Материал любезно предоставлен Tablet
В октябре 2015 года в поле зрения СМИ попал человек по имени Шерзад Омер Мамсани. Он называл себя курдом смешанного еврейско‑мусульманского происхождения и «представителем курдов по еврейским делам». «Он приехал сюда заниматься бизнесом; когда я с ним познакомился, он никогда не упоминал, что он еврей», — говорит Мордехай Закен, израильтянин курдистанского происхождения, который возглавляет сегодня израильскую политику в отношениях с меньшинствами. Сам Мамсани предлагает более расплывчатую и лирическую версию. «В Иерусалиме я почувствовал аромат тысячелетней истории моих предков, — заявил он, — и пережил возрождение».
Закен, однако, обращает внимание на сильные противоречия. «Когда он ездил в США, он говорил, что хочет помочь еврейской общине Курдистана, — поясняет он. — Только никакой еврейской общины Курдистана нет! Ее не существует. А он утверждает, будто существует».
Столкнувшись с этим весьма уверенным в себе авантюристом, который в худшем случае может оказаться безвредным мошенником из курдской еврейской общины, Региональное правительство Курдистана (КРГ) осторожно уступило ему: Мамсани был единственной еврейской фигурой в борьбе за курдское дело. Так миф разросся в нечто среднее между самоназначением и официальной позицией.
Мамсани устроил церемонию, на которой связал изгнание евреев из Ирака с Холокостом, потом пригласил американского консула на другое мероприятие, в ходе которого, по словам Закена, он зажигал менору с неправильным количеством свечей. «Если вы посмотрите на его страницу в Фейсбуке, вы увидите и цитаты из Корана. Он авантюрист».
Мамсани не только раскручивал себя сам — ему помогал крупный англоязычный курдский телеканал «Рудау», который щедро поддерживает Неширван Барзани, племянник курдского национального лидера Мустафы Барзани. Представление о Мамсани как легитимной фигуре распространялось постепенно — от аналитиков к новостникам и обратно — по спирали из ленивого авантюризма и слабого интереса. Все, что у них было, — это человек, который, не говоря ни слова, нес на лице выражение древней затаенной драмы не вполне ясного свойства, но порождающей сочувствие.
Но как быть с тем, что Мариван Накшбанди, отвечающий за религиозные вопросы в КРГ, тоже поддержал выступления Мамсани по поводу наличия в Курдистане еврейской общины? «Не очень разумный шаг. Я был весьма этим недоволен», — прокомментировал Закен. Образ, созданный Мамсани и его покровителями, проник в политику КРГ как безвредная, но хитрая и завлекательно звучащая ложь, которая может укрепить претензии Курдистана на независимое многоконфессиональное государство.
Евреи впервые попали в Ассирию и Вавилонию в начале VIII века до н. э. в результате миграций, которые в традиционной еврейской историографии называются «пленением». Эти миграции стали проявлением политики переселения народов на территории этих государств, проводившейся в интересах развития и обогащения империи. Вавилонское пленение оказало большое влияние на еврейское сознание и сыграло существенную роль в становлении еврейской культуры. В Ираке евреи создали Талмуд и собственный диалект арамейского языка, Тора полна упоминаний Вавилона и Ассирии. В возникшем на развалинах Ассирии государстве, которое называлось Адиабена, чья столица находилась в Эрбиле, иудаизм был государственной религий, а арамейский — официальным языком.
Вавилонская еврейская община пережила арабское завоевание, вторжение монголов и власть Османской империи. К XIX веку большая часть еврейского населения проживала в Багдаде, а другие еврейские общины были разбросаны по территории нынешнего Северного Ирака и прилегающих к нему областей Ирана.
Историк Мордехай Закен писал об общине своих предков, что в Новое время «они сильно зависели от покровительства и защиты вождей», и этот статус предполагал приспособление к ситуации «враждебного отношения мусульман к евреям». Но, несмотря на фундаментально низкий социальный статус, который стал острее чувствоваться в XIX веке, некоторые евреи процветали среди курдов — особенно в области сельского хозяйства. Погромы случались, но геноцида евреев в Курдистане никогда не было.
Давид де‑Бейт Гилель, еврейский путешественник из Литвы, который в 1827 году отправился в Курдистан, писал о евреях, живущих в городе Заху «в трех днях пути от Ассирии или Мосула», что они «не знают ни древнееврейского языка, ни обычаев». Он видел «назареев [христиан, в данном случае ассирийцев], которые соблюдают те же самые обычаи и говорят на том же самом [арамейском языке]», что и евреи, и они отличаются от «курдских семейств, принадлежащих к мусульманской вере и говорящих на собственном языке». К тому моменту, когда последняя порция курдистанских евреев приехала в Израиль в начале 1950‑х годов, их оставалось около 25 тыс. человек, причем 8‑10 тыс. уже уехали раньше.
Но на этом история евреев Курдистана и их наследия не заканчивается. Недавно я зашел в кафе рядом со старым иерусалимским рынком Махане Йеуда, где сидело множество стариков, и стал искать среди них выходцев из Курдистана. Руку поднял человек, который сидел возле холодильника с банкой пива в руке и играл в нарды, — я сел рядом с ним. Я задавал ему вопросы по‑английски, а мой переводчик, еврей иракского происхождения, переводил их на иврит.
Мой собеседник рассказал мне, что приехал в 12‑летнем возрасте из Заху: «Я знаю каждый уголок в Курдистане: от российской границы до границ с Турцией и Сирией. Я все помню». Его память была забита анекдотами — историями, которым не найти другого объяснения кроме места, где они разворачиваются, без лишнего груза концепций и категорий.
