Двадцать лет назад вышел первый том книги Александра Солженицын «Двести лет вместе» — о русско-еврейских отношениях, об истории евреев в России. Второй том, увидевший свет двумя годами позже, показался мне содержательнее первого и интересным, многое проясняющим — правда, не столько в истории русских евреев, сколько в самом Солженицыне, но и это вполне любопытно. Можно сказать, что замысел автора потонул, разводнился в море цитат из огромного количества труднодоступных источников, — а можно сказать, что книга сделана основательно. В любом случае потраченный труд заслуживает внимания.

ЕВРЕЙСКИЙ ДЬЯВОЛ

Солженицына многие считают антисемитом — и «200 лет» дают для такой оценки определенные основания.

Ну вот, скажем, в книге о роли евреев в русской истории не упомянут нобелевский коллега Солженицына Иосиф Бродский, без которого невозможно представить современную русскую поэзию. Не только литературу, но язык и мышление нескольких поколений советских людей не поймешь, не зная «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» — но имени Ильфа Солженицын не упоминает. Зато нашлось место для какого-то, никому неведомого А. В. Блюма только за то, что тот в 1920-е годы «мог нагло требовать “убрать “исторический” мусор с площадей городов”», в том числе памятник Минина-Пожарского. Да, такие евреи, такие призывы для Солженицына важны…

Больше того — разумеется, подробно, на десятках страниц перечисляются «плохие евреи» из партгосноменклатуры, особо тщательно, конечно, о евреях-чекистах, но скороговоркой, менее чем на одной странице — о вкладе евреев в советскую науку и технику. Или вот в числе членов АН СССР замечены «политграмщики» М. Митин и И. Минц, но не названы крупнейший радиотехник А. Минц, создатель московской физической школы Л. Мандельштам, даже трижды Герой Социалистического Труда Ю. Харитон и т. д. и т. п. Черт возьми, даже роль в истории России была побольше, а уж коли на то пошло, то кто стоял поближе к власти — создатель атомной и водородной бомбы Харитон, в течение 40 лет директор главного советского НИИ ЭФ («Арзамас-16»), или «налетчик-философ Э. Я. Кольман», который в 1930-е годы «громил московскую математическую школу»? (Кстати, вклад евреев в советскую математику не ограничивался, кажется, «погромами» Кольмана? Но об этом Солженицын не пишет…)

Да, видно, каждый ищет своего Минца…

Никак не назовешь это «объективной историей».

Но самое интересное — не текст, а стоящие за ним эмоции. Понять их позволяет такой крохотный по объему, но очень насыщенный чувством кусок.

Солженицына почему-то прямо «переклинило» на фигуре некоего генерал-лейтенанта НКВД-МВД Френкеля, которого он считает одним из главных «конструкторов» всей системы ГУЛАГа. Проникновенные строки он посвятил Френкелю в «Архипелаге ГУЛАГ». В «200 лет вместе» опять вспоминает «любимого героя». Цитата большая — но уж больно хороша: «О Нафталии Френкеле, неутомимом демоне «Архипелага», особая загадка: чем объяснить его странное возвращение в СССР из Турции в 20-е годы? Уже благополучно удрал из России со всеми капиталами…; в Турции уже получил… богатое и свободное положение; никогда не имел и тени коммунистических взглядов. И — вернуться? Вернуться, чтобы стать игрушкою НКВД и Сталина, сколько-то лет отсидеть в заключении и самому, — зато вершить беспощадное… уничтожение сотен тысяч «раскулаченных»? Что двигало его ненавистно злым сердцем? Кроме жажды мести к России, не могу объяснить ничем. Пусть объяснит, кто может».

