Поэт и прозаик Ламед (Лейви-Иешуа) Шапиро (1878–1948) прожил трудную и беспокойную жизнь, со множеством переездов между Киевом, Одессой и Варшавой, а далее Лондоном, Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. Творческое наследие оставил камерное. В этом наследии велика была роль русской литературы, в частности Достоевского. И среди рассказов Шапиро попадаются настоящие жемчужины. Они впервые переведены на русский язык и готовятся к выходу в свет в издательстве «Книжники».

Ночью

На городок опустилась ночь. Небо понемногу затянулось огромным облаком, но по‑прежнему довольно светло: сквозь облако пробивается отсвет луны, слабый, нежный, размытый. Тяжелые хлопья мягкого, теплого снега бесшумно падают и ложатся на землю, на крыши, на редкие, прозрачные кроны деревьев. Иногда кое‑где еще появляется человеческая фигура. Шаги на белом влажном ковре не слышны, фигура скользит, как тень, пересекает рыночную площадь посреди городка и исчезает в дверях или в переулке. В двух‑трех окнах еще горят огоньки.
Ночь все глубже. Матовый свет становится мертвенно‑серым. Ни звука, ни шороха, ни малейшего движения. Даже снег перестал. В окнах друг за другом гаснут последние огоньки. Один из них еще дрожит, умирая, но наконец гаснет и он. Только ночь безраздельно властвует над всем миром.

Проходит час за часом, и вместе с ними, и так же тихо, как они, над местечком проплывают тени, легкие, фантастические, и изменяют лицо ночи, как мысли — лицо человека. Домишки, укутанные в белые саваны, с погасшими глазами выглядят так, словно стоят здесь с сотворения мира и будут стоять до конца света. Не иначе как снежное одеяло укрывает мир испокон веков, вместо неба всегда висела темная вуаль, и никогда не нарушалась мертвая тишина. И ничье ухо не слышит ее, и ничей глаз не видит этой тьмы.

Проплывает час за часом.

В одной стороне, над самым горизонтом, небо слегка поменяло цвет. Сначала неопределенно, неясно — как мечта, как забытый сон… Это выглядело, словно кто‑то с той стороны тронул пальцем вуаль, и от такого движения свет и тень поменялись местами. Потом все это исчезло. Через секунду серое покрывало снова дрогнуло, но уже отчетливее, сильнее. И тут же вверх брызнул красный свет и начал расти.

Небо ожило. По нему заметались ярко‑красные сполохи, забираясь все выше, к зениту. Толстый канат черного дыма, пронизанный яркими искрами, медленно поднялся вверх, выгнулся, скрутился, как змей, и вытянулся над местечком. Тени на земле стали гуще, снег приобрел пепельный оттенок.

Там, вдалеке, дым внезапно разорвался, и сквозь него выстрелил в небо огненный язык. В один момент местечко приобрело странный, фантастический вид. Окна в домах замигали, как испуганные, ослепленные глаза спросонья. Снежинки, как бриллианты, преломляли лучи и стреляли ими во все стороны. Затененные углы выглядели как чернильные пятна на золотом фоне. Освещенные крыши и стены красочно, ярко мерцали. Стоявшая на холме белая башенка с часами отчетливо нарисовалась на черном небе и весело, ослепительно вспыхнула.

Все это происходило в полной тишине. Ни звука, ни шороха. Ухо ничего не слышало, глаз не наблюдал ночного пейзажа.

Вдруг… В открытом окне башенки с часами, возле колокола, появилась черная, растрепанная голова. Появилась и сразу исчезла.

— Бом! Бом! Бом!

Показалось, вздрогнул весь мир. Три удара, сильных, зовущих, приказывающих, вылетели из окошка, понеслись друг за другом, мощно сотрясая воздух. Еще не успели умереть первые три, еще качается в вышине их рев, а уже идет второй ряд, еще громче, увереннее. И они врезались в лоно ночи, и раскололи ее до земли; как свежие войска, брошенные в бой командирским приказом, они стремительно прыгнули с высокой башни, на бегу звонко ударили в окна и двери домов на улице, предупреждая об опасности, и бесстрашно бросились дальше, в огонь, прямо туда, где небо так ярко горело и откуда доносился шум, глухой и неясный, злой и пугающий…

— Бом! Бом! Бом‑м‑м!

При первом же ударе красота ночи сразу будто увяла… При первом же ударе огонь дрогнул и утратил очарование. Как кровожадный зверь, учуявший смертельного врага, он отпрыгнул назад, разозленный и одновременно испуганный, ощерил зубы, закипел, вспенился, и горящие, налитые кровью глаза выстрелили искрами…

Уже никто не спал, ни один человек!

— Бом! Бом! Бом‑м‑м!