Несса Рапопорт
Ева
Перевод с английского М. Синельниковой. — М.: Книжники, 2024. — 272 с.

Прежде всего прочего роман американки канадского происхождения Нессы Рапопорт интересен тем, что дает читающим по‑русски жителям иных широт возможность заглянуть в едва известную им жизнь евреев Канады. Потом, правда, мы видим, что это в книге вовсе не главное, но тем не менее глаз выискивает детали неведомой жизни, ее обыкновений и атмосферы.

Что‑то, по всей видимости, в книге автобиографично, по крайней мере заимствовано автором из личного опыта. Хотя бы то, что героиня романа, от лица которой ведется повествование, Ева, подобно самой Рапопорт, живет в Нью‑Йорке, а родилась в Торонто. Вполне возможно, Несса поделилась с Евой и собственным темпераментом, заведшим ее далеко от родных мест.

Ждать звонка в дверь — это все равно что ждать перемен в Канаде. Мне так и не удалось объяснить родным, почему самое успокаивающее качество этой страны — то, как спокойно она следует от одного события к другому, — меня настолько бесит, что я веду себя даже эксцентричнее, чем хотела бы.

«Да ты просто всегда любила драмы», — говорит Тэм у меня в голове.

Название романа не раскрывает его смысла: именем одной из героинь он назван, кажется, лишь потому, что от ее лица рассказана история. А на самом деле ее только что, перед началом повествования умершая сестра Тэм, Тамара (полным именем ее в романе назовут только раз), — героиня нисколько не менее важная: как при ее жизни, так и после смерти. Без Тэм рассказанных в романе событий не было бы. А главное, не случилось бы основного события — самопонимания, самопрояснения и самопринятия, которое происходит с Евой на протяжении действия романа.

Этот роман для писательницы второй. Кроме него и первого романа под названием «Готовясь к субботе», Рапопорт является автором эссе и рецензий, публиковавшихся в американской периодике, мемуаров «Дом на реке» и сборника стихов в прозе «Женская книга горевания».

Новый ее роман — тоже о горевании. Причем о горевании в самом его начале, когда оно еще не осознано как таковое, когда утрата совсем свежа и поверить в нее не получается.

События романа происходят в родном для автора и героини Торонто в начале последнего десятилетия прошлого века: «до двухтысячного года осталось всего десять лет» (можно высчитать поколенческую принадлежность героинь: Ева, которой на момент повествования 35 лет, родилась в 1955‑м, а сестра ее, тремя годами старшая, в 1952‑м). Действие сосредоточено на протяжении семи дней шивы по умершей Тэм. Впрочем, повествование стереоскопично: в семь дней траура умещается не только целая жизнь сестер, но и времена более ранние, относящиеся к молодости и детству их бабушки, куда уходят корни их актуальных семейных проблем.

Для самой писательницы жизнь канадских евреев, волнующе экзотичная для нас, совершенно рутинна, поэтому большого внимания ей не уделяется. Эта жизнь тут скорее привычный фон, чем предмет повествования. Герои вполне ассимилированы, очевидно нерелигиозны и предписания — от шабата до шивы — соблюдают без малейшей рефлексии, исключительно потому, что этого требует обычай.

Особенно еврейского в книге ничего и нет — кроме отдельных характерных деталей да того, что событиям печали и понимания отведены здесь именно семь дней еврейского траура. Этого времени достаточно мало, чтобы уместившиеся в них события — главным образом внутренние для Евы — развивались плотно и интенсивно, и достаточно много, чтобы она вышла из этих дней с новым пониманием самой себя и своих отношений с близкими людьми.

В семи днях траура по невозвратимому близкому человеку есть что‑то от семи дней творения: почти ничего как будто в героине не меняя, эти дни пересоздают ее посредством того, что разрушают все ее исходные очевидности. И любимая сестра окажется посмертно совсем не такой (правильной, рациональной, прагматичной, близкой к совершенству), какой представлялась всю жизнь. Зато куда более близкой Еве, куда более понятной и в конечном счете понимающей.