Я, понятное дело, никак не могу объяснить, «что двигало ненавистно злым сердцем» тов. Френкеля — по полному незнакомству с обстоятельствами его жизни. Но точно могу сказать, что им не двигало и уж никак НЕ МОГЛО двигать — та самая «жажда мести к России». Слушайте, Френкель — не Солженицын, даже не Березовский; находясь в эмиграции, он психологически не мог, глядя в зеркало, предаваться переживаниям на тему «я и Россия», этот русско-еврейско-турецкий спекулянт не мог ломать голову над проблемой «как нам подрасстроить Россию». Но даже если допустить, что он был псих, с манией величия, задавшийся целью «мстить России» (это за что? За то, что смог удрать из нее с деньгами? И что же тогда удирал от предмета своей «всепоглощающей страсти»?), — то как же он мог знать, что ему удастся-таки «отомстить», как он мог, возвращаясь в СССР, твердо знать, что и в ГУЛАГ попадет, но не сгинет там одним из безымянных зэков, а, наоборот, сможет вершить судьбами сотен тысяч людей?.. Да что он, Френкель-то, дьявол, что ли, что наделен такой нечеловеческой, иррациональной ненавистью к России и такой силой предвидения?

И вот в том-то и штука, что да — Дьявол! Именно так его видит Солженицын.

Прошу понять меня правильно. Меня абсолютно не интересует этот самый Френкель — мало ли было палачей-евреев, были и много круче. И Френкель в масштабе истории — ноль без палочки, и история Френкеля не имеет большого значения в «200 лет вместе». Но для понимания Солженицына, его комплексов этот кусочек очень важен. Именно здесь комплекс «еврея-дьявола» вдруг вылезает. «Сказка о Френкеле» — не больше чем оговорка в «200 лет вместе». Но это — та оговорка по Фрейду, которая позволяет заглянуть «внутрь Солженицына».

Это кем же надо быть, это что же надо чувствовать, чтобы дойти до вот такого ослепления, чтобы на крыльях своих эмоций перелететь через всякое правдоподобие, фактическое и психологическое, через любую логику и здравый смысл, абсолютно того не замечая? Банальный бандит под огненным взглядом Солженицына превращается в какого-то оперного Мефисто, а вернее — в антирусского Агасфера…

Причем у Солженицына это — не случайное «чудачество». Нет, сказка о «еврее-дьяволе» не дает ему покоя постоянно. В «Августе 14-го» этот дьявол — Богров, из какой-то мистической абсолютной еврейской ненависти к России убивающий русского витязя Столыпина. В «Ленине в Цюрихе» еврей-дьявол — Парвус, действующий буквально как сам Сатана, впрыскивающий Ленину в кровь свою ненависть к России. В «ГУЛАГе» дьявол — все тот же Френкель, «злой волшебник», пронизанный ненавистью к России, по приказу «злого царя» Сталина строящий железную дорогу, моря при этом русских людей. Заметьте, кстати, соотношение сил — ведь «волшебник»-то посильнее «царя» будет… И вот уже не в романе, а как бы в исторической книге опять вылезает пусть крошечное, но дьявольское копытце, видное сквозь тонкую кожу генеральского сапога Френкеля.

Без «еврейского дьявола» художественный мир Солженицына — неполный. Больше того, этот дьявол, со своими кознями, часто является малой по объему, но важнейшей по содержанию осью, той «тайной пружиной», на которую крепится вся литературная конструкция, ключиком, который должен завести всю эту систему сложно сцепленных «красных колес», чтоб живо вращались, тикали, звонили, чтоб в романах Солженицына наконец потекло историческое время. Беда в том, что ключик-то уродливый, ни в какой замок не влезает, еврейский дьявол подвел Солженицына, как и многих других, до него обращавшихся к тому же благодатному приему. «Красное колесо» никак не вращается — но это уже проблема литературного таланта и вкуса, который всегда изменяет, когда на него начинают давить идеологическим прессом. Словом, дьявольская логика подкачала, сыграла с Солженицыным истинно дьявольскую шутку, стала одной из причин той дьявольской скуки, которая царит в «Красном колесе».

Если все это не есть проявление элементов юдофобии, буквально — «фобии евреев», болезненного страха перед ними, основанного а) на преувеличенном представлении о силах евреев, б) на уверенности в их изначальной «метафизической злобе», то что же это? Кроме юдофобии, не могу объяснить ничем. Пусть объяснит, кто может.

