19 сентября 1724 года, стало быть 2 тишрея 300 лет назад, «в доброй старости», почти 80 лет от роду мир покинула удивительная женщина. Ныне известная как Гликель из Хамеля (на идише) или Глюкель из Гамельна (по‑немецки), Гликель эйшес реб Хаим (Гликель, жена Хаима) из Хамеля прожила долгую и насыщенную событиями жизнь. Она была образованной и относительно обеспеченной женщиной (хотя знала и периоды серьезных финансовых затруднений). Из‑за ее многочисленных коммерческих начинаний у нее были широкие связи с внешним миром, выходящие за пределы семейного круга. Но мы помним о ней три столетия спустя не из‑за событий в ее жизни, а потому что она решила записать свою историю и рассказать об уроках, которые извлекла: получилось удивительное произведение в семи частях, охватывающее временной отрезок длительностью 28 лет. В свое время мы публиковали его на русском и в журнале, и отдельной книгой.

А недавно я прочитал заметки о Гликель нашего постоянного автора Рохл Кафриссен. Они показались мне настолько любопытными, что фрагментами из них (в переводе Нины Усовой) я решил поделиться в своей колонке.

До нас дошло не так много мемуарных текстов, написанных евреями‑ашкеназами в начале Нового времени. Рассказ Гликель о своей жизни — единственное известное на сегодняшний день произведение подобного рода, написанное еврейской женщиной. В нем на удивление ярко показана повседневная жизнь евреев в немецких землях, а потому оно представляет неизменный интерес как для ученых, так и для обычных читателей.

Знакомясь по очереди с семью разделами книги, мы узнаем подробности о повседневной жизни Гликель: о делах, которые она затевала (включая торговлю жемчугом и золотом, работу принадлежавшей ей чулочной фабрики, выдачу денег в долг), о постоянных разъездах, о бесконечной круговерти сватовства и подготовки к свадебным торжествам. А еще мы видим ее глазами еврейскую общину. По забавным эпизодам из жизни общины в ее пересказе можно составить представление о том, как менялись взаимоотношения между ашкеназской и сефардской общинами в Северной Европе.

В какой‑то момент Гликель, обращаясь к своим детям, пишет: «Я намерена, даст Б‑г, оставить все это вам в семи книжицах, если Г‑сподь дарует мне жизнь». Гликель не уточняет — ни здесь, ни в последующих текстах, — что она имела в виду, предпочитая намеки вроде «это». Действительно, наименовать то, что решилась создать Гликель, — задача не из простых.

Вместо того чтобы придерживаться какого‑то одного жанра на протяжении всей книги, Гликель свободно использует тот, который подходит ей именно в данный момент, в зависимости от характера повествования.

Первые записи она начала делать после смерти любимого мужа Хаима: тогда в ее жизнь, прежде полную суеты, вторглась печаль. В 45 лет Гликель алмонес реб Хаим— Хамель (вдова Хаима) стала записывать историю своей жизни. Начинается она еще до ее появления на свет и заканчивается за несколько лет до смерти. Первая книга написана согласно условиям мусер‑сефер, жанра наставлений. Тон повествования сдержанный, задумчивый. Скорбя о недавно умершем муже, Гликель размышляет о человеческом страдании и неисповедимых путях Г‑сподних: «Итак, дорогие мои дети, не отчаивайтесь <…> в покаянии, молитве и милосердии, ибо великий Б‑г самый сострадательный, Б‑г сострадания и милости, неспешен в гневе на нечестивых, равно как и на праведных…» За этим призывом к детям не терять веры в Б‑га, кажется, стоит нечто большее: похоже, автор обращается и к самой себе, скорбящей вдове, а также к своим читателям.

Во второй книге автор знакомит нас с разными семейными родословными, а также историей еврейских общин в Гамбурге (городе, где Гликель родилась) и Альтоне (соседнем городе, где ее семья какое‑то время жила). Именно во второй книге Гликель вспоминает о своей помолвке — ей тогда было двенадцать лет, о свадьбе — она вышла замуж в неполных четырнадцать. Гликель пишет, что, несмотря на их юный возраст, они с мужем жили в любви и согласии. Он быстро стал делать успехи в торговле золотом, и это хорошо, потому что к концу второй книги она родила уже второго ребенка (всего за свою жизнь она выносила 14 детей).

Воспоминания Гликель выстроены в хронологическом порядке, но не слишком строго. Она рассказывает интересные случаи, переходя от свадеб к убийствам, время от времени отвлекаясь то на притчу, то на легенду. Если вы рассчитывали, что материал ее повествования будет четко организован, вас ждет разочарование. Как рассказчик Гликель больше напоминает чересчур словоохотливую тетушку на свадьбе, сделавшую не одну ходку к бару. Да, вам придется выслушать от нее последние новости о родственниках, которых вы в глаза не видели, но, если не сбежите, вам поведают самые невероятные семейные истории и надают кучу добрых советов.

Взрослея и все более встраиваясь в окружающую жизнь, Гликель становится свидетельницей разных войн, следит за приходом и уходом лжемессии Шабтая Цви. В пятой книге она теряет любимого мужа Хаима. С этим связаны душераздирающие картины телесной немощи и глубокой скорби. По окончании традиционного тридцатидневного траура Гликель чувствует себя забытой: «…ни брат мой, ни сестра не пришли нас повидать <…> спросить, как мы или как справляемся». Ей очень обидно, что родные бросили ее как раз тогда, когда она больше всего нуждалась в поддержке. В очередной раз делая резкий поворот в повествовании, она рассказывает длинную притчу о том, что друзья ненадежны и человеку стоит рассчитывать лишь на собственные силы.

