История, оперенная рифмой: феномен «Седьмой колонки» Натана Альтермана
Продолжение. Начало см. в № 10 (306)
Телеграмма Хабада
Этот перевод приводится здесь специально для того, чтобы продемонстрировать катастрофическую степень непонимания советской реальности — непонимания, царившего в те годы среди всей западной либеральной общественности, частью которой ощущали себя культурные круги Эрец‑Исраэль. Альтерман — надо отдать должное его честности — не побоялся включить это стихотворение в книгу «Седьмая колонка», невзирая на то, что из ряда вон выходящая наивность этого текста стала ясна автору уже несколькими годами позже. В самом деле, нет ничего более далекого от советской действительности, чем изображенная здесь сусальная картина.
Интеллигентный военный цензор, благосклонно выслушивающий славословия в адрес религиозной еврейской организации, «гвардеец Шнеерсон», гордо оповещающий сотрудника НКВД о своей верности иудейским ценностям, и прочие несуразности заставляют современного читателя предположить, что перед ним едва ли не пародия. Но в том‑то и дело, что Альтерман, демонстрирующий, как правило, завидную проницательность и тонкое понимание происходящего, в данном случае обнаруживает ту же куриную слепоту, которая, будем справедливы, поразила в то время всю либеральную западную интеллигенцию.
Поводом для написания колонки послужила телеграмма из российского города Куйбышева, полученная тель‑авивским отделением Хабада. 17 августа газета «Давар» рассказала об этом в заметке под заголовком «Лулавы и этроги для СССР», где среди прочего говорилось: «Габаи синагоги Хабада в Тель‑Авиве получили телеграмму от главы еврейской общины г. Куйбышева М. Фейгина с просьбой срочно выслать авиапочтой из Эрец‑Исраэль лулавы, этроги и адасы ».
Стихотворение «Телеграмма Хабада» (ד”בח לש המרגלטה) было опубликовано 20 августа 1943 года в газете «Давар». Хабад — аббревиатура ивритских слов хохма, бина, даат (соотв. мудрость, понимание, знание) — название мощного направления в хасидском варианте иудаизма. Хабадников называют еще любавичскими хасидами. Движение было основано в начале 70‑х годов XVIII века рабби Шнеуром‑Залманом из местечка Ляды (Белоруссия). Его старший сын, Дов‑Бер Шнеерсон, возглавивший Хабад после смерти отца (1813), поселился в белорусском городке Любавичи (отсюда и название хасидского двора).
Военный цензор потупил взгляд,
перевел глаза в потолок:
что такое, черт побери, Хабад?
хоть бы кто объяснил, помог…
Прибежал секретарь, от стола сутул,
долго рылся в папках, сердит…
нынче много всяких аббревиатур
бюрократия нам плодит.
Их уже накопился большой отряд,
и попробуй все заучи —
вот забудешь, скажем, такой Хабад —
бац! И выговор получи!
Тут зашел гвардеец Давид Шнеерсон —
Эй, Давидка, друг, выручай!
Ты ведь в курсе дел, должностей, персон —
и слыхал о Хабаде, чай…
О Хабаде?.. — Давид улыбнулся. — Да!
Это те, чьи пути прямы.
Ведь они, товарищ цензор, всегда
против Гитлера, как и мы!
Их сердца упрямей земли сырой,
горячее, чем кипяток,
жаль, от них не зависит тот фронт второй —
он уже б воевал, браток!
А их вера сильней, чем железобетон,
атакующих рот резвей.
Так велел им лидер их, Шнеерсон, —
я ведь тоже — его кровей.
Я ведь тоже чувствую, слышишь, брат,
в рукопашной схватке траншей,
как горит негасимым огнем Хабад —
в том числе и в моей душе.
Ты не думай, товарищ цензор, — я свой,
я учил, как и ты, истмат,
но под гром стрельбы и снарядов вой
хорошо, что есть и Хабад…
И ответил цензор: я хоть и гой,
но могу понять твой запал —
ведь и Дмитрий, славный наш князь Донской,
в комсомол, увы, не вступал.