Описывая жизнь евреев среди курдов, он рассказывал о событиях и персонажах, которые непосредственно определяли их жизнь: об их экономических связях с курдами; о милости или жестокости тех или иных шейхов. «В наших местах были “арабские” [то есть мусульманские, курдские] вожди, которые нас защищали. Но везде, где мусульмане приходили извне, например из Турции, они преследовали нас. Их раздражало, что у нас в Заху были магазины и мастерские». Использование термина «араб» указывает, что религиозная и племенная идентификация составляла там доминирующую форму социальной организации в эпоху национальных государств. Тот факт, что арабы были доминирующей группой среди мусульман вообще, означал, что с еврейской точки зрения курды‑мусульмане тоже относятся к категории арабов — их принадлежность к курдам имеет не столько этнический, сколько лингвистический характер. «В 1940‑х годах, когда зазвучало название Государства Израиль, мусульмане нас возненавидели. Но курды относились нормально», — продолжал он. Эта мысль неоднократно возникала в моих разговорах с разными людьми.
Добросердечное отношение курдов к евреям позволило евреям избежать ужасов жизни в Ираке и уехать в Израиль. В отличие от курдистанских евреев их багдадские единоверцы перед отъездом страдали от антисемитизма и насилия на государственном уровне. Сохранилась коллективная память о редком примере сочувствия большинства к евреям, распространявшемся даже на правящий класс, которая должна свидетельствовать о моральных достоинствах курдов и их способности к сопереживанию. Считается, что эта способность порождена их собственным статусом страдающего меньшинства, стремящегося к самоопределению.
Мой собеседник рассказал мне, что в 1990‑х годах ездил в Иракский Курдистан, который был тогда бесполетной зоной. Это означало, что путешествие будет безопасным, хотя и нелегальным. Он проехал по всему региону: Дахук, Алькаш, Акра, Эрбиль, Сулеймания. «Я хотел зайти в нашу синагогу в Заху. Теперь там живут мусульманские семьи. Я не смог зайти, потому что мужа не было и жена была дома одна. Но они пригласили меня зайти на следующий день, когда мужчина должен был вернуться». Я спросил его, как он себя чувствовал, вернувшись в страну своего детства. «Я был очень доволен. Те же арабы [т. е. курды], которые нас ненавидели, теперь радушно принимали и обращались со мной как с царем». Он услышал английские слова переводчика и поддакнул: «King. King!»
Нас услышал другой старик в яркой, шитой золотом кипе и сел рядом. Он рассказал, что приехал в Израиль в 13‑летнем возрасте из деревни на границе с Ираном. Его отец был сапожником. Мой переводчик сказал ему, что я ассириец, и я объяснил, что по отцовской линии происхожу из Багдада.
Он запел по‑ассирийски : «Я поднимался в горы с караваном».
Впервые в жизни я разговаривал по‑ассирийски с евреем. Сначала я спросил его, говорил ли он по‑ассирийски с родителями. Да — и еще он рассказал мне, что у него были друзья‑ассирийцы, которые были очень похожи на меня. Мой ассирийский арамейский и его еврейский арамейский вполне взаимопонимаемы.
«Как называется язык, на котором мы говорим?» — спросил я. «Ашури (“ассирийский”)», — ответил он. Ему тяжело было говорить на этом языке спустя десятилетия, когда он пользовался только ивритом. «Вы забыли этот язык?» — спросил я. «Забыл», — печально ответил он по‑ассирийски. «Я понимаю, что он говорит, но отвечать мне тяжело», — пояснил он моему переводчику.
Я спросил, кажется ли ему, что они отличаются от курдских мусульман. «Да, у нас разный язык. Мы говорили по‑ассирийски, а арабы [курды] нас не понимали. Когда арабы [курды] говорили на своем языке [курманджи], мы, евреи, понимали их. А когда мы говорили с ними [на ассирийском арамейском], они нас не понимали».
«Мы с ассирийцами, — объяснил первый мой собеседник, — были как одна семья, а мусульмане были другие». Но он считает, что его нельзя назвать иракцем.
На вопрос, как они называли себя после приезда в Израиль, он ответил: «Курди», то есть «курды». Почему? «Потому что мы не иракцы. Курдистан — большая страна, гораздо больше Ирака».
Я почувствовал, как география определяла самосознание этой общины, ведь горы Курдистана и лежащие у их подножия деревни и города составляли гораздо более весомую часть их историко‑культурного наследия, чем Багдад, который начал восприниматься как место, откуда исходит центральная власть, только после образования Иракского государства. «Я все время мечтаю попасть в Курдистан, — сказал он, — посмотреть на наши места». Он тоже бывал там в 1994 году. Брат его отца до сих пор живет там. Он принял ислам.
В квартире Йоны Мордехая на системном блоке компьютера, будто на бастионе, стоят два курдских флага (которые ассоциируются с курдским национальным движением в Ираке). Мордехай, который приехал в Израиль из Заху в 1950 году, когда ему было 12 лет, принадлежит к числу общинных лидеров, выступающих за независимость Курдистана. Он преподает в своей общине разговорный арамейский, и среди его учеников есть те, кто родился в Израиле. Он составил иврит‑арамейско‑английский словарь, материалом для которого частично послужили интервью, взятые у курдистанских евреев в Израиле. Он говорит о Курдистане, воображаемое будущее которого греется в теплых лучах его детских воспоминаний, свободно и весело. Этот же тон заметен в демонстрациях за независимость, которые он с соратниками организовывал в прошлом году, — довольно редкий и яркий пример интереса израильтян к стране, откуда они приехали, не говоря уже о ее политическом статусе. Мы говорили по‑арамейски, переводчик иногда помогал нам с ивритом и английским.
