Посреди местечка Надворна Так евреи называли местечко Надворная в Галиции, ныне город Надвирна (Украина). стоял небольшой деревянный дом с тремя окошками на главном фасаде и крохотной светелкой над средним окном. В углу дворика, окруженного крепким забором из некрашеного штакетника, располагался колодец со скрипучим журавлем. В двух других углах возвышались крытые дранкой дровяные сараи. Четыре старые вишни, казалось, свысока взирали на кусты крыжовника и малины в чахлом палисаднике.

В доме жил ребе Мордехай, и к этому неказистому строению со всей Галиции приезжали евреи за помощью и благословением. О светелке, где ребе принимал посетителей, ходили многочисленные легенды. Хасиды называли ее вышним чертогом, имея в виду, что человек, удостоившийся в нее попасть, словно поднимался над грубой явью материального мира, оказываясь между землей и небом.

Судьей в Надворне служил Владислав Замойский, потомок древнего шляхетского рода. Род давно обнищал, и от всего славного достояния судье перепала только наследственная спесь. В местечке судья был полновластным правителем, поперек ему никто не решался слова сказать.

Ребе Мордехай жил так, словно никакого судьи в Надворне не существовало, и это до зубовного скрежета бесило пана Замойского. Он давно искал повод показать ребе, кто здесь хозяин, но свести с ним счеты все не удавалось.

— Ничего, ничего, — повторял судья, хищно потирая руки, — на всякую рыбку есть свой крючок. Дай срок, придет и мой час!

И он пришел. По Галиции пронеслась эпидемия холеры. Надворну беда не коснулась, но врачи, инспектировавшие местечко, настаивали на особых мерах предосторожности. Приближался Суккос, и во дворе ребе, как повелось из года в год, построили длинную сукку, способную вместить почти сотню хасидов.

Проезжая по улице мимо дома ребе, Замойский сразу обратил внимание на постройку и тотчас отправил посыльного с требованием ее разобрать.

«Многолюдное сборище в столь тесном помещении, — значилось в бумаге, которую посыльный передал ребе, — является грубым нарушением правил общественной гигиены и способно привести к вспышке эпидемии».

Ребе покрутил в руках бумагу, положил ее на стол и ничего не ответил. К вечеру во двор пожаловал сам жандармский вахмистр. Он оглядел сукку, пригладил нафабренные усы и осведомился у служки:

— Да на кой вам сдалась эта фанаберия? В такую холодрыгу лучше дома сидеть.

Вахмистр регулярно получал от служки «барашка в бумажке», и размеры этого «барашка» не позволяли ему действовать нахраписто и грубо, как приказал судья.

— Вера у нас такая, — объяснил служка. — А чтоб зараза не распространилась, ребе велел каждому заходящему в сукку выпивать по стакану водки. Не хотите проверить?

— Правильная у вас вера, — заметил вахмистр, приняв внутрь стакан и вежливо занюхав его кусочком черного хлеба. — А как насчет выхода? Вдруг заразе все‑таки удалось пробраться в эту вашу, прости Господи, суку?

— Ребе велел на выходе также выпивать по стакану, — сообщил служка, поднося вторую порцию.

Водка была отменного качества: чистая, крепкая, сладкая. Настроение вахмистра сразу переменилось к лучшему.

— Я доложу обо всем судье, — бросил он на прощание. — Думаю, столь строгие меры гигиены его устроят.

— Постойте, ваше благородие, — вскричал служка, поднося вахмистру третий стакан. — А на дорожку?

Судью доклад вахмистра привел в бешенство.

— Какие еще меры гигиены! — возмутился он, размахивая руками. — Они тебе голову задурили своими россказнями. Где ты видел евреев, выпивающих разом стакан водки?! Жила у них тонка!

— Отчего же не видел, — хмыкнул вахмистр. — Доводилось и видать.

— Ну, может, какие другие на такое и способны, а наши больше чарки не потянут. И вообще, — внезапно рассвирепев, заорал судья, — что ты мне голову морочишь?! Я тебя направил с четким указанием разрушить к чертям собачьим этот шалаш, а не рассуждать, кто сколько водки выпьет. Бери двух полицейских, и чтобы к утру следа от него не осталось!

— Все не так просто, — вахмистр одернул мундир и выпрямился. — К раввину этому, Мордхе, приехали сотни почитателей, все постоялые дворы ими забиты. Если силой действовать, могут начаться волнения.

— Волнения? — скривился судья. — Какие еще волнения, эти жидки голос поднять не посмеют. Власть в Надворне — это я! Как скажу, так и будет.

— Кто ж с этим спорит, — ответил вахмистр. — Может, стоит вам лично с Мордхе и поговорить. Чтоб без волнений и беспорядков…

— Ладно, — согласился судья. — Я покажу тебе, как надо разговаривать с христопродавцами! — Он позвонил в колокольчик и велел явившемуся на зов слуге сейчас же закладывать коляску.

Судью немедленно провели к ребе. Тот выслушал его приказания и ответил:

— Я строил сукку не для того, чтобы ее разрушать.