Повседневное с прошлым сплетается, брат,
и бесценен такой урок,
если видят Тунис, Аламейн, Сталинград,
что достоин себя в эти дни Хабад!
Извини мне высокий слог…
Так сказал он, пылинку смахнул с листа,
на весу его подержал
и, печать «цензуру прошло» достав,
к телеграмме ее прижал.
Уволенный гимн
Поводом к написанию стихотворения стало известие о смене государственного гимна СССР (Натан Альтерман узнал об этом за два дня до выхода колонки из статьи в газете «А‑Арец»). До этого гимном Советского Союза, с самых первых дней, был «Интернационал» — боевая песня соединяющихся пролетариев всех стран. Был — пока товарищ Сталин не пришел к выводу, что слова, написанные в 1871 году Эженом Потье и положенные на музыку Пьером Дегейтером (в 1888‑м), уже не выражают всю гамму чувств советского народа и не отражают социалистический характер государства. Решением Политбюро ВКП(б) от 14 декабря 1943 года был утвержден новый гимн (музыка А. Александрова, слова С. Михалкова), избранный, по итогам всесоюзного конкурса, взамен отправленного в отставку «Интернационала». В отличие от абстрактного и потому расплывчатого интернационализма прежнего гимна, новый вариант обладал отрадной патриотической конкретикой: в нем упоминались и Великая Русь, и Отечество с Отчизной, и Ленин, и Сталин, и советское знамя, и необходимость победить захватчиков.
К тому времени Альтерман еще не избавился от восторженно‑уважительного отношения к Советам (прозрение наступит позже, после казни членов Еврейского антифашистского комитета, расстрелянных по приказу Сталина), а потому не мог позволить себе прямую критику решения об отставке «Интернационала» и ограничился лишь намеками, косвенно выраженным неодобрением. Впрочем, даже такая критика представляла собой значительный шаг вперед по сравнению с лубочной картиной «Телеграммы Хабада» и некоторых других подобных текстов.
Стихотворение «Уволенный гимн» (רטופמה רישה) было опубликовано 24 декабря 1943 года в газете «Давар».
Он поднялся и молча собрал свое,
и прощально взглянул на стены.
Так уходит старик, ветеран боев,
гладиатор большой арены.
Он уйдет, но другие заполнят рать,
ведь Россия — в огне военном…
Он когда‑то вел ее Зимний брать,
был ее вождем вдохновенным.
Он грозил грозой и взлетал орлом
из темниц и тюремных блоков,
и гремел его барабанный гром
даже в строчках поэмы Блока.
И сейчас глядят ему люди вслед,
салютует ему планета —
ведь вины этой песни, конечно, нет,
в том, что счастья в итоге нету.
Виноваты те, кто наделали дел,
кто во имя ее грешили…
Виновата не песня, а тот, кто пел —
тот, кто пел ее и фальшивил.
Мы не раз еще вспомним ее мотив,
ее пыл молодой, наивный…
Хоть сейчас, куда ни глянь, коллектив
спешно учит иные гимны.
Почему запрещено спрашивать о судьбе еврейских писателей в России?
Это стихотворение с длинным, не похожим на поэтический заголовок, названием было написано под впечатлением событий на Конференции ивритских писателей в декабре 1951 года. Кто‑то из участников осмелился предложить резолюцию, которая выражала «боль и гнев в связи с исчезновением еврейских писателей в Советской России». Это предложение вызвало резкий отпор со стороны членов группы «Молодая гвардия», имеющих связи с просоветской партией МАПАМ. Один из «молодогвардейцев» в знак протеста покинул конференцию. Резолюция была принята большинством голосов, но, к сожалению, не помогла (как, впрочем, и остальные, гласные и негласные, протесты мирового еврейства): «исчезнувшие» писатели Перец Маркиш, Лев Квитко, Давид Бергельсон, Ицик Фефер и их товарищи по Еврейскому антифашистскому комитету были расстреляны сталинскими палачами спустя семь с половиной месяцев, 12 августа 1952 года.
