моим ликовать‑плясать?

Для веселья где им голос взять?

Унесён из глубин моих, не спасён

Сиявший когда‑то сон,

Золотые рыбы мои теперь гниль, мёртвый тлен,

и жизнью не станет он —

Господь, Господь, как страданье мне побороть?

Дослушали юноши эту речь до конца, взволновались у них сердца, и их слёзы, горьки, смешались с водой реки. Когда же рыдать устали, слёзы вытерли и сказали:

— Истинно, горе твоё сильней и глубже иных морей. Но знай, что готовится приближение дня утешения и успокоения. Мы оба из городка одного, и желаем мы вот чего: раз Машиах всё мешкает, не идёт — мы ускорим его приход, в том мы Господу дали обет, и сейчас иного желания нет, кроме как дойти и пещеру найти, где лежит похороненный царь Давид. Если знаешь, поведай, река, скорей, какой путь приведёт нас к ней?

Глядь — осветилась речная гладь, стала почти весела, дрожь ликованья по ней прошла, плеснула волна, и река рекла:

Кто знает секрет, для того тайны нет,

Я могу лишь сказать,

где искать вам ответ.

Пройти вам осталось сейчас

семьдесят миль ещё десять раз,

Где‑то более, где‑то менее,

С превышением, преуменьшением,

Под грузом обета, с тяжким бременем,

И узрите вы к концу времени,

и времён, и полувремени

Долину, а в ней — город святой,

ставший грудой камней,

Налево пойдёте, направо —

и путь увидите верный:

Где был дом Божьей славы —

будет там вход пещерный

На вершине горы, где стоял Храм,

И когда окажетесь там,

Встретит вас старец, чей лик озарён сиянием.

Ступайте же и реку не забывайте

за великим своим деянием.

5

Воспряли юноши духом, стали бодрей и скорей пошли дорогой своей. Едва отошли, вдруг видят — огромный змей выполз из логова меж камней. Лёг, зеленью глаз злобно сверкая, а на лбу его — точно корона малая золотая. Бахромой золотой и затылок его покрыт, а разверстая пасть клокочет‑бурлит. Он как большое бревно на дороге лежит, но извивается, быстро ползёт и хвостом шевелит. Никак его не обойти, занял всю ширину пути.

Что же юноши? Только пропасть им: змея с ядом в разинутой пасти, каплющим с языка, к лицам их ближе и ближе, совсем близка. Задрожали двое друзей, и дрожь всё сильней, ибо поняли — это тот, изначальный Змей, что был в древние времена, а послал его Сатана. Но вновь они быстро в себя пришли, заклятье, что знали, шёпотом изрекли, да взяли под ногами, в дорожной пыли праха горсть и, не робея, трижды бросили в змея.

Против заклятья не устоял змей и убрался скорей, ужасу предавшись и страху, скользя по праху в грязь, клокоча‑пузырясь, еле жив, а юноши, пальцы втрое сложив, трижды плюнули ему вслед, и вот его нет. А они силу прежнюю обрели и дальше своей дорогой пошли.

Шагали, отдыха себе не давали, так что ноги у них распухали, а одежда и обувь сносились в клочья, шли ночью и днём, днём и ночью, и идти больше не стало силы, и отчаянье их почти охватило. Но вдруг взоры они возвели и увидели, что вдали Храмовая гора стоит, а на ней — каких‑то развалин вид. Словно силы их обновились; юноши заторопились и, не разбирая пути, чтобы до цели дойти скорей, пошли средь разбитых камней. Как река предрекла им недавно, налево пошли и направо, и путь верный узрели, и вот: под горой стоят у заветной цели.

И в самом деле — осмотреться ещё не успели до той поры, а уже от горы старец, чей лик в обрамленье седин, навстречу им выходит один, в одеянье длинное облачён, на нём пояс кожаный с золотым ключом.

Признали юноши старца того: ведь это его лицезрели они в образах сна, и обрадовались весьма, и навстречу ему побежали, поклонились и так сказали:

— Мир тебе, старец великий.

А он, со светящимся ликом, сказал в ответ:

— Мир и вам, дети Бога живого, — и сделал знак, чтобы шли вослед.

Пошли они молча, во всём ему веря. Он привёл их к закрытой железной двери, что прямо в скале, и, исполнившись сил, ударил в неё и трижды так возгласил:

— Отворите врата!

Отворилась дверь закрытая та, и он им сказал тогда:

— Идите вперёд, куда взор вас ведёт, и да не охватит вас страх. Камень увидите ровный о четырёх углах. Отодвиньте его, дабы путь он не закрывал, и увидите вход в зал, а в зале том на ложе своём лежит, покоится царь Давид. И кувшин с водой находится там, с водой Спасения; сам Адам ради Спасения в Конце дней набрал рукою своей эту воду в ключах райского сада.

Вам же надо, стоит Давиду к вам руку лишь протянуть, на неё водой из кувшина плеснуть, и сразу прервётся Давидов сон, и, как лев, из пещеры выйдет он, избавление народу Давид принесёт, соберёт из изгнания свой народ со всех четырёх концов земли, чтобы сюда они пришли, где царствовал он над ними, — в Иерусалиме.

Ещё думают юноши над старца словами, и вдруг меж ними и старцем вспыхнуло пламя: и во весь опор мчится огненная колесница, упряжка её коней — в пламени огней, и у юношей на глазах старец на колеснице исчез в небесах.

Тогда лишь они осознали, кого их глаза видали, кто возвестил избавленья срок — это был Элияу‑пророк. Сердца у юношей задрожали, на землю лицом они пали, а затем отряхнулись от пыли и к пещере скорей поспешили, чтобы далее всё исполнить там по старца словам. Шли они, окутаны тьмой, и дошли до стены большой, и увидели камень в стене той. Отвалили его, и вот — пред ними открылся вход. И увидели их глаза покрытый золотом зал, а в зале том, на ложе золотом лежит, покоится царь Давид, в величии седины его голова, и похож он на спящего льва. Божья Шхина сияет над его головой седой, у изголовья — меч и кувшин с водой, в изножье свеча горит восковая, на стене арфа висит золотая, на столе золотом — в драгоценных камнях скипетр и царский венец, всё чудесного вида, и раскрытая книга Псалмов Давида. Стоят юноши, ошеломлены, поражены, замер каждый из них недвижим, и вдруг приподнялся царь, протянул свою руку к ним…

А они, обомлев от обилия золота и диковин, что их глаза увидали в зале, как стояли, так и стоят, и на миг приковал их взгляд огромный белый агат, что в царском венце сиял и луну собой напоминал: он как полная был луна из того их ночного сна. Стоят они в оцепенении, словно явлено им видение, стоят без движения — и замешкались на мгновение, задержались слегка — и упала царя рука. И ударив себя по бедру, он грустный вздох испустил и на ложе вновь голову опустил, молча, без сил.

А юноши — спустя всего миг прошло наваждение их, кувшин наклонили к рукам царя, но уже зря. Добравшись до самой цели, они всё‑таки не успели, совсем чуть‑чуть, но время ушло, и его не вернуть.

Вдруг тьма то место накрыла и его собой поглотила, скрылось из виду всё, что там было. Задул ветер из ходов потайных, юношей подхватил, и понёс он их, и бросил на середине, от пещеры вдали, в долине. Пришли они в себя и увидали место, где уже побывали, где в первый раз отдыхали — разрушенный дом на поле пустом, в углу горницы печальная горлица воркует глухо, и одно лишь доносится до их слуха:

«Господь, Господь, как страданье мне побороть?»