— Меня мало волнует, для чего ты ее строил, — хмыкнул судья. — Властью, данной мне Богом и его императорским величеством, я приказываю немедленно разобрать это строение.

— Знай же, — ответил ребе Мордехай, — что цадик из Перемышлян мой родной дядя.

— Какое мне дело до твоих родственников, — усмехнулся Владислав Замойский. — Зови служку, пусть начинает ломать! И запомни, к судье обращаются на «вы». Фамильярничать будешь со своей жидовней!

— Хорошо, будь по‑вашему, — уступил ребе Мордехай. — Но для начала я попрошу вас, уважаемый судья, выслушать одну небольшую историю. Она, несомненно, покажется вам интересной.

— Ладно, — согласился Замойский, удивленный уступчивостью раввина. — Рассказывай, но чтоб недолго, у меня еще куча дел на сегодня.

— Много лет назад, — начал ребе Мордехай, — жил неподалеку от Лемберга помещик. Принадлежал он к знатному роду, но от предков ему досталось лишь небольшое имение с красивым парком. И были у помещика десять сыновей красивых, здоровых, крепких, словно дубы. Помещик любил их больше всего на свете. А после сыновей очень любил он свой парк, тенистый, ухоженный. В жару хорошо было сидеть на скамейках под густыми кронами, а зимой гулять по расчищенным дорожкам.

Но помещику захотелось большего. Он вызвал садовника и приказал извести часть деревьев, а на освободившемся месте разбить клумбу. Чтоб росли на ней цветы, благоухающие разными ароматами, и чтобы он мог прийти туда, сесть на скамью и наслаждаться запахами.

Садовник так и поступил, и вскоре цветник был готов. Но вот незадача, наслаждаться запахами у помещика не получилось.

При этих словах Владислав Замойский побледнел, по его щекам заструился пот. Он в изнеможении опустился на стул, не сводя глаз с собеседника.

— Сыновья помещика, — продолжил рассказ ребе Мордехай, — один за другим заболели холерой. Ни у кого в имении не обнаружились признаки этой болезни, только у панычей. Они стали умирать один за другим на глазах у безутешного отца. Старания лучших докторов спасти юношей оказались тщетными. Когда заболел последний, самый младший и самый любимый сын помещика, тот впал в отчаяние, близкое к помешательству.

И присоветовали ему добрые люди мчаться в Перемышляны, к ребе Меиру, известному чудотворцу. Помещик поначалу удивился, но, поскольку ничего другого не оставалось, в тот же час поспешил к цадику. По дороге он разговаривал сам с собой, пытаясь понять, можно ли верующему католику обращаться за помощью к христопродавцу.

Ребе Мордехай сделал паузу и взглянул прямо в глаза Владиславу Замойскому. Тот сидел ни жив ни мертв: услышанное словно заворожило его. Ребе выждал минуту и продолжил рассказ:

— Усилия лучших врачей, благочестивых католиков, ни к чему не привели, — повторял помещик, — девятерых сыновей я уже похоронил, а теперь они говорят мне, будто надежды на спасение десятого тоже нет. На что же мне надеяться, если не на чудо? Если кто‑то сможет вылечить моего последнего ребенка с помощью Небес, какая мне разница, по какому молитвеннику он молится? Лишь бы спас мальчика, лишь бы спас, и я буду вечно ему благодарен!

— Я слышал эту историю, — хриплым голосом перебил судья ребе Мордехая.

— Знаю, — ответил ребе, — но все же прошу выслушать ее до конца.

Владислав Замойский судорожно сглотнул слюну и в знак согласия склонил голову.

— Мой дядя, ребе Меир, цадик из Перемышлян, выслушал помещика и вдруг заговорил о совершенно неожиданных вещах. «У тебя был прекрасный парк, — начал он, — но тебе захотелось большего, и ты приказал вырубить часть Божьих деревьев и вместо них разбить цветник». — «Откуда вам это известно? — от удивления еле выговорил помещик. — Кто рассказал?» — «Человек словно дерево в поле, — не обращая внимания на его слова, продолжил мой дядя. — Ты вырубил деревья в Божьем саду, а Он — в твоем. Осталось последнее дерево, и поскольку ты приехал ко мне до вынесения приговора, я обещаю, что последний сын полностью выздоровеет».

Сразу после этого цадик обратился с молитвой к Владыке мира и попросил спасти мальчика, чтобы тот вырос и освятил в этом мире Имя Всевышнего.

Молитва праведника была принята, ребенок выздоровел, вырос, превратился во взрослого мужчину и занял уважаемую должность судьи в местечке Надворна.

— А теперь я хочу спросить тебя, — завершил ребе Мордехай свой рассказ, — где же твоя благодарность за чудесное спасение?

— Ребе, — давясь слезами, едва выговорил судья, — вы правы. Я виноват, простите. Стройте себе хоть десять шалашей, хоть сто, никто вам больше слова не скажет.

— Я прощаю тебя, — ответил ребе Мордехай, — иди с миром.

Судья отер слезы, вышел на улицу, сел в поджидавшую его коляску и вернулся домой. С того дня евреи Надворны еще много лет жили в мире и спокойствии.

Сборник рассказов «Голос в тишине» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле, России и других странах