«Я все помню, — рассказывал Мордехай о 12 годах, проведенных в Заху. — Все обучение было устным. Учились друг у друга, без книг. Мы занимались в кнусте [арамейский вариант слова “кнессет”, то есть “собрание”, которое в данном случае означает “синагога”], учили Тору, Танах — но языка мы не понимали. Мы могли прочитать слова на иврите, но их значения не понимали, потому что говорили по‑арамейски, — добавил он. — Когда я впервые услышал, что христиане тоже говорят по‑арамейски, я очень удивился».
Говоря по‑арамейски, он использовал для описания своего народа термин «курдинайе» («курдистанцы»), а не «курдайе» («курды»). Я раньше никогда не слышал такого слова, но профессор Ефрем Йилдиз из Университета Саламанки, который преподает иврит и арамейский, подтвердил, что оно существует именно у курдистанских евреев. Оно указывает на обстоятельства жизни и самоидентификацию общины: корни их персонального мира — это наследие древнего иудаизма, Ассирия, арамейский язык и жизнь среди курдского большинства. Этот мир они привезли с собой в Израиль, и теперь он постепенно исчезает из памяти.
Хотя Мордехай рассказал мне, что у них были «не очень хорошие» отношения с курдами‑мусульманами, он почти с нежностью описывает волшебный коридор, созданный курдами для его общины и позволивший им безопасно добраться до Израиля. «Каждый день, — рассказал он, — мы молились о возвращении в Иерусалим». Позволив евреям исполнить мечту о возвращении, курды продемонстрировали какой‑то важный аспект своего характера, и эта взаимная симпатия стала предзнаменованием будущих отношений. Мордехай обвиняет премьер‑министра Турции Реджепа Тайипа Эрдогана в том, что он препятствует обретению курдами независимости. Он знает, что иракцы завладели нефтяными полями, но все же он стойкий приверженец идеи независимости Курдистана.
«Барзани прежде всего курд, а только затем мусульманин, — заявляет он. — С курдами [т. е. курдскими националистами] мы можем поддерживать хорошие отношения, а вот с мусульманами [т. е. исламистами] есть проблемы. Мы помним, что у нас были хорошие отношения с христианами в Курдистане. Большинство курдов любят Израиль; а большинство израильтян любят курдов. Мы с ними как огонь и вода», — говорит он.
Когда евреи собрались вместе, показалось — возможно, неизбежно, — что еврейский опыт в разных странах развивался по определенной последовательности, модели. Этот психологический и социальный процесс касается истории, географии, этничности и религии. Одна из его форм связана с цивилизационными особенностями восточных еврейских общин. Термин «вавилонские евреи», который используется в израильском национальном Музее Ирака и в других официальных контекстах, восходит к Ветхому Завету, создавая представление о тысячелетней преемственности от изгнания евреев из Израиля вплоть до их возвращения силой сионизма. Он показывает более древнее видение, нежелание играть в современные игры. Он отдает предпочтение Вавилону, центру еврейской учености и культуры в будущем Ираке, перед Ассирией, образ которой связан с разрушением, порабощением и унижением. Он придает иракским евреям культурную сущность, которая видоизменяется в соответствии с их собственными потребностями. Он подразумевает, что государственное строительство в Ираке никогда не включало евреев — что евреи древнее этого государства и, соответственно, имеют право покинуть его, порвать с ним все связи. Он провозглашает и объясняет, что Ирак отказался от евреев.
У термина «Курдистан» впоследствии появится обратная проекция: это не просто попытка вернуть себе историю, использовать фактор древности, чтобы задним числом облагородить свой опыт, но и попытка изменить будущее. В практической сфере ему предстоит освободить евреев от беспокойства, связанного с перспективами коллективной арабской власти, на том прочном основании, что меньшинства заслуживают больше политической власти в этом регионе. И все же курдистанские евреи несут в себе иной опыт, который только позднее превратится в твердую — хотя и географически гибкую и при необходимости растяжимую — идею Курдистана как такового. Это произойдет, когда появится Курдское государство. Курдистанские евреи в конечном счете укажут, что причиной поддержки Курдского государства для Израиля должно служить хорошее отношение курдов к евреям. Однако за годы, прошедшие после репатриации евреев из Курдистана — без постоянного разговора о курдских проблемах и без хронического страха перед Ираком как враждебным государством, — курдская идея все еще связана с негативными коннотациями.
«Слово “курд” было оскорблением. Быть курдом значило, что на тебя все смотрят свысока. “Не будь курдом” означало “не будь невеждой”», — рассказал мне бывший журналист «А‑Арец» Дани Рубинштейн. «Но когда они приходили в синагогу, они знали все наизусть. Многих израильских писателей это зачаровывало». Отсутствие персональных связей с Ближним Востоком, помноженное на восхищение перед самой маленькой, самой малоизвестной и, возможно, единственной безграмотной еврейской общиной в мире, привлекало литературное воображение ашкеназов. В Израиле возникла национальная литература, которая не теряла связи с забытым в изгнании еврейским наследием. Курдистан стал источником для еврейского воображения благодаря своей малоизвестности.
