Проект «Идеи без границ» культурного центра «Бейт Ави Хай» на страницах «Лехаима» представляет свой новый сериал «Б‑г в деталях», каждый эпизод которого рассказывает о еврейской теме в мировом искусстве через одну мелкую, но важную деталь.

Как один‑единственный предмет всколыхнул весь еврейский мир — от Египта до Италии и от Крита до Эрец‑Исраэль — и что эта история говорит нам о взаимоотношениях евреев и христиан в культурном контексте?

Перед нами рельеф из Археологического музея города Ираклион на Крите, который в XVI веке стал причиной громкого скандала в местной еврейской общине. Это герб, на котором изображен коронованный восстающий лев, держащий в лапе меч. Как следует из надписи над фигурой льва, мы имеем дело с родовым гербом человека по имени Дон Шалтиэль Хен. Он отремонтировал синагогу в Ираклионе (который тогда назывался Кандией и принадлежал Венецианской республике).

«И вот, — рассказывает современник, — захотел он написать свое имя и имена своих предков поверх ковчега для свитков Торы, дабы купаться в лучах его славы. И был он столь заносчив, что пожелал к тому же поместить над ковчегом, напротив молящихся, герб своего рода. И хотел он сделать его в рельефе, как настоящего голема, и взял кусок мрамора, и велел мастерам сделать ему идола в виде золотого льва с царским венцом на голове. Община, узнав об этом нечестивом деянии, исполнилась скорби и всеми силами попыталась воспрепятствовать сему греховному деянию».

В рамках воспрепятствования кандийский раввин Элия Капсали разослал письма на три стороны света к ученым собратьям: Давиду ибн Аби Зимра в Каир, Йосефу Каро в Цфат и Махараму в Падую, испрашивая их мнение и совет. Все трое сошлись на том, что это страшное непотребство, что негоже устанавливать объемное изображение в той стороне, куда община кланяется при молитве, и уж тем более негоже кичиться своим гербом и именем перед Создателем.

Это все, впрочем, не помогло: у Дона Шалтиэля Хена помимо желания установить свой герб в синагоге были еще и обширные связи во властных кругах, в результате кандийской общине пришлось откупаться от него и его рельефа деньгами.

Историю эту обычно трактуют в том смысле, что консервативные раввины всеми силами пытались сопротивляться распространению в еврейской среде новых веяний, пришедших от христианских соседей, в частности геральдики.

К этому утверждению мы еще вернемся, а пока попробуем разобраться с удивительным феноменом — еврейскими гербами, щедро рассыпанными по итальянским ктубот, надгробиям и синагогальной утвари. В самом деле, откуда у евреев могли быть гербы?

Вопрос о существовании на просторах средневековой и постсредневековой Европы еврейской геральдики до сих пор остается не столько спорным, сколько запутанным. Главная причина кроется во все еще распространенном заблуждении, будто бы правом на герб обладал исключительно класс землевладельцев, иначе говоря, феодальная знать и рыцарство. С этим мифом следует покончить: мы располагаем достаточным количеством свидетельств того, что геральдическая правоспособность относилась к области публичного права, то есть любой человек мог взять себе герб и пользоваться им по своему усмотрению, не нарушая при этом, по возможности, ничьи права.

То, что от людей неблагородного происхождения до нас дошло довольно мало гербов, объясняется не запретом на их использование, а отсутствием массового стремления воспользоваться подобным культурным благом.

Можно ли говорить о полноценной геральдической практике применительно к еврейскому населению средневековой Европы, вопрос сложный. До нас дошло не так много материальных свидетельств еврейской жизни того периода, и да, среди них встречаются гербы — на печатях, в рукописях, на отдельных предметах. Но делать выводы на основании этого разрозненного материала практически невозможно. Например, мы не знаем, пользовались ли испанские и португальские сефарды гербами до изгнания с Пиренейского полуострова в конце XV века. Но нельзя не отметить тот факт, что на итальянских территориях геральдика в еврейской среде пышным цветом расцвела именно после их прибытия туда.

Так или иначе, но присвоение отдельных элементов итальянской культуры отвечало запросам сефардской диаспоры. Даже богатейшие семьи должны были мириться с навязанными им условиями существования: жизнью в гетто и многочисленными ограничительными законами. В этих условиях подражание местной знати становилось для них своеобразным окном во внешний мир и способом удовлетворения социальных амбиций: итальянизация имен, литературное двуязычие, заимствование иконографии или обладание родовым гербом служили маркером принадлежности к элите.

