Материал любезно предоставлен Tablet

Трагическая история Песаха Рубинштейна: в 1876 году после громкого судебного процесса его приговорили к смертной казни по обвинению в убийстве 

В нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде — о нем писали, его мифологизировали в научных и популярных исторических книгах, а также романах, фильмах, пьесах,  — в конце XIX — начале XX века кишели люди:  уличные торговцы, портные, здесь изобиловали фабрики и мастерские, в которых рабочие трудились в каторжных условиях, и многоквартирные дома, едва пригодные для житья. К 1910 году здесь на трех с половиною квадратных километрах ютились около 540 000 евреев. Бедность, невзгоды, ежедневная борьба за выживание вынуждали некоторых евреев-иммигрантов искать иные способы заработать, а кое-кто из них даже разбогател. Вследствие этого на Нижнем Ист-Сайде обреталось множество жуликов, сутенеров, проституток, карманников, воров, гангстеров, мошенников, фальшивомонетчиков, поджигателей и громил. 

Правда в том, что предрассудки — массовая зараза, и антисемитизм никогда не исчезнет окончательно. Евреев ненавидели всегда — то больше, то меньше, — и в последнее время ненависть к ним снова растет. Масла в огонь подливают возмутительные выступления в социальных сетях и дикие, но от этого не менее опасные теории заговора, популярные у правых. Словом, евреи в США, Канаде и других странах вновь стали мишенью для нападений — вандализма, насилия и притеснений. 

Какой бы скверной ни была теперешняя ситуация, век назад дела обстояли гораздо хуже: тогда дискриминация была легальной и закон к евреям относился куда более жестко.

Одной из первых жертв антисемитизма стал 30-летний ортодокс, иммигрант из Польши, проживавший в Нью-Йорке неподалеку от пересечения Нижнего Ист-Сайда и Чайнатауна. Звали его Песах Рубинштейн («Пасах Н. Рубинштейн» в официальных протоколах судебных заседаний). Известность он приобрел, как ни печально, благодаря тому, что стал одним из первых евреев  после Американской революции, кого в Нью-Йорке и в целом в Соединенных Штатах приговорили к смертной казни. Судебный процесс 1876 года был насквозь антисемитским, пресса жаждала сенсаций. (По мнению многих, первым евреем в Северной Америке, приговоренным к смерти, стал Мозес Зусман: он не говорил по-английски, его повесили в июле 1727 года задолго до революции, в округе Уэстчестер  штата Нью-Йорк, по обвинению в краже золотых и серебряных монет, а также драгоценностей у Мозеса Леви, богатого еврейского торговца). 

Приговор Рубинштейну за то, что он, как утверждали, убил свою 19-летнюю родственницу, Сару Александер (в широко разошедшейся брошюре появилась иллюстрация: «Убитая еврейка»), если и не был вопиющей судебной ошибкой, все же основывался на косвенных уликах, сомнительных свидетельских показаниях, предвзятых, если не откровенно антисемитских выступлениях окружного прокурора Винчестера Бриттона, и решении коллегии присяжных, целиком состоявшей из мужчин-христиан: говоривший на идише Рубинштейн по-английски знал лишь несколько фраз, бородатый, с пейсами, он казался им странным чужаком, к которому надлежит относиться к подозрением и опаской. 

В 1875 году еврейское население Нью-Йорка составляло примерно 75 000 человек — около трети всех евреев, проживавших в США. После 1880 года в Америку хлынул поток иммигрантов, и к 1910 году в Нью-Йорке уже проживало около миллиона евреев: 25% от общего числа горожан. В Нижнем Ист-Сайде были евреи-преступники, гангстеры и проститутки, однако большинство евреев-иммигрантов ладило с законом — не в последнюю очередь потому, что помнило, какими неприятностями оборачивалось любое взаимодействие с чиновниками и полицией в России и Восточной Европе. 

Эти новоприбывшие были бедны, однако, как показывает Мозес Рискин в книге «Город обетованный» (1962), классическом исследовании о жизни нью-йоркских евреев в конце XIX — начале XX века, евреи поддерживали друг друга, создавали собственные благотворительные фонды и общества взаимопомощи. «До 1880-х годов дело Рубинштейна — единственное пятно (sic) на истории нью-йоркских евреев», — добавляет Рискин.

Он ошибся. В августе 1871 года, за пять лет до суда над Рубинштейном, по свидетельству историка Мии Бретт, скрупулезно изучившей дело Рубинштейна, некоего Якова Розенцвейга, абортмахера из Нью-Йорка, обвинили в непредумышленном убийстве после того, как на путях депо железнодорожной станции Гудзон был обнаружен труп обнаженной молодой женщины по имени Элис Баулсби. Следствие установило, что она скончалась из-за неудачного аборта, который сделал Розенцвейг.

До 1880-х годов евреи-иммигранты зачастую существовали во враждебно настроенном окружении. Американских евреев не лишали гражданских прав, мужчины могли голосовать, однако, по утверждению Бет Венгер, историка из Пенсильванского университета, антисемитизм был делом обычным. «Из-за того, что евреев изображали как слабых, бесхребетных, психически ненормальных, а то и как хитрецов и ловкачей, вознамерившихся расшатать и взять под контроль все аспекты американской жизни, — писала она, — антисемитизм проникал во все течения американской мысли, определявшие, кого можно, а кого нельзя считать настоящими американцами. И действительно, подобные опасения определяли и правовую, и социальную политику, служили подкреплением кампаний в поддержку антииммиграционных законов, усиливали страх перед «чужаками», якобы угрожавшими вторгнуться в молодое американское государство и захватить господство над ним».  