Яркой иллюстрацией абсорбции курдистанских евреев в Израиле служит новелла Ш.‑Й. Агнона «Эдо и Эйнам» (1950). Для Агнона они живой памятник традиции: «Хотите повидать евреев времен Мишны — поезжайте в город Эмадию» — древний еврейско‑ассирийский город у границы Ирака с Турцией. Мистицизм курдистанских евреев ассоциируется с первобытным, примитивным, почти диким образом жизни: «Возле Эмадии бродят пастухи, высокорослые и длинноволосые. Они ночуют со стадами в горных ущельях и Закона Б‑жьего даже самой малости не знают».
В Израиле курдистанские евреи стали каменщиками и строителями. Рубинштейн рассказал мне про своего соседа, курдистанского еврея чуть старше его самого, который после армии работал строителем. «Когда он получил первый чек, отец друга поставил на нем знак вместо подписи. И мой друг подумал: если он может с этим справиться, будучи неграмотным, то и я смогу». Впоследствии друг — как и многие курдистанские евреи — добился большого успеха в строительстве.
Я приехал к Амации Бараму, бывшему профессору Департамента истории Ближнего Востока Хайфского университета, в его хайфскую квартиру, чтобы поговорить об израильско‑курдских отношениях. У себя на балконе, куда он выходит поразмышлять о проблемах Ближнего Востока, наслаждаясь потрясающим видом Средиземного моря, Барам поставил самодельную сову, чтобы отгонять голубей. Помогает.
«С 1948 года мы стали смотреть на курдов и думать, получится ли у нас что‑нибудь, — рассказал Барам. — Но в период монархии, [закончившийся военным переворотом в 1958 году], Израиль не был заинтересован в активном подрыве власти в Ираке, особенно с учетом того, что Нури аль‑Саид [последний премьер‑министр Ирака при королевской власти] пытался достичь какого‑то соглашения с курдами, а Ирак в то время еще не выступал активно против Израиля».
В 1961 году в ответ на первое крупное восстание муллы Мустафы Барзани, основателя Демократической партии Курдистана (ДПК) и отца нынешнего лидера ДПК и бывшего президента КРГ Масуда Барзани, который, по словам Барама, «одержим наследием своего отца», Израиль предпринял «огромные усилия, чтобы поддержать курдов с военной точки зрения». В книге Шмуэля Каца «Солдаты‑шпионы» говорится, что через Моссад и Аман мятежникам Пешмерги оказывалась поддержка и передавались разведданные об иракской армии. Через курдов Израиль помогал Муниру Редфе, военному летчику‑ассирийцу, который дезертировал из иракской армии, угнав из Ирака в Израиль МИГ‑21.
«Когда в феврале 1963 года власть захватил Баас, и ставленник Насера генерал Абдул Салам Арей [президент Ирака в 1963‑1966 годах] стал разрабатывать планы по объединению Ирака и Египта, Израиль забеспокоился, — продолжает Барам. — До марта 1975 года Израиль помогал курдам как мог. Барзани не поддержал нас в Войне Судного дня 1973 года, чем весьма разочаровал Израиль, — но мы понимали его позицию. Были вещи, которые иранцы не позволили бы, но все, что они позволяли, мы делали».
Давид Карон, опытный разведчик «Моссада», который был первым крупным израильским представителем в Иракском Курдистане, всегда докладывал Голде Меир, что цель Мустафы Барзани проста: «Дайте нам независимость». Есть прямая связь между этим требованием и гневом этого курда после референдума в Эрбиле: «Америка и Израиль обещали нам, но они солгали».
В марте 1975 года Саддам Хусейн встретился в Алжире с шахом Ирана, чтобы обсудить курдский вопрос. Шах согласился не оказывать поддержку курдам в обмен на отказ Саддама от иракской воды и перенос ирано‑иракской границы к реке Шатт‑эль‑Араб в пользу Ирана.
«Мустафе Барзани пришлось немедленно эвакуировать все свои силы в Иран. У нас там было несколько человек, они немедленно ушли в Иран и оттуда переправились в Израиль. После этого Израиль больше курдам не мог сделать ничего полезного для курдов, потому что не было доступа».
В 1991 году — частично в ответ на попытку свержения Саддама после Ирано‑иракской войны и на вторжение в Кувейт — британские и американские войска объявили Иракский Курдистан зоной, закрытой для военной авиации, создав «тихую гавань» для массового возвращения беженцев, которые образовали военное присутствие, державшее иракскую армию на расстоянии. Но курдские националисты быстро консолидировались под международным покровительством в Ираке, и в политике КРГ усилились такие тенденции, как предательство, трайбализация, насилие, отъем земель, коррупция и протекция. Все это сделало невозможным создание нормальных политических институтов и вылилось во внутрикурдскую гражданскую войну, продолжавшуюся с 1994 до конца 1997 года. Гражданская война формально закончилась в сентябре 1998 года, когда Барзани и Джаляль Талабани, который до своей смерти в прошлом году возглавлял Патриотический союз Курдистана (ПСК), разделили власть между собой. До сегодняшнего дня Барзани и ПСК управляют небольшими разрозненными наделами.
Появление КРГ позволило Израилю восстановить прямые, хотя все еще тайные отношения с иракскими курдами, которые были приостановлены с 1975 года. После того как границы Иракского Курдистана открылись для израильтян, курды‑мусульмане стали обращаться к представителям израильской разведки, находившимся на территории КРГ, заявляя о своем еврейском происхождении.