Но все же неправильно было бы сводить исключительно к подражанию желание иметь свой герб в еврейской среде. В те времена роль, функции и возможности герба выходили за рамки опознавательного знака или владельческой меты. Герб не просто представлял, но порой и замещал в различных ситуациях своего владельца, был как бы его alter ego, символом гордости и достоинства.

Евреи, безусловно, заимствовали гербовую практику у местного населения. Но есть все основания полагать, что вместе с гербами они восприняли и ту особую культуру отношения к ним, которая существовала в средневековом христианском обществе. Сделать такой вывод можно из того, что они нередко пытались найти себе «идеологическое обоснование», своеобразное «оправдание» в Танахе, приводя цитаты, указывавшие на древность и, более того, на «право первородства» еврейской геральдики.

Рабби Гедалья ибн Яхъя, живший в XVI веке, рассказывает о том, как, будучи однажды спрошен, «использовали ли семьи в прежние времена какие‑либо знаки, что называются гербами, дабы обозначить себя, как они делают это сейчас», в своем ответе в деталях описал те символы, которые, согласно традиции, были изображены на знаменах двенадцати колен.

Таким образом он пытался доказать, что все народы взяли это себе за образец, когда стали делать штандарты для своих войск и гербы для своих родов. Историческая достоверность легенды о символах колен Израилевых не имеет в данном случае значения. Важна исключительно вера в эту достоверность, а ее разделяли не только евреи, но и ряд христианских авторов, возводивших основы европейской геральдики к этим двенадцати знаменам.

Любопытно то, что слова из книги Бемидбар — «при знамени своем, при знаках семейств своих» — в Средние века понимались как недвусмысленное указание на то, что у древних евреев существовала практика передачи инсигний по наследству. А это как раз то, что отличает геральдику от прочих знаковых систем. На некоторых ктубот рядом с гербовым щитком можно встретить библейскую надпись: Degel beit av («Знамя дома отца») или Degel mahane («Знамя стана»), как на нашем рельефе из Ираклиона.

Подобные попытки обосновать древность еврейской геральдики и тем самым «узаконить» использование гербов в еврейской среде говорят о том, что герб был не только объектом практического применения, но и предметом гордости, символом самоуважения своего обладателя.

Евреи обогатили геральдический репертуар несколькими новыми фигурами — благословляющими руками коэнов, кувшином левитов и семисвечником‑менорой. Характерным для них было и использование так называемых гласных, говорящих эмблем, когда гербовая фигура прямо или косвенно намекает на родовое имя владельца. Так, например, в гербе семьи Галлико представлен петух (gallo по‑итальянски), у рода Коэн Витале — древо жизни (vita, жизнь), а у того самого раввина Махарама, который фигурировал в начале рассказа, на щите резвится кот (полное имя Махарама — Меир Каценеленбоген, фамилия буквально переводится как «кошкин локоть»).

Семейство Махарама, как видим, тоже пользовалось родовым гербом. Поэтому сложно поддержать версию, что он якобы противился новым веяниям и возражал против помещения рельефа в синагоге именно из‑за его геральдической природы. Для Махарама, как и для Йосефа Каро, главная проблема состояла в нарушении галахических законов, но никак не во владении гербом.

Единственным из трех раввинов, кто высказался именно о геральдике, был Давид ибн Аби Зимра, сказавший буквально следующее: «Это в обычае тех, кто поклоняется знакам и созвездиям, — изображать знак зодиака, которому они поклоняются, в местах их обитания, в домах молитвы и в залах собраний, при входе и на знаменах. Итак, любой еврей, помещающий таковое изображение при входе в свой дом, или на своем гербе, или где бы то ни было в своей стране, нарушает заповедь: “по установлениям их не ходите”».

Такая позиция почтенного законоучителя по отношению к геральдике вполне объяснима, если принять во внимание, что жил он в Каире, в исламской среде с ее традиционно негативным отношением к фигуративным изображениям. И если евреи Италии с легкостью перенимали у местных элит светское искусство, то их единоверцы в мусульманских странах склонны были намного более строго трактовать вторую заповедь, в том числе в отношении искусства.

История с рельефом Дона Шалтиэля Хена замечательна тем, что позволяет чуть лучше понять роль и функцию герба в восприятии еврейского общества, которое не оставило нам ни геральдических трактатов, ни иных прямых свидетельств своего отношения к геральдике. И все же мы можем утверждать, что эта роль выходила за рамки утилитарных «владельческих мет» и амбициозных «знатных притязаний». Желание утвердить свой герб на видном месте, в центре места сбора общины свидетельствует не только об амбициях мецената, но и о том, что герб понимался им в духе европейских тенденций — как символ собственного «я», знак гордости и самоуважения.