И оказывается уже неважно, из‑за чего именно сестры, дружившие всю жизнь, разругались перед самой смертью старшей.

Мысли, к которым приходит героиня, справедливы, но не так чтобы очень неожиданны. Да, люди сложнее, чем могут казаться, даже если мы знаем их давным‑давно. В частности, адресаты нашей первой любви (а таков в романе Лори, которого Ева идеализировала 20 лет подряд) способны обернуться совершенно не тем, что являлось нам в мечтах. А тот, кого мы не очень ценили, напротив, может оказаться глубоко нам соответствующим. Да, в близких людей стоит повнимательнее всмотреться, а к собственным иллюзиям отнестись с осторожностью. Все это мы знали и раньше, но укоренить нас в этом знании никогда нелишне.

Самое же главное, интересное и новое, что мы находим в книге Рапопорт, это пошаговая реконструкция особенного, переходного жизненного состояния: едва начавшегося и уже необратимого расставания, пограничной полосы между жизнью, общей с родным человеком, и жизнью без него, которой предстоит научиться. Это описание не просто горя, но трансформации: разлуки с умершим и — неотделимого от нее — сохранения с ним связи. Осмысление того, как человек, уйдя из жизни, в ней продолжается.

Ну все как всегда, — фыркает Тэм у меня в голове. — Меня же даже похоронить не успели!

Тэм, которой по всем приметам уже нет на земле, не перестает быть рядом с оставленными ею живыми. Ее присутствие чувствует Ева, вся жизнь которой до тех пор была непрерывным диалогом с сестрой, спором с ней, соперничеством и сообщничеством одновременно. Ева продолжает — без всякого пафоса и мистики — видеть себя глазами Тэм, слышать ее голос, чувствовать, как та отреагировала бы на ту или иную ситуацию. И, вообразив во всех подробностях едкие комментарии только что умершей сестры к собственному поведению, реагирует на это по видимости парадоксально, а на самом деле логично.

А теперь я улыбаюсь, потому что Тэм словно вернулась ко мне.

Их общее, несмотря на все различия и расхождения, отношение к жизни сохраняется, и диалог продолжается. Просто этот диалог — и сам ушедший человек — из формы внешней жизни превращается в форму жизни внутренней.

— Ева, — шепчет мама, — тебе стоит привести волосы в порядок.

Я ошеломленно молчу.

— Просто… — Она оглядывается, ища поддержки, но не находит никого подходящего. — Ну, это разрешается, — объясняет она. — Твой отец как‑то сказал, что незамужней женщине во время шивы даже косметикой можно пользоваться.

Я таращусь на нее, разинув рот.

— Не надо на меня так смотреть, — говорит она.

Будь здесь Тэм, мы бы с ней вульгарно зафыркали.

— Мама — это нечто, — сказала бы она. — Ищет тебе мужа в день моих похорон.

Кстати, и заканчивается повествование воображаемым разговором двух сестер, обсуждающих новейшие обстоятельства, и последняя в романе реплика принадлежит именно Тэм — неважно, что, кроме Евы, никто ее не слышит.

«Саймон не боится бабушки», — говорю я Тэм.

Пока я разговариваю с сестрой, бабушка и Саймон завязывают оживленную беседу о достижениях органической химии <…>

«Он пытается ее завоевать», — говорю я Тэм.

На это она отвечает мне с той стороны: «Я же говорила».

Да не метафизика это никакая. Ничего потустороннего. Просто любовь.

Это история о многомерности человека, о проблематичности (и хрупкости, и неподлинности) условностей, претендующих на то, чтобы определять его существование. О неразрывности человеческих связей, если они не надуманные, а глубокие и настоящие. И конечно же, о любви. Прежде всего о ней.

Роман Нессы Рапопорт «Ева» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле и других странах