Йона Мордехай был членом комитета, который проверял этих потенциальных евреев. «Я знал почти всех курдистанских евреев, уехавших в 1951‑1952 годах, — я сам был частью этой алии, — рассказывает он. — Так что нам трудно было поверить, что там еще остались какие‑то евреи».
Однако семьи в Израиле настаивали, чтобы их родственникам позволили репатриироваться. Разведывательные службы и Еврейское агентство в конце концов согласились привезти в Израиль примерно 1700 курдов‑мусульман еврейского происхождения, преимущественно путем секретных военно‑воздушных операций. «Когда я просил их представить доказательства их еврейства — например, ктубу, — они ничего не могли предложить. Вместо этого они перечисляли своих родственников, среди которых были Мордехаи или Моше. Я сказал им, что у меня был сосед по имени Ибрагим. Это значит, что я мусульманин?»
Все эти потенциальные евреи исповедовали ислам и, скорее всего, выдумали свое еврейское происхождение, чаще всего через бабушку. Были приняты меры, чтобы помочь им «стать евреями», по выражению Мордехая, в том числе все учебники для них переводились на курманджи, но все оказалось бесполезно. «Их центр абсорбции находился неподалеку от мусульманской деревни Абу‑Гош, — говорит Закен. — Прямо из центра абсорбции они шли молиться в мечеть». Вскоре стало ясно, что подавляющее большинство эмигрантов, если не всех, интересовали преимущественно выплаты от государства — в том числе значительные суммы, которые их семьи дали им, чтобы обосноваться в Израиле, — и израильские паспорта. Получив их, почти все уехали в Европу или вернулись в Курдистан.
«Я не поддерживаю связей ни с одним из этих людей, — продолжает Мордехай. — С их семьями да — но не с теми, кто приехал из Курдистана. Семьи очень разочарованы тем, как поступили эти люди. Я сам тоже разочарован».
Вплоть до последнего референдума о курдской независимости, который привел к тому, что иракское правительство вернуло себе богатый нефтью город Киркук, три четверти всей своей нефти Израиль покупал у иракского КРГ. До сих пор КРГ поставляет около трети всего израильского нефтяного экспорта. Нефть обычно перевозят в немаркированных нефтяных танкерах или в танкерах, идущих под мальтийским флагом из турецкого порта Джейхан — иногда с остановкой в мальтийской Валетте или египетской Александрии — в Ашкелон, израильский нефтяной порт, расположенный неподалеку от сектора Газа. Суда выгружают нефть и через несколько часов или дней вновь появляются на радарах. Израильское правительство отрицает, что покупает нефть у КРГ.
«Единственная причина, по которой эти сделки засекречены, состоит в том, что Израиль в реальности покупает “краденую” нефть, вопреки желаниям Ирака и по ценам ниже установленных ОПЕК», — объясняет Идан Барир, журналист и аналитик Форума регионального мышления. Возможность воспользоваться тем, что Ирак не признает Израиль, совпала с экономической выгодой. «Эти цены выгодны как для Израиля, так и для КРГ, потому что эта нефть находится за пределами квоты, установленной для него Ираком. Обе стороны довольны, а турки довольны, выступая посредниками».
В июле 2014 года Барир приезжал в Ашкелон, чтобы изучить нефтяную торговлю, идущую между Израилем и КРГ. В нефтяном порту его сначала остановила охрана, после чего задержал и допрашивал представитель неизвестной службы безопасности. Но затем другой журналист, друг Барира, отправил запрос и получил официальный ответ из Министерства инфраструктур, в котором говорилось, что Израиль не участвует ни в каких сделках с КРГ. Какая‑то нефть, возможно, действительно приходит в порт Ашкелон, но ее купили израильские бизнесмены в частном порядке, и она только хранится в государственных танкерах, но не принадлежит государству.
Еще важнее, вероятно, тот факт, что Израиль предоставляет КРГ помощь в обеспечении внутренней безопасности с момента введения бесполетной зоны. Эта помощь стала важным фактором, который привел к практически полному исчезновению терроризма в иракском КРГ по сравнению с 2003‑2014 годами.
Полковник Амир Горен (53 года), 30 лет прослуживший в АОИ, называет себя «международным антитеррористическим экспертом», предоставляющим «индивидуальные решения» в области «боевых, физических и технологических потребностей государственных и частных организаций» в разных регионах. Он возглавлял группу израильтян, которая тренировала службы безопасности Иракского Курдистана и отряды Пешмерги с 2004‑2006 годов, выступая в качестве субподрядчика американской компании, которая занималась укреплением обороноспособности КРГ. В его задачу входило обучение сил специального назначения, а также обучение и формирование служб безопасности для международного аэропорта в Эрбиле.
Команда Горена на 90% состояла из израильтян — ветеранов АОИ, средний возраст которых составлял 30‑40 лет. При Горене в Курдистане работало «несколько десятков» израильтян, которых он отбирал лично. Он говорит, что, насколько ему известно, его люди были единственными израильтянами, действовавшими в то время в Ираке. Некоторые из них служили под его началом в АОИ, других набирали на основании их навыков, резюме и специальных тестов, которые Горен проводил, чтобы исследовать их сообразительность, уровень образования, лояльность и надежность.
В Курдистане Горен жил под вымышленным именем, называя себя сыном мусульманина‑турка и христианки‑болгарки. Ни он, ни все остальные израильтяне, с которыми он работал, никогда не называли себя там евреями или израильтянами. (Оставшиеся 10% сотрудников группы были преимущественно британцы и южноафриканцы. Они тоже пользовались вымышленными именами, но не скрывали своего гражданства.) Он не брал с собой паспорт, а вместо него использовал некий «специальный документ». В ответ на вопрос о том, предоставили ли власти КРГ разрешение на их деятельность, он отвечает: «Кому нужно было знать об этом, тот знал». Он не хочет рассказывать, как он попал в Курдистан и выезжал ли он оттуда во время работы.