Вполне логично, что сильно разочарованная Гликель захотела рассказать подобную историю. Но неожиданно то, как эта нравоучительная история разворачивается. В притче царь велит сыну испытать на верность своих друзей. Тот должен среди ночи заявиться к ним под дверь с мертвецом в мешке. (Не пугайтесь, это всего лишь зарезанный теленок, не человек.) Мораль сей «басни» такова: настоящие друзья те, кто помогут вам схоронить тело, не задавая лишних вопросов. А если откажутся это сделать — они не настоящие друзья.

Поделившись этой мудростью, Гликель возвращается к делам домашним, рассказывает, как распродала имущество и выручила достаточно денег, чтобы расплатиться со всеми кредиторами, и еще кое‑что осталось, чтобы дать в долг под проценты.

Что остается неизменным на страницах всех семи частей, так это на редкость уверенный голос рассказчицы. При всем своем смирении — а Гликель о нем не раз пишет — она знает, что видела то, чего другие не видели, и полученным опытом стоит поделиться. Как автор Гликель умело обыгрывает те моменты, которые показывают: ее жизнь заслуживает внимания. Например, вскоре после свадьбы Гликель и ее мать одновременно зачали и почти одновременно произвели на свет младенцев. Гликель вспоминает, как они вместе восстанавливались после родов, но «покоя не было из‑за всех этих людей, спешивших увидеть чудо: мать и дочь, вместе разродившихся и лежащих в одной комнате».

Воспоминания Гликель увлекательны, легко читаются и в основном правдивы.

Большой интерес вызывает редкостная широта кругозора Гликель. Пересыпанные прибаутками, отступлениями, родословными, ее мемуары так и не вписались ни в какие жанровые рамки — ни тогда, ни сейчас. С тех пор как рукопись сто лет назад была опубликована в виде научного издания, исследователи без конца обращались к этой сокровищнице исторических подробностей. Но если рассматривать замечательное произведение Гликель как исторический источник, возникает все же ряд проблем.

Например, один из моих любимых эпизодов в книге — встреча Гликель с последователями Шабтая Цви. Она пишет, что многие евреи, поверив в то, что он станет «Спасителем» еврейского народа и вернет их в Землю Израиля, поспешили распродать все свое имущество. Свекор Гликель тоже верит Шабтаю и делает приготовления. Поскольку город Гамбург, где живет Гликель, — крупный порт, он полагает, что Мессия будет выводить евреев именно оттуда. Готовясь к путешествию, он размещает в доме Гликель две большие бочки с предназначенными для длительного хранения продуктами.

К сожалению, вскоре становится понятно, что Шабтай Цви скорее шарлатан, а не Мессия. Но свекровы бочки еще несколько лет стоят в доме у Гликель как символ трагического заблуждения евреев, поверивших Шабтаю Цви, и печально‑курьезное свидетельство доверчивости ее собственного свекра.

И вот в 2004 году историк Роберт Либерлес в статье для журнала Nashim, рассуждая о надежности текста Гликель как первоисточника, выливает на эти бочки ушат холодной воды, назвав ее воспоминания «спорными». Не вдаваясь в детали, утверждает он, можно рассматривать этот эпизод лишь в качестве «забавной истории», не придавая ему большего значения. При этом Либерлес цитирует историка мессианства Гершома Шолема, который «высказал сомнение: вряд ли евреи в мессианском порыве распродавали свое имущество в таком масштабе».

Конечно, Гликель не репортер и не ученая, перед которой стоит задача точно зафиксировать происходящее. Используемые ею повествовательные формы разнообразны, эклектичны и дают читателю пищу для размышлений. И я понимаю, что исследователям необходимо тщательно взвешивать все свидетельства, чтобы делать выводы. Но, по‑моему, глупо сводить разговор о Гликель к банальному выбору между «первоисточником» и «развлечением». Когда таким образом пытаются отмахнуться от интересных историй Гликель, меня это настораживает. Думаю, потому, что мне ее рассказ кажется как раз слишком правдоподобным.

Умерший в 1982 году Гершом Шолем не застал головокружительного успеха «Оставленных»: первые книги этой серии вышли в конце XX века. «Оставленные» оказались признанным культурным явлением: фантастическая история о конце света, разошедшаяся тиражом порядка 65 млн экземпляров и вдохновившая на создание фильмов, видеоигр и детских игрушек, строится на обещании, что истинно верующих отправят в рай, и очень‑очень скоро. И пусть истории о страховании домашних питомцев на время этого «путешествия» оказались уткой, но многие действительно внесли корректировки в свою повседневную жизнь, ожидая близящегося конца света.

История со свекром Гликель и его «сухим пайком» раннего Нового времени кажется очень своевременной и для нынешних темных времен. В последние три десятилетия набрало популярность движение выживальщиков — идеальная американская смесь теологии конца света, экзистенциального страха и технологии дегидратации. Люди не просто верят в конец света, но и вкладывают в него значительные средства.

Гликель и члены ее общины все еще переживали последствия кровавой резни, случившейся во времена восстания Богдана Хмельницкого. Неужели нельзя допустить, что некоторые из них, став свидетелями собственного мини‑апокалипсиса и поверив мессианским обещаниям, пошли на такие крайности — продали свои дома и сделали запасы говядины? Вполне возможно.

Вряд ли Гликель заботило, примут читатели ее рассказы за чистую монету или нет. Она хотела донести более глубокую правду о мире, как она его видела. И мне кажется, нежелание Гликель называть свою книгу — своего рода послание. Нас приглашают прочесть эту книгу, над которой она так долго трудилась, без предвзятости. И самим посмотреть, что происходит, когда мы встречаемся с прошлым на его условиях, но уже в наше время.