Осторожно‑примирительный тон стихотворения наряду с искренним недоумением и возмущением по поводу сути вопроса, вынесенного автором в заголовок, кажется сейчас странным: разве в Израиле не было построено демократическое общество западного типа, свободное от подобных страхов и опасений? В том‑то и дело, что нет — не было. Существующий сегодня уровень свободы мнений и высказываний (сам по себе отнюдь не максимальный) является результатом долгой и сложной борьбы за свободный характер израильского общества. Это теперь, в начале XXI века, тоталитарные убеждения (в форме левых, коммунистических, анархистских и подобных им людоедских взглядов) свойственны лишь незначительному проценту избирателей, но в первые годы существования Израиля ситуация выглядела совершенно иначе. Сталинистские силы (партии «А‑Шомер А‑Цаир», «Ахдут А‑Авода», ПАКАП, МАКИ, МАПАМ и другие группы и объединения), целиком или большей частью ориентированные на Советский Союз, пользовались тогда серьезным общественным влиянием.
Вот как характеризует тот период известный израильский литератор Хаим Гури (пальмахник, боевой офицер, сам разделявший взгляды левой партии «Ахдут А‑Авода»):
«[Партия] МАПАМ тогда была силой! 20 депутатов кнессета первого созыва! Она включала в себя “А‑Кибуц А‑Арци”, относящийся к партии “А‑Шомер А‑Цаир”, большую часть другого кибуцного объединения “А‑Кибуц А‑Меухад”, многих рабочих из городов и сельскохозяйственных поселений (мошавов), лучших бойцов Войны за независимость, интеллектуалов, писателей и поэтов. Это был лагерь сионистов‑социалистов в сердце молодой Страны Израиля — лагерь, который искал в те дни связь с коммунистическим движением, с революционным миром и всем сердцем желал стать частью этого мира. МАПАМ верила в сионизм, действующий совместно с Советским Союзом, а не против него».
По реакции израильских сталинистов на более чем невинную (учитывая обстоятельства) резолюцию писательской конференции хорошо заметно, что их целью было внедрение сугубо советских тоталитарных методов управления: умолчания, забвения, лживой пропаганды и постоянного «исправления» истории в требуемом духе. Протест Альтермана в тот период стал важной частью борьбы за умонастроения, за общественный облик новорожденного государства. Любопытен довод, которым поэт оправдывает свое право на «неудобный» вопрос: по мнению Альтермана, прояснение ситуации послужит лишь на пользу оплоту социализма — в то время как «умолчанье и взгляды косые», будучи «хуже самых тяжелых клевет и обид», выгодны лишь врагам Советской России (к которым сам автор никоим образом себя не причисляет).
Стихотворение «Почему запрещено спрашивать о судьбе еврейских писателей в России?» (?היסורב םידוהי םירפוס לע לואשל רוסא עודמ) было опубликовано 28 декабря 1951 года в газете «Давар».
Что ж, давайте сегодня сметем со стола
провокации, ложь и доносы,
чтоб на сцене осталась, проста и светла,
лишь конкретная сущность вопроса.
Эти люди как будто пропали в дыму,
словно канули в темную Лету.
Испарились… — куда, отчего, почему? —
ни ответа, ни весточки нету.
Ну а кроме того, я никак не пойму:
эта тема у нас под запретом?
Отчего невозможен простейший вопрос
о судьбе запропавшего друга
без того, чтобы вызвать всеобщий психоз,
и плевки, и глумленье, и ругань?
Отчего тут же следует окрик: «Не смей!»,
будто помыслы наши нечисты,
будто прячем в мешке скорпионов и змей,
будто впрямь мы враги и фашисты…
Кто‑то скажет: слова резолюции той
с выражением «гнева и боли»
были слишком резки — не совсем клеветой,
но, допустим, вмешательством, что ли.