«Вначале, — рассказывает он, — очень тяжело было жить там. Война только что закончилась, и местное население было настроено недружелюбно и даже враждебно по отношению к иностранцам, поэтому меня сопровождали местные охранники. Весь день напролет у меня было при себе оружие — в том числе когда я принимал душ или спал. Скрывать свою личность было непросто, потому что там было множество разных военных: турецкие спецназовцы, иранские спецназовцы и разведчики, “Аль‑Каида” — все они присматривали за иностранцами. Но вскоре я стал чувствовать себя местным и ездил без охраны по местным рынкам, ресторанам и окрестностям. Мне удалось установить связи с местными жителями, и меня несколько раз приглашали поохотиться в районы Сулеймании, Киркука, Синджара и Ниневийской равнины. Когда я жил в христианских кварталах, по воскресеньям я ходил в церковь. Когда я жил в мусульманских кварталах, я молился с мусульманами в мечети, потому что мне нужно было быть интегрированным и принятым в общество».
Горен останавливался на военных базах, снимал дома у местных жителей, а иногда «по соображениям безопасности» жил в деревнях вместе с ними. Он жил один, а его сотрудники жили в разных других местах. Они говорили друг с другом только по‑английски, как лично, так и по телефону. Горен говорит по‑турецки и по‑болгарски — это необходимо для соответствия вымышленному образу — и немного по‑арабски.
Горен говорит, что не встречался с иракскими политиками помимо чиновников КРГ и, будучи там, не поддерживал прямых контактов с АОИ и Израилем. Он подтверждает, что по работе был связан с политическими фигурами КРГ, но не сообщает никаких подробностей об их общении. Он не отвечает на вопросы о том, тренировал ли он курдские силы безопасности для столкновений с иранскими или иракскими войсками, и о том, играл ли он какую‑то роль в охране границ, которой занимается Пешмерга. Горен признает, что бывал в Киркуке и на Ниневийской равнине, но не рассказывает, чем именно он там занимался, если не считать того, что потребности обеспечения безопасности там «несильно» отличались от работы в самом КРГ.
На вопрос, что его больше всего поразило в курдских службах безопасности, Горен отвечает: «Их личная мотивация. Они верили в свою страну и были преданы цели. На меня произвело большое впечатление их стремление к независимости и желание установить контакты с окружающим миром».
Горен и его люди уехали из Курдистана в 2006 году, когда «задачи нашей команды в рамках проекта были выполнены», — это решение было принято нанимателями. Он говорит, что ничего не знает о нынешнем присутствии израильтян в Курдистане, но считает, что это маловероятно в силу увеличения численности «иранских сил и разведки на севере» после парламентских выборов в Ираке в 2018 году и неудавшейся попытки референдума, который заложил основу для этих событий.
Борьба с терроризмом, исламизмом и «экстремизмом» — эти причины постоянно называли мне в Израиле, обосновывая необходимость поддерживать курдов. Эта задача соответствует не только собственным проблемам Израиля, но и той риторике, которая стремится объединить внутренние и региональные интересы Израиля с глобальными проблемами. Но помимо военного и политического конфликта, давно уже идущего в КРГ с курдскими исламистскими силами, появился еще один соперник, в то же время предоставивший возможность для курдской экспансии, — ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ. — Ред.).
В Синджаре и на Ниневийской равнине — традиционном центре проживания меньшинств, которые КРГ в одностороннем порядке присоединило к своей территории после 2003 года, — Пешмерга велела езидам и ассирийцам оставаться в своих домах (иногда под страхом наказания), конфисковала у них оружие, пообещала защищать их, но после атаки ИГИЛ отступила без единого выстрела. Последствием координированного отступления Пешмерги стал геноцид. На слушаниях в британском парламенте, где я присутствовал в марте 2016 года, 19‑летний езид Салва Халаф Рашо, которого игиловцы держали в сексуальном рабстве, рассказывал, как Пешмерга заставила синджарских езидов оставаться на своих местах, когда подходил ИГИЛ. Около 4500 езидских мужчин были убиты, тысячи езидских мальчиков похищены, около 5 тыс. езидских женщин угнаны в рабство. Более 60 массовых захоронений ждут эксгумации, а 3 тыс. езидских женщин и детей остаются в плену.
Ксения Светлова, депутат кнессета от партии «Сионистский лагерь», которая репатриировалась из Москвы в 14‑летнем возрасте, возглавляет борьбу за курдские интересы в кнессете. Она основательница Кудско‑израильской конференции и инициатор проведения специального заседания кнессета в ноябре 2017 года, целью которого было собрать израильских депутатов, законодателей, журналистов и ученых, желающих помочь курдам в свете непризнанного референдума. Я беседовал со Светловой в ее кабинете в кнессете, а вокруг нас ходили журналисты с русскоязычного телеканала и снимали репортаж о ней.
«Я 13 лет работала корреспондентом Девятого канала по ближневосточным делам, — говорит она. — И меня поразило, насколько мало мы знаем о других меньшинствах. Я понимаю, конечно, что курды — это меньшинство численностью 30 млн человек, внутри которого есть масса других меньшинств. Я обнаружила, что среди курдов есть большой интерес к Израилю и гораздо меньше антисемитизма по сравнению с арабами. Я пришла к логичному выводу, что контакты могут оказаться полезны нам как израильтянам и как евреям. В 2015 году я организовала лобби израильско‑курдской дружбы, поскольку верю, что нам не хватает информации по этому вопросу».
