Как мы пели за деньги
Антон Носик
Лытдыбр: Дневники, диалоги, проза
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020. 571 с.
Редакция Елены Шубиной Издательства АСТ выпустила в свет книгу Антона Носика «Лытдыбр: Дневники, диалоги, проза». Читатели «Лехаима» имеют возможность прочесть фрагмент этой книги: текст, написанный в 1992 году для израильской газеты «Вести» и запечатлевший портреты четырех героев — четырех его авторов, в ту пору начинающих журналистов и литераторов.
Мы стареем, это неизбежно. Мы теряем легкость на подъем, спонтанность, чувство юмора; один из нас с ужасающей быстротой теряет волосы на голове. Мы все меньше интересуемся женщинами и все больше — хорошим обедом, желательно — за счет заведения, кто бы им ни был. Былое презрение к деньгам постепенно сменяется бережливостью, граничащей со скопидомством: наших избранниц уже не ожидает ужин даже в дешевой «Наргиле». С трудом втягивая воздух в прокуренные легкие, без всякого желания — по одной лишь обязанности, мы тащимся с ними, проклиная хамсин и безденежье, на прогулку по Старому городу. Там мы отдаем последнюю дань романтике и читаем специально подготовленные для этой цели стихи:
Когда бы реки повернули к нам
последнею водой к Иерусалиму
где жили мы
полуденным палимы то
ту которую
до этого не знал я звал бы анну Анна!
и она
не проходила б мимо…
Отдекламировав, мы совершаем ритуальный первый поцелуй, затем куем железо: деловито ловим таксомотор и через три минуты уже варим кофе — «ты здесь совсем один живешь?» — в нашей центровой квартире. Редкие отказы («ой, может, не надо <…> мама будет волноваться <…> мне сегодня нельзя…») воспринимаются с плохо скрываемым облегчением, отчего становятся более частыми. Дверь за посетительницей закрывается, собака укладывается на коврике, честно‑просительное выражение нашего лица сменяется дориан‑греевской ухмылкой, и с криком: «Сколь же радостней прекрасное вне тела!» — мы валимся на скрипучий диван (вот счастье‑то: можно по диагонали!) и убаюкиваем себя тринадцатым (который уж год…) уроком из «Самоучителя португальского языка». Диалог: «Знакомство. Прогулка по городу». Фодо, фодес, фодер.
Но если завтра в дверь постучат и на пороге встанет черный с пейсами человек из «Хевра кадиша» , пришедший с деревянным сантиметром производить замеры наших форм, — нет, не пустим. Врешь, костлявая, рано: в нас горит еще желанье. Конечно, не то уже, которое выгоняло за полночь на Минский хайвей или втискивало в заплеванный тамбур «шестьсот веселого» (до Калинина — стоя)… И не то, ради которого гуляли под ручку по замерзшим лужам до рассвета, на память читая Бродского. И не то, заставлявшее пилить левое предплечье ржавым лезвием «Спутник»… Но желанья умирают последними — даже позже еще, чем надежды. И приключений на свою почти уже лысую — нет‑нет, голову! — нам по‑прежнему хочется.
И мы их ищем. «Дожили до седых яиц, — добродушно ворчит ветеран российской гинекологии Мария Михайловна Р., — а ума не нажили», — глядя, как наша печальная команда, вооруженная двумя гитарами и тремя рюмками коньяку из кафе напротив, усаживается на теплый булыжник иерусалимского арбата на исходе субботы. А что поделаешь? Компания «Эм Эн Джей Лимитед» переживает временные финансовые затруднения, некто Нимроди заплатит последние деньги не раньше десятого (если вовсе), Дёма купил себе «пежо», и порядочный человек на его месте давно бы застрелился с такими долгами. Сегодня мы пришли просить подаяния. Пойми нас правильно, историческая родина. Твои дети хотят кушать. Крабов.
Президент компании «Эм Эн Джей Лимитед» Арсен А. Ревазов, M. D. , берет первый аккорд. Ответственный график издательства «Графор» Демьян Б. Кудрявцев (тот самый, который создал кодаковскую блядь с синими губами) подстраивается по ноте соль, тихо матерясь и тряся прической фасона «Мцыри» (см. иллюстрации Фаворского к первоисточнику). Обхватив колени, уткнув в них лицевую часть черепа, собственный корреспондент газеты «В.» из района боевых сербско‑хорватских действий готовится вступить развратным баритоном. Одолжив без спросу из соседней забегаловки столик и пластиковое канареечное кресло, экономический редактор той же газеты фарширует хлипкое тело блинчиками с шоколадом (куда что потом девается?!). У ног скульптурной группы — раскрытый чехол из‑под гитары, где в живописном беспорядке разложены медные монетки для возбуждения природной еврейской щедрости прохожих. Сбоку, почти не попадая в кадр, стоит Мадонна Михайловна Ф. с младенцем на руках, младенец радостно скалится редкими зубами на граждан. На другом фланге — снисходительный прищур Марии Михайловны Р., уже процитированной выше.