Коли так, то признаем вину, господа,
поменяем слова и мотивы
и со всей осторожностью спросим тогда:
эти люди мертвы или живы?
Чтоб не приняли этот вопрос за нажим,
спросим шепотом, тихо и кратко,
не желая обидеть советский режим,
злобных чувств не питая украдкой.
Потому что, друзья, не бывает нигде,
чтобы пласт богатейшей культуры
вдруг исчез, словно камень в болотной воде,
словно брошенный в яму окурок.
Да и кто еще спросит о них, как не мы —
их коллеги по вере и слову?
Отчего ж мы бежим, как от черной чумы,
от вопросов прямых и суровых?
Тот, кого от таких разговоров знобит,
должен знать: для Советской России
хуже самых тяжелых клевет и обид
умолчанье и взгляды косые.
Тем, кто честен, негоже таить и скрывать —
мы обязаны этот вопрос задавать!
Параду невест
Перед нами — одно из стихотворений, написанных Альтерманом под впечатлением статьи Мордехая Бентова (бессменного депутата кнессета первых пяти созывов, министра и одного из ведущих идеологов партии МАПАМ) в газете «Аль А‑Мишмар». В этой программной статье Бентов, в частности, писал: «Революция — это вам не парад невест. Она жестока, она подозрительна. Она требует жертв — в том числе и невинных, как бы тяжело ни было это слышать. Но при всем возмущении беззакониями, которые временами сопровождают ее, еще никому не удавалось изобрести революцию без сучка без задоринки».
Откровенный цинизм этой статьи настолько поразил Альтермана, что он не смог ограничиться одним стихотворением и впоследствии еще не раз возвращался к этой теме. Возможно, именно летом 1952 года кардинально поменялось общественное мировоззрение поэта.
Стихотворение «Параду невест» (תולולכה דעצמל) было опубликовано 3 июня 1952 года в газете «Давар».
О герой‑санкюлот, якобинскую весть
огласивший публично и звонко:
революция, мол, не парады невест,
не отрада овечьей душонки.
Что ответить ему? Мы всегда смущены
пред бойцом в портупее и коже…
Революции жертвы, выходит, нужны —
в том числе и невинные тоже.
Но смущение наше еще возросло,
когда тот же оратор приятный
обещал нам, что в будущем это число
будет только расти, вероятно.
Он поддержит всегда без дальнейших словес
каждый случай расправы опричной —
при условии, правда, что этот эксцесс
не коснется оратора лично.
Поразителен все‑таки этот забег
при любой наихудшей погоде
в слепоте добровольной — бегущих на свет,
в немоте добровольной — к свободе…
Чрезмерная осторожность
Проходит еще полгода, и позиция Альтермана явно меняется в сторону ужесточения. Осуждающая интонация крепнет, сатира становится более хлесткой. Это стихотворение написано в связи с категорическим отказом сталинистской партии МАПАМ и ее газетного органа «Аль А‑Мишмар» поддержать петицию в защиту венгерских евреев и их права на репатриацию в Израиль. Упоминаемый в стихотворении «юбилей Золя» — полувековая годовщина со дня смерти французского писателя и публициста, прославившегося, среди прочего, знаменитой статьей «Я обвиняю», которая сыграла немалую роль в «деле Дрейфуса». Газета «Аль А‑Мишмар» посвятила этому юбилею много места, обойдя молчанием куда более важные, с точки зрения Альтермана, вещи (такие как «дело врачей» и другие антисемитские эксцессы в странах Восточного блока).
Общий смысл доводов Альтермана пока еще остается прежним; он призывает говорить о существующих проблемах именно с дружеских позиций: «…трусость друзей в эти дни / пропаганде злейших врагов сродни». Но в скором времени, как мы увидим, изменится и этот мотив.
Стихотворение «Чрезмерная осторожность» (תצקמב תזרפומ תוריהז) было опубликовано 21 ноября 1952 года в газете «Давар».