Чтобы дать отпор Турции — крупнейшей силе в регионе, — Израиль нередко заявляет о своей поддержке прав курдов, которые в Турции с оружием в руках отстаивает РПК , а ее Израиль не поддерживает — говорят даже, что Израиль участвовал в поимке ее лидера Абдуллы Оджалана. (В феврале 1999 года службы безопасности консульства Израиля в Берлине убили троих курдов, которые пытались прорваться в здание, протестуя против той роли, которую Израиль якобы сыграл в поимке Оджалана.) Но он объявляет о поддержке этих прав исключительно через ДПК — непримиримую соперницу РПК, — деятельность которой Турция тоже одобряет.
Большинство тех, с кем я разговаривал в Израиле, в том числе Светлова, недовольны тем, как иракские курды отказались от всех своих достижений после ИГИЛ во время референдума. «Меня несколько удивил выбор времени для референдума, мне не казалось, что почва для этого шага уже готова. Это был смелый поступок, его не поддержали за рубежом. Никаких гарантий не было, так зачем раскачивать лодку?»
Светлова знает, что ДПК предала езидов. Она знает и о существовании NPU (Частей защиты Ниневийской равнины) — ассирийском вооруженном формировании, в котором участвуют жители Алькаша, пользующиеся поддержкой на местном, государственном и международном уровне. Полному развертыванию NPU в Алькаше и на остальной части Ниневийской равнины — в деревнях и городах, где не живет ни одного курда, — препятствует Пешмерга.
«Мы нуждаемся в сотрудничестве с властями, чтобы охранять наши святые места, — говорит Светлова, имея в виду могилу пророка Нахума в Алькаше. — В Курдистане есть хоть какое‑то поле для деятельности, можно узнать, что происходит. В арабских странах наши святые места просто взрывают».
И Закен, и Светлова высказывают сомнения по поводу активного участия израильтян в деятельности разведки КРГ. Однако сложившиеся обстоятельства блокируют попытки израильских граждан и политических деятелей эффективно усилить присутствие Израиля в Курдистане.
Региональная изоляция Израиля сделала возможным расцвет мифа о Курдистане — и как о непрерывной и постоянной исторической сущности, несправедливо разделенной колониальными силами, и как о глубоко нравственном и жизнеспособном государственном проекте. Представление о том, что КРГ обладает независимостью только на словах, о том, что отсутствие Курдского государства — это только вопрос признания, а не вопрос самых разнообразных материальных и политических препятствий, в ближайшем будущем непреодолимых, тоже базируется на пессимистических оценках жизнеспособности Ирака как государства среди израильских политических кругов. Эта идея основывается как на постоянных неудачах Иракского государства, так и на высокой уверенности в себе, свойственной Израилю.
Но голограмма Курдистана отсутствует в этих анализах фундаментальной легитимности государства. С этой точки зрения необходимым первым шагом к решению проблем Иракского Курдистана было бы отрезать курдов от Багдада — центральной власти, без которой КРГ не в состоянии функционировать экономически при нынешних уровнях затрат. Только после этого начнут зарастать глубинные разрывы между различными курдскими группами, вслед за этим курдская демография распространится за пределы существующих государственных границ, и только тогда попавшая в ловушку история Курдистана вновь обратится в будущее. Когда станет видна практическая выгода для остальной части Ирака, стремление курдов к независимости обретет плоть.
Светлова работает над законодательством, которое должно оградить КРГ от Ирака, государства, враждебного Израилю, и превратить его в независимое образование, с которым можно будет поддерживать торговые и дипломатические контакты. (По словам Закена, «наших курдских друзей оскорбляет, что мы называем регион, в котором мы в безопасности, враждебным государством».) Ифа Сегаль из Международного юридического форума, который тесно сотрудничает с Светловой по этому проекту, напомнила мне, что существуют исторические прецеденты: Кипр, Западная Сахара, Палестина.
«Курдистана не существует: он не является государством, с которым можно поддерживать сепаратные торговые отношения, — объясняет Сегаль. — Однако были прецеденты создания правовой структуры, видящей различия между государством и отдельной его частью. С юридической точки зрения тут нужна простейшая поправка: надо определить Курдистан так, чтобы это было достаточно ясно технически. Тогда откроется целый ряд возможностей в области торговли». Неясно, правда, какие практические последствия принесет это законодательство самому КРГ, учитывая, что оно остается частью страны, которая не признает Израиль.
Идан Барир — единственный, кто выступает за более сложные представления о курдском национализме в Израиле. По этой причине он тоже совершил своего рода путешествие в КРГ, хотя никогда не бывал в Ираке. Барир говорил о КРГ в самых разных формах. Его деятельность в этой области связана, прежде всего, с критикой недемократического политического устройства КРГ и с его отношением к меньшинствам. «Израильтяне должны знать, что творят их добрые друзья, — сказал он мне, когда мы курили рано утром в тенистом открытом кафе в Тель‑Авиве под шум стройплощадки. — Все равно можно называть курдов лучшими друзьями, только надо знать, что происходит на самом деле».