И вот они, братцы, запели. Б‑г мой, кто б мог подумать, что вместе у нас еще более отвратительные голоса, чем по отдельности! Прохожие, впрочем, останавливались, с интересом заглядывали в чехол, подсчитывая общую сумму мелочи. Веселая стайка сефардских школьников ликудного вида обступила нас и обещала озолотить, если споем гимн «Бейтара» (Иерусалим). Мы сообщили им, что власть в стране сменилась, и в подтверждение своих слов исполнили (довольно, кстати, складно) «Союз нерушимый». Этого они не поняли и ушли дальше, вниз, к площади Сиона.
Позже настала очередь «Катюши». Есть такая хорошая ивритская песня: «Ливлеву агас ве‑гам тапуах, арфилим чего‑то там не’ар…» Тут к нам подсели два звездно‑полосатых тинейджера в черных кипах и попросили разрешения услышать, как она поет. Разрешение было дано, и янки честно дослушали до конца, наступившего, впрочем, довольно скоро, потому что третьего куплета никто из нас не вспомнил даже на идише.
— Ду ю спик англит? — осторожно спросили американцы крайнего из нас.
— Кен, ай ду! А что? — показал себя эдаким полиглотом лысый череп.
— Уэр ю бай драгз в этом городе? — спросили кипастые форины на жаргоне «Ешива юниверсити». Сторонники Клинтона, они не интересовались морфином или ЛСД, пределом испорченности в их ешиве оказалась зеленая, сыпучая палестинская марихуана.
— Ин зе арабик сектор оф зе сити, — сказал экономический редактор.
— На площади Когана, у художников, — уточнил ответственный график.
— У Джонни в пабе «Череп»! — сказал лысый череп.
— На каждом углу, — подвел итоги дискуссии президент компании с ограниченной ответственностью.
— У меня, — тихо вступил в разговор неизвестно откуда взявшийся очкарик Съеблом (подлинная фамилия хранится в редакции). Он бросил в гитарный чехол десять рублей одной монеткой — проездом из Москвы в Петербург, знай наших! — и, заговорщически подмигнув ансамблю, увел американцев за угол. На прощание они успели крикнуть «спасибо!» и сыпануть нам пять шекелевых монеток на пропитание.
Анна (см. выше) действительно не прошла мимо. Она возникла из ночных огней кафе напротив — того самого, откуда мы полусперли столик и креслице, — подошла к нам и встала справа, улыбаясь и глядя на всех нас вместе, ни на кого в отдельности. Потом она прикурила, попрощалась, сдала смену и пошла домой ваять очередной унитаз из карской глазированной в цветочек глины. А мы продолжали петь. Так увлеклись, так увлеклись. Даже про крабов забыли.
Ночная публика струилась мимо в обе стороны. По левую руку от Арсена возник лоток с вареной кукурузой. Затем три смурных косматых курда притащили картонную коробку, набитую самопальными магнитофонными записями. Нам по этническому признаку предложили Высоцкого. Мы предпочли Поликера и гордо ничего не купили (Нимроди заплатит только десятого, Дёма в долгах за «пежо», см. выше). Кто‑то, очень быстро пробегавший мимо, бросил в гитарный чехол запечатанную пачку соленых кукурузных хлопьев «Бамба» производства компании «Осем». Лица благодетеля мы так и не разглядели. Скорее всего, за ним кто‑то гнался.
— Конфетки, бараночки! — тряс кудряшками (они же — руно) ответственный график. — Словно лебеди‑саночки…
— Спят усталые игрушки, — выводил жалобно экономический редактор. — Книжки спят.
— Yesterday love was such an easy game to play, — сетовал козлиным голосом лысый череп.
— Корчит тело России, — тревожил память поэта и между прочим солдата Михаила С. Генделева президент компании, сам почти русский офицер в изгнании с ограниченной ответственностью.
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла любимый город (может спать спокойно — не разобравшись в синтаксисе, дописала чья‑то паскудная левая рука). И мы отправились домой, где «Самоучитель португальского языка» уже распахивался нам навстречу тринадцатым уроком. Фодо, фодес, фодер… И не было с нами в эту ночь той, что всплакнула бы под душем, повторяя одними губами последнюю нашу строфу:
я
обитатель будущего дна
гляжу как зажигается одна и гаснет
и финальная волна проходит над
стеной Иерусалима
.
И слава Б‑гу, что не было.
Декретное время
Молочное братство