1
Тсс! Не шумите, милочка…
Тише… не шу… не ще…
Будем ходить на цыпочках,
если ходить вообще.
2
Лучше об этом шепотом
или вообще молчком…
Кто там шагает топотом?
Левой!.. пардон… ничком!
3
Наши требованья — гранит!
Не уступим ни пядь, ни прядь!
Но гусей лишь дурак дразнит…
Для чего нам конфликт опять?..
4
Разобьем их не в прах — так в пух!
Остановим их за межой!
Только, братцы, не надо вслух:
как бы не услыхал чужой…
5
Как хотите, но этот страх
перед блоком советских стран
их рисует в таких тонах,
будто это злодей Аман.
Отчего бы иначе мы,
зная дел своих правоту,
были так постыдно немы,
были так послушны кнуту?
И выходит, что трусость друзей в эти дни
пропаганде злейших врагов сродни.
6
Если кто‑то где‑то попал в тюрьму,
без вины, без следствия, без причин,
отчего мы не рвемся помочь ему,
отчего мы шепчем, а не кричим?
Тиш‑ш‑ше, товарищ‑щ‑щи… пресса, ша!
Революцьонный держите шаг…
7
Но случается, нас одолеет кошмар,
и тогда, поднятия духа для,
публикует наш храбрый «Аль А‑Мишмар»
целый лист… к юбилею Эмиля Золя.
Да, представьте себе — целый лист в печать!
И статьи, и портреты тоже!
Ведь Золя когда‑то не смог смолчать —
мы почти на него похожи…
8
Я, бывает, братцы, не сплю всю ночь,
от обиды дыша со свистом:
мне Творец, увы, не хотел помочь,
не создал меня коммунистом…
Мне б хотелось тоже в вечной быть правоте,
без стыда и сомнений, как мамонты в мерзлоте…
9
Хорошо, что есть Запад, а то б на ком
вымещали с такой отрадой
унижений многих позорный ком,
что скормили нам за оградой?
Там, на Западе, хуже любой тюрьмы,
там печальна народов доля…
Вот уж где стесняться не станем мы!
Вот уж где наплюемся вволю!
Из песен борцов за светлое будущее
Это второе стихотворение из цикла, посвященного «Пражскому процессу» 1952 – 1953 годов (первая колонка, озаглавленная «Буря» и опубликованная неделей раньше, была посвящена соглашательской реакции руководства партии МАПАМ на начало процесса). В рамках этой чехословацкой ветви сталинской кампании против «безродных космополитов» 14 руководителей местной компартии (из них 11 евреев) во главе с Рудольфом Сланским были обвинены в контрреволюционной деятельности (а точнее — в «троцкистско‑титоистско‑сионистском заговоре на службе американского империализма»). Судебные заседания начались 20 ноября, а уже 3 декабря одиннадцать подсудимых основного процесса взошли на эшафот (были казнены через повешение); остальных приговорили к пожизненному заключению.
Суд сопровождался шумной антисемитской и антиизраильской кампанией. Особую пикантность происходящему, с точки зрения Израиля, придавало то обстоятельство, что на скамью подсудимых попали два израильских гражданина: бывший дипломат, бизнесмен Шимон Оренштейн и его родственник, один из активных функционеров партии МАПАМ, Мордехай Орен, бывший в Праге проездом в качестве специального корреспондента газеты «Аль А‑Мишмар» — главного рупора сталинистов в Израиле. Их также признали виновными (после пыток оба «сознались» во всех инкриминируемых им преступлениях) и приговорили к пожизненному заключению.
После смерти Сталина всех выживших «преступников» отпустили (а впоследствии и реабилитировали). Мордехай Орен был освобожден одним из последних, в 1956 году. Вернувшись в Израиль, он опубликовал книгу, в которой подробно описывал арест, процесс и пытки, через которые ему пришлось пройти, и заявлял, что случившееся никак не повлияло на его преданность идеалам социализма.