Юдофобия как художественный прием не менее заразна, чем юдофобия как логический вывод. Она незаметно проникает во все поры уже не художественного вымысла, а исторического анализа. На «сниженном», рационально-бытовом уровне юдофобия в «20U. лет» превращается в народное: «умеют же ОНИ устраиваться!» Особо ярко это звучит в рассказах про ГУЛАГ и про войну. Основной мотив — большинство евреев и там и там устраивались «придурками», увиливали от передовой или от «общих работ», скрывались во «второй эшелон» — врачами, парикмахерами, бухгалтерами и т. д.

Подобные «жлобские» взгляды (кстати, тут нет четкой грани между обвинениями в адрес евреев и «вообще интеллигентов», «в очках и шляпе») звучат тем более странно, что сам же Солженицын убедительно опровергает их, приводя реальную статистику участия евреев в войне, наград, числа погибших и т. д. Но «сердцу не прикажешь», и еврей-герой как-то невольно оказывается у Солженицына «просто героем», а еврей-шкурник — «просто евреем».

СУЧОК И БРЕВНО

И все-таки я не считаю, что Солженицын — юдофоб. Нет, юдофоб не смог бы написать «Двести лет вместе» (юдофоб бы и само такое название мог употребить лишь в издевку). Классический юдофоб уверен, что дьявол свил гнездо под кожей каждого еврея, а Солженицын уверен, что далеко не каждый еврей — вместилище дьявола. «Именно о евреях выносить общенациональные суждения наиболее затруднительно…. Редко какой народ являет собой такой богатый спектр… от светлейших умов человечества до темных дельцов. И какое бы правило вы ни составили о евреях, какую, бы суммарную характеристику вы ни попытались им дать — тотчас же вам справедливо представят самые яркие и убедительные исключения из того». При всей банальности этих слов (и к какому народу их нельзя применить?) юдофоб так не выговорит — никогда. Поэтому-то юдофобия и есть — суть психоз, болезнь, неадекватность. А Солженицын, при всех своих «заморочках» на еврейскую тему, все-таки вполне адекватен. Он просто «немножко беременен» антисемитизмом.

Во всей книге видна внутренняя борьба Солженицына со своими антисемитскими предрассудками (которые он, разумеется, не признает). Эти героические рационально-волевые усилия по «выдавливанию из себя антисемита по капле» и задает определенное напряжение книге, составляет ее интригу и интерес.

Солженицын пишет много хорошего про евреев. И это написано так, что веришь — нет, это не вымученная дань политкорректности, «для баланса», для уравновешения злых слов, чтоб не могли придраться критики. Нет, мне кажется, у самого Солженицына есть постоянное внутреннее желание (очень для него трудное) быть не то что «объективным», но честным не перед еврейскими критиками, а перед самим собой.

Солженицын перечисляет в своей книге множество сложнейших вопросов; собственно, почти все «проклятые еврейские вопросы» им названы.

Какой смысл в понятии «коллективная вина», «коллективная ответственность» народа?

Что такое «двойная лояльность» — по отношению к своему государству и Израилю? Должны ли, могут ли евреи занимать первые роли в политике и идеологии стран рассеяния? Правильно ли с моральной, общечеловеческой и собственно еврейской точки зрения, что они пробиваются на эти роли?

Каково будущее диаспоры, сохранится ли она или уже в обозримом будущем растворится?

И наконец, кто может считать себя «евреем» и каков исторический, мистический, метафизический смысл существования нашего народа, «народа Книги»?

Но назвать вопросы легко, а не то что дать ответы, но хотя бы сказать в связи с каждым из этих вопросов что-то свое, новое — бесконечно трудно. И в книге Солженицына как раз нового, оригинального слова найти никак не удается (я его даже не цитирую — ведь по всем этим принципиальным вопросам он и сам лишь цитирует различные еврейские источники). Винить его в этом нелепо — слишком тут сложные вопросы. «Виноват» он, пожалуй, в том, что слишком «пожадничал», назвав все эти вопросы в одной книге, — замах не по силам.

