Существуют интеллектуальные истории, рассказывающие нам об идеях, и биографии, рассказывающие о людях, стоящих за этими идеями, пишет журналистка Washington Post Эмили Тэмкин. В книге «Пиши как мужчина: еврейская маскулинность и нью-йоркские интеллектуалы» Рони А. Гринберг представляет и то, и другое: историю круга влиятельных мыслителей середины 20 века, чьи идеи сформировали современные Соединенные Штаты и чье глубокое понимание собственного еврейства и маскулинности сформировало эти идеи.

Гринберг интересует группа людей, большинство из которых были евреями, сыгравших значительную роль в формировании американского понимания интеллектуальной жизни. В их число входили деятели как правого политического толка, такие как Норман Подгорец, который «обвинял гомосексуалистов» в пацифистских взглядах Америки после войны во Вьетнаме, так и левые, как Ирвинг Хоу, который «почитал еврейскую маскулинность, олицетворяемую интеллектуальностью и воинственными дебатами», чего, как с сожалением считал Хоу, не хватало «новым левым».  

Гринберг также исследует такие институты, как журнал Menorah, центральным элементом которого считался проект «возрождения мужского начала» в американской еврейской жизни, а также Partisan Review и Commentary, целью которых было переплетение еврейского антикоммунизма и еврейской мужественности. В конечном счете автор стремится показать, как «идеология светской еврейской маскулинности вышла за пределы этой среды, чтобы сформировать американскую интеллектуальную и политическую жизнь в более широком смысле».

О влиятельных нью-йоркских интеллектуалах-евреях было написано много примечательных книг. Так, в книгах Джейкоба Хайльбрунна «Они знали, что они правы» и «Бегущий комментарий» Бенджамина Балинта повествуется о неоконсерваторах, деятелях 20 века, которые, как считается, «повернули вправо» в ответ на предполагаемые эксцессы левых. А такая книга, как исследование Карен Бродкин «Как евреи стали белыми людьми и что это говорит о расе в Америке», рассказывает о формировании идентичности американских евреев-мужчин в послевоенный период. 

Но все-таки никто не был так внимателен, как Гринберг, именно к тому, как еврейский опыт сформировал понимание маскулинности у этих людей и как это понимание стало центральным для формы и содержания их работ.

В предисловии Гринберг цитирует соучредителя New York Review of Books Джейсона Эпштейна, который, описывая эту когорту, заявил: «Когда в этой толпе появлялись женщины, первое, о чем вы думали, хорошо ли они выглядят и можно ли с ними переспать. Но если бы оказалось, что женщина может писать так, как мужчина, этого было бы достаточно».

Что это значит? Что именно «эта толпа» считала навыком «писать как мужчина»?  Маскулинные формы мужественности были в основном недоступны евреям в конце 19-го и начале 20 веков: в то время европейские стереотипы представляли мужчин-евреев слабыми и женоподобными. Это было усвоено и иногда даже усилено самими евреями. Однако группа, рассматриваемая в обсуждаемой книге, это дети иммигрантов, они «пытались занять свое место в новой культуре маскулинности в индустриальных Соединенных Штатах», создавая «светскую еврейскую маскулинность», которая была «одновременно исключительно американской и исключительно еврейской». 

В их мемуарах матери были представлены как властные тираны, выхолащивавшие влияние слабых отцов, что было связано с бедностью и лишениями. Сыновья — поколение, о котором пишет Гринберг, — хотели избавиться от бедности и слабости. 

Будучи мальчиками, они боролись с этими стереотипами, присоединяясь к уличным бандам и занимаясь спортом, утверждая свою маскулинность любыми способами. Позже это переросло в интерес к дискуссиям — по мере того, как они повышали свое образование, особенно в Городском колледже Нью-Йорка, который многие из них окончили. «Ведь бой лучше вести мозгами, чем мускулами», — пишет Гринберг.

Она особенно интересуется тем, что вся эта светская еврейская маскулинность означала для женщин. Поэтому также пишет об отношениях этой группы мужчин с женщинами, которые не были их матерями. О том, например, что женщины-нееврейки как писательницы воспринимались ими более серьезно, чем «писательницы-еврейки, которые вращались вокруг группы». 

Двум таким интеллектуалкам-нееврейкам, Элизабет Хардвик и Мэри Маккарти (чья бабушка по материнской линии все-таки оказалась еврейкой), было разрешено пополнить их ряды. Впрочем, они считались также очень красивыми, притягательными и сексуально доступными (предположительно, для мужчин это опять же был способ продемонстрировать свою маскулинность). 

Единственным исключением из числа евреек считалась для них Ханна Арендт — хотя, будучи эмигранткой, она все же отличалась от других. 

Тесс Шлезингер свой роман «Бесхозные» посвятила «неспособности этих писателей-мужчин удовлетворять амбиции женщин, как профессиональные, так и личные».

Мужчины, о которых идет речь, как показывает читателю Гринберг, противопоставляли светскую еврейскую маскулинность маскулинности чернокожих американцев. 

В своем эссе под названием «Моя негритянская проблема — и наша» (1963) Подгорец подробно описывает, как чернокожие мальчики, с которыми он вырос и маскулинность которых описывает с такими телесными подробностями, что это явно контрастирует с его собственным интеллектуализмом, называли его «неженкой». Гринберг считает, что Подгорец в этом эссе доказывает: «евреи, возможно, не были такими спортивными и физически крепкими, как афроамериканцы, но у них было сильное интеллектуальное наследие, которое следовало хранить, чего, по-видимому, не хватало чернокожим американцам». 

Если и можно за что-то покритиковать книгу Гринберг, так именно за то, что больше внимания можно было бы уделить американскому расовому (и расистскому) контексту, в котором формировалась «еврейская маскулинность».

Гринберг прилагает усилия, чтобы расширить сферу своего исследования, выведя ее за пределы круга мужчин. Так, она обращается к фигуре Дианы Триллинг, литературного критика и жены Лайонела Триллинга, и к тому, как ее «едкие и язвительные» (то есть «мужские») письма позволили ее мужу создать образ писателя, «не запятнанного» спорными аргументами нью-йоркских интеллектуалов. Мидж Дектер, жена Подгореца, была интеллектуалкой из Манхэттена, которая при этом «также была поборницей «семейных ценностей» еще до того, как появился этот термин»: она сумела использовать стереотип о «еврейской американской принцессе», как бы противопоставив ее «освобожденным женщинам», а также «грубые обобщения, карикатуры и стереотипы о геях». 

Гринберг предлагает поправку к стандартной версии, согласно которой эксцессы конца 1960-х годов подтолкнули таких людей, как Подгорец, вправо. По ее мнению, в его случае «гендерные фиксации были резервуаром, который в течение многих лет наполнялся пониманием его собственной психологической борьбы и борьбы честолюбивых американских мужчин его поколения, евреев и неевреев». То есть, по мнению Гринберг, он был одержим проблемами гендера и маскулинности задолго до конца 1960-х годов.

Книга Гринберг, в отличие от текстов ее героев, не полемична, а размеренна и детальна. И хотя эта работа очень подробна (в конце концов здесь тщательно изучена группа людей и внимательно прочитаны их сочинения), она не становится скучной и не уклоняется от своих магистральных тем. Более того, чтение книги, в которой исторически значимые интеллектуалы воспринимаются не только как писатели и мыслители, но и как люди, пытающиеся понять, кем они были, — это глоток свежего литературного воздуха.