Во время процесса (и вообще в течение всего периода борьбы с «безродными космополитами») реакция израильских сталинистов выражалась в смущенном молчании. Единственной формой протеста — если можно назвать это протестом — стало выражение сожаления по поводу «неуместной привязки» преступных троцкистов и космополитов (насчет их злодеяний у израильских коммунистов сомнений не имелось) к сионизму (вернее, к его левой ветви).
Справедливости ради следует заметить, что в рядах партии МАПАМ были примеры и другого поведения. Так, вышеупомянутый певец «Пальмаха» Хаим Гури написал протестное стихотворение «Песнь об узниках Праги» и зачитал его на собрании студентов — членов партии МАПАМ, после чего вынужден был предстать перед партийным судом. Суд под председательством Виктора Шем‑Това (впоследствии генсека партии МАПАМ, депутата кнессета и министра) вынес поэту строгий выговор с предупреждением. В ответ Гури послал крамольный текст в редакцию «Маса» — литературного приложения к газете «Аль А‑Мишмар». Однако редакторы приложения Аарон Мегед и Моше Шамир (известнейшие в будущем прозаики, столпы современной израильской литературы) не решились напечатать стихотворение. Гури удалось опубликовать этот текст лишь спустя четверть века (!), в 1980 году (в газете «Давар»).
Понятно, что если уж «свои» подвергались подобным гонениям, то от «чужих» оборонялись еще яростней. Тем большее уважение вызывает гражданское мужество Альтермана, возвысившего голос в ситуации, когда многие предпочитали трусливо помалкивать. Стихотворения из цикла «Песни борцов за светлое будущее» написаны от имени этих борцов, благодаря чему сарказм автора становится еще более наглядным и разящим. Стрелы попали в цель и вызвали яростную реакцию сталинистов, которым пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию — своих союзников из числа уважаемых представителей общественности. К примеру, легендарная пальмахница Рахель Сабурай, бывшая напарницей Меира Ар‑Циона в их знаменитом походе на
Петру
, опубликовала в те дни открытое письмо, в котором остро полемизировала с Альтерманом и его колонкой. Но Альтерман был не из пугливых — всеобщий хор осуждения лишь еще более ожесточил его позицию.
Стихотворение «Из песен борцов за светлое будущее» (רחמה ימחול ירישמ) было опубликовано 5 декабря 1952 года в газете «Давар». Сокращенный перевод:
В день судилища кривды, бесчестной и серой,
сформулируем заново старый догмат
и, подкрасив дворец облупившейся веры,
мы усилим броней ее вечный фасад.
Ничего, что концы не сойдутся с концами,
не беда, что вершит справедливость злодей —
мы от лишних вопросов укроемся в храме —
в светлом будущем, липком от крови людей.
Мы готовы на все, как примерные дети —
солнце социализма — спасенье от тьмы.
Оно светит давно вкривь и вкось — если светит,
но иного светила не ведаем мы…
Мы его беззаветно прикроем телами,
ну а ежели кто‑то отступит на шаг,
мы докажем, что спорить и меряться с нами
не рискнет даже самый упрямый ишак.
Мы себе не позволим хотя б на минутку
усомниться в жрецах пролетарских идей,
хоть в суде этом пражском, суде этом жутком
непохоже, чтоб люди судили людей.
Здесь свобода навету, свобода поклепу —
на позорной скамье, на судейском столе,
здесь свобода свободу ведет к эшафоту,
и свобода висит, задыхаясь в петле.
Ну и что? Разве это причина для стресса?..
Лишь одно нас сейчас утешает слегка:
относительно тяжкой железной завесы
мы пока что — по сторону эту… Пока.
Удивительное удивление
Стихотворение из того же цикла «Песен борцов за светлое будущее» написано по следам «удивления», выраженного газетой «Аль А‑Мишмар» в связи с тем, что сталинское «дело врачей» сопровождалось антисионистской кампанией. Не возражая ни словом против самого «дела», израильские сталинисты робко протестовали против «привязки» сионизма к «преступлениям врачей‑отравителей».