Из всех тем Солженицын всерьез обсуждает лишь одну, составляющую нерв всей его книги: о взаимной вине друг перед другом русских и евреев в XX веке.

Конечно, Солженицын прав — если есть коллективная гордость за «своего» Эйнштейна или Пушкина, то должна быть и коллективная ответственность (а то и «вина») за «своих» палачей — любишь кататься, люби и саночки возить. Вопрос деликатный — противно, когда люди впадают в кликушество и «самоненавистничество» (к чему, кстати, евреи, как известно, склонны — подчас и до антисемитизма доходят), но надо уметь тактично и честно признавать ответственность своего народа. Призывам к такому «достойному покаянию» Солженицын и посвятил основную часть своей книги.

Правда, и тут Солженицын, мягко говоря, односторонен. Он приводит многочисленные еврейские высказывания о нашей ответственности перед русскими — и не жалеет горячих слов одобрения, восхищения перед такими «правильными евреями». И с сарказмом цитирует куда более многочисленные нетерпимые еврейские высказывания, начисто, с порога отрицающие любую вину всех евреев за «комиссаров в пыльных шлемах», да и самих этих комиссаров обеляющие, но настаивающие на односторонней и несмываемой вине русских — перед евреями. Да, таких «упертых» много — тут к Солженицыну вопросов нет.

Вопрос другой. В книге о «русско-еврейских отношениях» я не нашел примеров русских высказываний, где бы русские настаивали на односторонней и несмываемой вине евреев перед русскими, полностью отрицая при этом всякую вину русских перед евреями. А ведь таких высказываний, как говорится, вагон и маленькая тележка (я уж не говорю о том, какими ДЕЛАМИ подкреплялись такие «размышления»).

Вот напиши Солженицын об этом, покажи он контекст 1920–1980-х годов, когда далеко не только «русские фашисты», прямо призывавшие (и призывающие сегодня!) уничтожать евреев, но и другие авторы (вроде экс-диссидентов Осипова или Шафаревича) с маниакальной яростью обвиняли евреев во всех бедах России, не только требовали публичного еврейского покаяния (это-то цветочки!), но и доказывали, что с евреями надо активно бороться, бороться ради спасения русского народа, — вот тогда-то была бы понятна и ответная неуступчивость евреев, не желавших «прогибаться перед юдофобами». Впрочем, Солженицын тут же может сказать, что это не евреи проявляли «ответную» неуступчивость, а как раз русские авторы реагировали на еврейскую «жестоковыйность». И тоже будет прав — понять, где тут начало, невозможно, история взаимных обвинений и обид бесконечна. 

В числе прочих авторов Солженицын с уважением цитирует и Романа Рутмана, назвавшего одну свою статью «Кольцо обид». Действительно, удачное выражение: бесконечные, нерасчленимые русско-еврейские и еврейско-русские обиды. Как лист Мебиуса: распутываешь обиду евреев на русских — вылезет обида русских на евреев, и наоборот.

И вывод Рутмана, с которым солидарен Солженицын: «чтобы разорвать «кольцо обид», нужно тянуть за него с двух сторон».

Видимо, Солженицын и видел свою задачу (хотел ее видеть) в том, чтобы потянуть со своей стороны за это кольцо. «И раскаяние — раскаяние взаимное — и во всей полноте совершенного — был бы самый чистый, оздоровляющий путь.

И я — не устану призывать к этому русских.

И — призываю к этому евреев».

Замысел хорош — исполнение подвело. Ибо получается у Солженицына все наоборот, он «перепутал стороны» и тянет то самое кольцо как раз с «еврейской стороны»: в своей книге он «не устает призывать к этому» как раз евреев — и мягко-мягко призывает к этому русских. А ведь в таком деликатном деле самое-то главное — не навредить, не обидеть, не перепутать сторону, с которой тебе, собственно, и надо бы тянуть, чтобы разорвать «кольцо обид». Это авторитетному автору-еврею (какому-нибудь «Солженицеру») естественно тянуть с «еврейской стороны», в основном критиковать своих и покивать русским — мол, вам, наверное, тоже есть в чем покаяться, в надежде, что с той стороны его услышит русский автор и возьмет на себя «русскую часть» работы.

«Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».

Да, призыв Солженицына к взаимотерпению и взаимопокаянию хорош, но во исполнение его он, может быть сам не замечая, частенько лезет в еврейский глаз за сучком, оставляя в русском бревно (или мне, по моей пристрастности, так кажется?). А так ведь от призывов к покаянию до нового разжигания вражды всего лишь один шаг…

Можно писать о нерасчленимой взаимной вине, об истинном трагическом «кольце обид», где все втянуты в это кольцо, все крутятся в нем как белка в колесе, где нет виноватых народов, нет невинных народов, а главное — нет народов преступных. Это — один подход, который много раз декларирует Солженицын. А можно — и так естественно! — стать самозваным судьей, если не уголовным, то хоть спортивным, и вести счет «забитых и пропущенных» голов (человеческих голов!). Можно не писать о взаимной вине, а подсчитывать (только на каких весах?!), перед кем больше виноват. Это совсем другая, азартная и популярная игра, которая называется не «200 лет вместе», а «200 лет друг против друга». И Солженицына часто сносит именно в эту сторону, к пристрастной калькуляции обид.

И все же мне кажется, что книга Солженицына скорее полезна, чем вредна. Не рискну сказать, что «чувства добрые он лирой пробуждал», но все-таки… Не говорю об упертых антисемитах — пусть их милиция просвещает (что она этого не делает — другой вопрос). Но возьмем другого человека, испытывающего антипатию к евреям, но все же отчасти открытого и к доводам разума. Если он прочтет «200 лет вместе», то именно потому, что эмоционально солженицынская критика евреев ему понятна и приятна, именно поэтому он, может быть, с доверием прочтет и другие страницы, где Солженицын действительно пытается понять евреев, где он восхищается отдельными евреями, где он признает и «русскую вину», где он по-настоящему призывает к диалогу. И если прочтет это — может быть, и смягчится сердцем… хотя бы до уровня самого Солженицына? Уже неплохо.

Полезна эта книга и для еврея. Да, многое царапнет, обидит, но ведь если глаза открыты, то не сможешь не увидеть и другого — а вот в этом-то Солженицын неприятно прав! И вот тут — справедливо! Да, есть и нам о чем задуматься, да чего там — есть и в чем покаяться перед русскими, и нечего стыдиться такого покаяния, как трусости и предательства, как заискивания перед сильным…

Глядишь — и тут смягчится гордыня сердца, начнешь и получше понимать русских, почувствуешь лишний раз, что не делится мир вокруг евреев на «черное» и «белое» — на мерзавцев-антисемитов и «праведников мира» (а сами мы «по анкете» являемся только невинными жертвами чужой злобы и глупости — и ничем больше), есть много других красок в этом Б-жьем мире. По крайней мере у меня самого, когда я читал книгу Солженицына (а она мне, честно говоря, все равно не понравилась), такое чувство возникло. Лишний раз обострилось чувство самокритики, без всякой истеричной самоненависти. И — спасибо за это Солженицыну.

И последнее. Вопрос, который на тысячу ладов обсуждает Солженицын, о который бьются головой все цитируемые им авторы, вопрос об ответственности евреев за Советскую власть — этот вопрос устарел. Рухнула эта власть — можно скидывать со сковороды и вопрос о том, «кто виноват». Вопрос этот из жгуче-идеологического становится расслабленно-академическим, собственно историческим. Сегодня и обычные русские куда спокойнее думают о «еврейской вине» за ТУ революцию. И евреи, как только их перестали той революцией столь яростно шпынять, куда спокойнее, куда легче признают ту самую «свою вину» — да, было, чего уж там… В массовом сознании, рискну понадеяться, тот вопрос во многом снят. «Кольцо обид» не разорвалось — просто жизнь выковала новые кольца, цепь обид стала раскручиваться в другом направлении, связанном уже не с той, а с ЭТОЙ революцией, с революцией 1989–1993 годов. Но это уже совсем другая тема, не имеющая отношения к Солженицыну.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №125-127)