Июльский дождь

Ада ШмерлингИрина Мак 20 августа 2015
Поделиться

XVI Фестиваль израильского кино позволил москвичам составить собственное представление о достижениях кинематографистов, работающих в Эрец‑Исраэль.

Только в июне здесь прошел другой киносмотр — I Московский еврейский кинофестиваль (см.: Ада Шмерлинг. О сильных женщинах и забытых героях). И он действительно был первым, тогда как порядковый номер израильского фестиваля может ввести в заблуждение. Дело в том, что всякий раз это ежегодное мероприятие, организуемое посольством Израиля в соавторстве с Минкультом этой страны, проходит в новом формате и не привязано ни к сезону, ни даже к месту: многие помнят, например, как в 2011‑м фестиваль прошел в Петербурге. В этом году даты проведения смотра определили и место: летняя площадка кинотеатра «Пионер» в парке «Сокольники».

Кадр из фильма Амоса Гитая «Циля» (2014)

Кадр из фильма Амоса Гитая «Циля» (2014)

Исключение было сделано всего для одного игрового фильма — «Цили», свежей работы известного израильского кинорежиссера Амоса Гитая. Ее показывали в основном здании «Пионера», на Кутузовском. Эта деталь позволяла оценить, какое значение придавалось московской премьере картины, показанной в 2014 году на Венецианском кинофесте, правда вне конкурса.

Надежды скорее не оправдались. История 17‑летней Цили из‑под Черновиц, которая, потеряв семью — все попали в концлагерь, — пытается выжить в лесу, ее робкие контакты с обитателями деревни, куда она приходит в поисках еды, выдавая себя за дочь местной проститутки, при всей актуальности темы Катастрофы оказалась невнятной и оттого не слишком убедительной.

Фильм снят по роману Аарона Аппельфельда, который и сам родился в деревне недалеко от Черновиц и, сбежав мальчишкой из концлагеря, три года скитался в лесу. Однако книга не автобиографична. Представляя картину в Венеции, Гитай процитировал реплику Аппельфельда из его диалога с Филипом Ротом. Аппельфельд сказал: «Реальность Холокоста превосходила всякое воображение. Если бы я оставался верен фактам, никто мне не поверил бы. Поэтому я выбрал девушку, которая была на момент событий чуть старше меня, вытащил из памяти “историю моей жизни” и перетащил ее в творческую лабораторию, где моя память уже не единственный хозяин». В попытках придать выдуманной истории достоверность Гитай сделал главным языком фильма идиш. Но добился, похоже, обратного эффекта: идиш кажется здесь, скорее, любопытной и даже милой, чем оправданной деталью.

Кадр из фильма Бенни Фредмана «Суицид» (2014)

Кадр из фильма Бенни Фредмана «Суицид» (2014)

Возвращаясь к программе фестиваля, заметим, что open air стал не самым удачным форматом. Организаторы оказались не готовы к погодной аномалии, ежедневные дожди напугали многих. Самая страшная гроза разразилась перед показом картины «Суицид» (2014), которую представлял режиссер Бенни Фредман, — это его первый полный метр.

Полицейский смотрит на изображение в видеокамере и видит женщину, поджигающую магазин, в котором произошло убийство — или акт суицида. Это первые кадры. Фредману во что бы то ни стало хотелось снять триллер — первый израильский триллер по образу и подобию голливудских. И при всей своей вторичности это крепкое жанровое кино, история рассказана элегантно и энергично: сюжет укладывается в 24 часа, нелинейный монтаж держит в напряжении, флешбэки сознательно путают зрителя, который не понимает, происходит ли то, что он видит на экране, сейчас или это было давно.

И израильская реальность узнаваема: внешне благополучная семья, живущая явно не по средствам, в долг — как живет полстраны. Все в «минусе», и «минус» продолжает рас­ти — сначала в банке, потом у ростовщика. Герой попадает в кабалу мафиози, его ребенку угрожают, и все это происходит — нет, не в Тель‑Авиве, как вы подумали, а в Иерусалиме. Режиссер показывает с новой стороны город, где родился. Неожиданный ракурс намекает, что фильм снят для своих — для израильтян и тех, кому эта страна небезразлична. Потому что те, кому все равно, сигнала не заметят. В этом состоит принципиальное отличие Фестиваля израильского кино от недавнего Еврейского кинофеста — там были картины, сделанные режиссерами разных стран на волнующие их темы, тогда как нынешний смотр, не ставя концептуальных задач, просто показывает свежий срез местного кинематографа, нестарого и пока не слишком богатого на шедевры.