«Группа граждан Советского Союза, — писала “Аль А‑Мишмар”, — обвиняется в действиях, которые квалифицируются советскими властями как контрреволюция и измена Родине. Вместе с тем нас снова удивляет попытка привязать эти тяжкие обвинения, хотя бы и косвенно, к сионизму».
Пародируя сталинистов из партии МАПАМ, Альтерман выражает от их имени покорнейшее верноподданное согласие со всеми советскими судебными процессами — прошлыми и нынешними; лишь один факт вызывает «удивительное удивление» израильских коммунистов: «Ну при чем же тут “Джойнт” и при чем тут “Сохнут”?» Нельзя ли, оставив все прочее, как‑нибудь исключить нас из списка врагов… ну, если не исключить, то хотя бы не упоминать… ну, пожалуйста, ну что вам стоит — мы ведь «свои», пролетарские…
Стихотворение «Удивительное удивление» (הדיחיה ההימתה) было опубликовано 16 января 1953 года в газете «Давар».
1
Большевистская гвардия, люди идеи,
знаменосцы великих побед Октября
были втайне предатели, гады, злодеи
и врагу продавали страну почем зря.
Только госбезопасность на страже народов,
за поганую руку схватила уродов!
Все сознались: Бухарин, и Рыков‑шпион,
и Зиновьев, и Каменев‑хамелеон.
Их поставили к стенке и крикнули: «Пли!»,
чтоб не портили жизни народам земли.
Ну, а наш инструктаж подрастающей смене
был, как меч революции, быстр и пунцов:
если гвардия эта созналась в измене,
значит, так ей надо, в конце‑то концов.
2
Представители партий, друживших с Россией,
и вожди демократий окрестных дворов
оказались шпионами буржуазии,
паразитами, змеями, бандой воров.
Хорошо, что ГэБэ, щит советских народов,
за преступную руку схватила уродов!
Все, опять же, сознались: и Райк , и Костов ,
и Клементис , и Сланский — поганей глистов.
Этим пуля досталась, а этим петля —
будет чище без подлых наймитов земля!
Ну, а наш инструктаж подрастающей смене
объяснял символичность таких перемен:
ведь шпионы публично сознались в измене —
революция‑мать не прощает измен.
3
Доктора в кабинетах, в больничных палатах,
в чьих руках пребывало здоровье вождя,
обернулись убийцами в белых халатах,
что губили людей, никого не щадя.
Если бы не ГэБэ неизбывная сила,
эта подлая банда бы всех отравила!
Все, конечно, сознались, ну что за вопрос —
печень, сердце, и ухо, и горло, и нос…
Говорят, и Михоэлс, из мертвых восстав,
на допросе признал преступленья состав.
Ну, а мы говорим подрастающей смене:
нету места сомнениям в нашей среде,
потому что когда заподозрят в измене,
признаются, как правило, все и везде.
4
Гм… ГэБэ‑то… Представьте: герои охраны,
несгибаемый полк неподкупных бойцов,
был на деле ордой лизоблюдов поганых,
на подхвате у подлых британских купцов!
Даже страшно подумать, чем кончилось бы,
Если б не было новой хорошей ГыБы.
Ну а мы, как всегда, инструктируем смену
объясняем решенья, подходы, пути:
Революция, дети, находит измену
там, где нужно ей эту измену найти.
Так что все в лучшем виде. Спокойствие, братцы.
Коммунисты с пути никогда не свернут!
Лишь одно заставляет слегка сомневаться:
ну при чем же тут «Джойнт» и при чем тут «Сохнут»? 
Сборник стихотворных текстов классика израильской поэзии Натана Альтермана «История, оперенная рифмой» можно приобрести на сайте издательства «Книжники».
Алекс Тарн: «Настоящее — это спрессованное прошлое, загримированное надеждами на будущее…»
История, оперенная рифмой: феномен «Седьмой колонки» Натана Альтермана