После геноцида езидов, совершенного ИГИЛ, Барир стал фиксировать преступления КРГ, совершенные против езидских мирных жителей, активистов и лидеров, в том числе похищения и убийства. Его первая статья на эту тему — «Приемные дети Курдистана» — была переведена на курманджи, диалект курдского языка, преобладающий на контролируемых КРГ территориях, и отправлена в Асайиш (силы безопасности / разведки ДПК) специалистами Центра Моше Даяна — внешнеполитического аналитического агентства, которое ранее было связано с Государством Израиль. После публикации Бариру позвонил курд по имени Кифах Синджари. Барир ранее поддерживал хорошие отношения с Синджари и перевел несколько его статей на иврит. Но недавно Барзани назначил Синджари своим пресс‑секретарем. Синджари сообщил Бариру, что его «поведение оскорбило миллионы курдов» и его больше не допустят в Курдистан. После этого разговора Идану позвонил анонимный офицер Асайиш и сказал ему по‑арабски, что, если Идан окажется в аэропорту Эрбиля, это будет его последний визит куда бы то ни было.
«Единственная аксиома для езидов состоит в том, что 3 августа 2014 года Пешмерга бежала от ИГИЛ. Они не выпустили ни одной пули, чтобы защитить езидов», — говорит он. Но давление, которое оказывается на езидов в КРГ — притом что их не признают отдельным народом, только отдельной конфессией, — чтобы они идентифицировали себя как курды и поддержали ДПК так велико, что даже представители езидов вынуждены опровергать заявления Барира, содержащие информацию, полученную им от них во время их визитов в Израиль.
Для многих езидов доступ к государственным учреждениям, например школам и даже больницам, возможен часто только при условии, что они признают себя курдами. Езиды, которые не считают себя курдами, не могут занимать высоких постов в местном или курдском правительстве. Хотя подавляющее большинство езидов не признают себя курдами, тем не менее в СМИ их называют «курдами‑езидами».
«ДПК и КРГ вообще часто манипулируют страданиями моего народа в собственных политических интересах, — рассказал мне один из представителей общины при условии сохранения анонимности. — Они не признают отдельного геноцида езидов и часто говорят о нем как о геноциде курдов».
Он продолжил: «Лишь малая часть помощи, посланной езидам через КРГ, вообще доходит до езидских лагерей, где тысячи перемещенных лиц живут в жутких условиях. Курдские силы безопасности часто не дают иностранным журналистам и исследователям приезжать в езидские лагеря. Вместо этого они направляют их к представителям езидской политической элиты, близким к ДПК». Мой собеседник остановился. «Я не удивлюсь, если через 20 лет в Курдистане вообще не останется езидов. Для курдского руководства всякий, кто живет на их территории, курд, хочет он того или нет».
В июле 2017 года Светлова принимала у себя Надю Мурад, езидскую активистку, уцелевшую в геноциде, учиненном ИГИЛ. Встреча проходила под эгидой совместной Курдско‑израильской конференции. Сообщения о ней широко распространялись, и ее приветствовали сами езиды, которые восхищаются Израилем, видя в нем надежду для преследуемых. После этого события Идан выступил с критикой Светловой в социальных сетях.
«Я сказал, что езиды не считают себя курдами и что ДПК оказывает на них огромное давление, и это давление постоянно переходит в насилие, — рассказывает он. — К сожалению, в Израиле все это слишком часто считается малозначительными деталями».
Хотя Закен говорил мне, что Биньямин Нетаньяху — «единственный мировой лидер, который выступил за референдум», изучение заявлений премьер‑министра, сделанных в сентябре прошлого года, показывает, что он склонен к обобщениям и абстракциям. В отсутствие того, что Светлова называет «структурной политикой», Израиль мало что может сделать для приближения курдской независимости. Поддержка независимости Иракского Курдистана мало что значит на практике, и ей противостоят призывы к западным странам больше делать для курдов — потому что Израиль этого не может.
Пока что неудавшийся референдум ограничил масштаб курдских национальных амбиций. Но он вовсе не положил конец курдскому национализму или его главному основанию — многочисленности курдского населения. Хотя у 30 или 40 млн курдов, которые, по разным оценкам, проживают на Ближнем Востоке, могут быть самые разные степени приверженности курдской идентичности и национальным устремлениям, всегда можно указать на их численность и географическую распространенность как на причины провозглашения национального государства, при условии, что национальное государство останется доминирующим элементом в международной организации.
В отсутствие нормальных отношений Израиль и Курдистан могут — и вынуждены — формировать представление друг о друге в зависимости от собственных притязаний, страхов и желаний. Но пока что Израиль не нашел в КРГ ни попутчика, ни возможности применить собственные политические и демократические достижения, ни партнера, способного служить надежным геополитическим союзником.
Камаль Чомани, член‑корреспондент Института ближневосточной политики Тахрир, — известный и активный критик нарушения прав человека и политического угнетения в КРГ. Я попросил Чомани оценить ситуацию с точки зрения иракских курдов: он уроженец Эрбиля, проживающий в настоящее время в Гамбурге.
«Поддержка, которую оказывает Израиль КРГ, пока что не привела ни к каким позитивным изменениям. На самом деле она имела прямо противоположный эффект, — сказал он мне. — Барзани и ДПК использовали израильскую риторику для угнетения курдов, которые не согласны с их политикой и выступают против КРГ. Израилю следовало бы обратиться к курдам как к народу, а не к отдельным партиям и семьям, которые не пользуются широкой поддержкой среди курдского населения». 
Оригинальная публикация: Kurdistan and Israel
Правда ли забыт забытый язык иракских евреев?
Правда ли, что евреи — коренное население Земли Израиля? Да