Кадр из фильма Талии Лави «Мотивации ноль» (2014)

Кадр из фильма Талии Лави «Мотивации ноль» (2014)

Фестиваль открылся работой Талии Лави «Мотивации ноль» (2014) — местами драматичной, местами смешной историей подружек, которые служат на артиллерийской базе на юге Израиля. В хвосте программы стоял детектив Евгения Румана «Человек в стене» (2014). А самым ярким событием показов open‑air стала короткометражка «Добро пожаловать, или Примите наши соболезнования» (2012) Леонида Прудовского, показанная в паре с его же фильмом «Как рыбка без воды».

«Добро пожаловать…» — рассказ о том, как автор мальчиком совершил Алию. 1991 год, самолет приземляется в Бен‑Гурионе, мама кричит: тетя Роза, просыпайтесь! А тетя Роза умерла. Так и не став гражданкой Израиля, поэтому похоронить ее здесь нельзя. И дальше мама вынуждена выкручиваться и обманывать, превращаясь из пусть нищей, одетой в советское, но гордой своей бедностью интеллигентной дамы в хитроумную олам хадашам, вынужденную юлить и приспосабливаться к условиям, в которых — о ужас! — ей теперь придется жить.

Это уже было в «Охоте на бабочек» Иоселиани, где все происходит во Франции, но есть отступления от сюжета, в которых еще Москва, и умная, с прекрасным образованием красавица сгибается под тяжестью пошлой советской, недостойной ее жизни. А потом, уже во Франции, на фоне чудных старушек — ушедшей натуры, — мы видим, какая же она мелкая, жадная, невоспитанная дрянь.

Кадр из фильма Леонида Прудовского «Добро пожаловать, или Примите наши соболезнования» (2012)

Кадр из фильма Леонида Прудовского «Добро пожаловать, или Примите наши соболезнования» (2012)

«Добро пожаловать…» — это и памятник алие 1990‑х, снятый от лица режиссера в стиле хоум‑видео, как будто мальчик взял в руки старенькую камеру с паршивой советской пленкой и снимал как мог. Это ностальгический взгляд недавних детей на времена, когда родители были молодыми. Это еврейский анекдот, едкий и нежный. Потому что про себя.

Репатриантам 1990‑х посвящена и документальная картина «Голоса из будки» Лины Чаплин, показанная, как и вся неигровая программа фестиваля (в ней всего два фильма), в Центре документального кино. Слово «будка» на иврите тоже «будка». Это будка охранника — много будок, в которых сидят разные люди, режиссер дает им слово и хочет, чтобы зрители расслышали их голоса. Но может быть, этим людям нечего сказать? Кажется, что так и есть: Лина Чаплин показала классических лузеров. Это сочувственный взгляд репатриантки 1976 года на людей, которые не нашли себе места в израильской жизни. А сказать им хочется. И они говорят.

Второй документальный фильм в программе — «Альбом 61» Халила Эфрата — был посвящен израильскому шахматисту Борису Гельфанду и матчу за шахматную корону, в котором он проиграл в 2012 году. Собственно матч, проходивший в здании Третьяковки, и все, что было с ним связано, и есть сюжет. Он настолько увлекателен, что при всей старомодности картины — как будто все происходит в 1970‑х — оторваться от нее нельзя. Но старомодность даже не главная беда — фильм о матче за звание чемпиона мира в Москве рождает аллюзии на другие шахматные матчи, из прошлых времен. Должен рождать, и если этого не происходит, рассказ выглядит неполным. Ибо шахматы в России больше чем игра. И снимая фильм о шахматах, игнорировать этот факт нельзя.

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

The New York Times: Памяти Шалома Нагара, которому выпал жребий казнить Адольфа Эйхмана

Его назначили палачом, который должен был привести в исполнение приговор беглому нацистскому преступнику — это был единственный случай смертной казни в истории Израиля. Нагар признавался, что Эйхман, живой или мертвый, производил устрашающее впечатление. Рассказывая о казни, Нагар вспоминал Амалека — библейского врага древнего Израиля: Б-г «повелел нам уничтожить Амалека, “стереть память его из-под неба” и “не забывать”. Я выполнил обе заповеди»

Баба Женя и дедушка Семен

Всевышний действительно поскупился на силу поэтического дарования для дедушки Семена. Может быть, сознавая это, несколькими страницами и тремя годами позже, все еще студент, но уже официальный жених Гени‑Гитл Ямпольской, он перешел на столь же эмоциональную прозу: «Где любовь? Где тот бурный порыв, — писал дед, — что как горный поток... Он бежит и шумит, и, свергаясь со скал, рассказать может он, как я жил, как страдал... Он бежит... и шумит... и ревет...»

Дело в шляпе

Вплоть до конца Средневековья в искусстве большинства католических стран такие или похожие головные уборы служили главным маркером «иудейскости». Проследив их историю, мы сможем лучше понять, как на средневековом Западе конструировался образ евреев и чужаков‑иноверцев в целом