Вот что пишет о той поре — и это типично — Мэтью Хейл Смит, военный капеллан и писатель. В книге 1869 года «Свет и тень в Нью-Йорке» (Sunshine and Shadow in New York) он выразил опасение: в Нью-Йорке уже слишком много евреев. Некоторые из них, по его признанию, люди вполне респектабельные, но большинство — нет. «От евреев из низших слоев общества одни неприятности, их присутствие досаждает христианских кварталам, — писал он. — Стоит им где-нибудь поселиться, и они распространяются, как чума. Желающие снять дом обязательно спрашивают: «Живут ли поблизости евреи?»» 

Враждебные настроения такого рода повлияли на расследование убийства Сары Александер, привели к решению стремительно обвинить Рубинштейна, сказались и на ходе судебного процесса, определившего его жребий.

14 декабря 1875 года, во вторник, фермер из Нью-Лотс, что в восточной части Нью-Йорка, в Бруклине, километрах в десяти от Нижнего Ист-Сайда, обнаружил на кукурузном поле труп молодой женщины. Покойная «лежала на спине, подняв вверх окоченевшие руки, точно отбивалась от кого-то, — сообщила на следующий день The New York Times. — Лицо девушки было залито кровью, глаза широко раскрыты. Видимо, в предсмертной агонии она с такой силой сжимала кулаки, что ногти впились в ладони». 

Более подробный осмотр показал, что лицо и горло жертвы исполосовали ножом, рассекли сонную артерию и отрезали краешек левого уха. Обыскав окрестности, полицейские вскоре нашли среди кукурузных стеблей нож для обрезки сигар, лезвие и рукоятка его были в крови. Девушка была смуглая, репортер Times предположил, что ее «могли принять за окторонку» (в те времена так называли людей, на одну восьмую афроамериканского или индейского происхождения). Еще коронер впоследствии определил, что мертвая женщина была примерно на шестом месяце беременности.

Расследование продвигалось быстро. Опрос кондуктора и пассажиров трамвая, следовавшего по маршруту Бродвей — восточный Нью-Йорк, подтвердил, что двумя днями ранее, в воскресенье, молодая женщина, подходящая под описание, под вечер ехала в трамвае от остановки парома у Южной Седьмой улицы. Сошла у отеля «Говард» в восточном Нью-Йорке, неподалеку от того места, где нашли ее тело. Кондуктор отметил, что женщина была простоволосая — ни капора, ни шляпки (тогда было не принято ходить без головного убора). Еще кондуктор и некоторые пассажиры сообщили полиции, что тем же трамваем ехал «смуглый мужчина, видимо, иудей» (в других новостных сводках его называли «чернявым польским евреем»). Мужчина «явно нервничал», с женщиной они не общались, но сошли на одной остановке.

Брат Сары Александер, Джон, живший на Эссекс-стрит в Бруклине, встревожился, когда в воскресенье вечером Сара не вернулась домой. Она ездила в гости к родственникам, Рубинштейнам: Израилю, главе семейства, он держал бакалейную лавку; его второй жене, Ханне, двум ее дочерям от первого брака, детям Израиля (и жене одного из его сыновей), в том числе его сыну Песаху — все они жили в многоквартирном доме, принадлежавшем Израилю, на Байярд-стрит, близ угла с Мотт-стрит (лавка находилась на первом этаже, а члены семьи и квартиранты занимали верхние этажи). На следующее утро Джон Александер наведался к Рубинштейнам, они ему сообщили, что в воскресенье Сара ушла часа в четыре пополудни, а до этого помогала женщинам  готовиться к свадьбе, которая вечером того же дня состоялась в зале на Хестер-стрит. От родственников Джон отправился в отделение полиции на Малберри-стрит — проверить, нет ли Сары среди арестованных, но ее там не оказалось.

К вечеру понедельника Сара так и не вернулась, и Джон заявил о пропаже в «немецкие газеты» (как впоследствии сказал суду). Известие это заинтересовало The Sun, нью-йоркскую газету, специализировавшуюся на криминальной хронике. В среду 15 декабря на первой странице Sun появилась краткая заметка: «Сара Александер, молодая еврейка, в воскресенье ушла из своего дома на Эссекс-стрит и до сих пор не вернулась». А через две колонки от заметки напечатали сообщение о том, что на ферме в Нью-Лотс обнаружен труп девушки. К тому времени Рубинштейны уже прочитали это сообщение и решили, что это не иначе как Сара. Вскоре приехал Джон, они рассказали ему об этом, и он счел, что их ужасное  предположение верно. Джон немедля поехал в бруклинский морг и опознал  свою сестру Сару.

Согласно версии событий газеты The Sun (The New York Times рассказывала о происшествии немного иначе), Израиль Рубинштейн также наведался в бруклинское отделение полиции и узнал в убитой Сару. Будучи в расстроенных чувствах, Израиль рассказал полицейским, что накануне вечером, в понедельник, до того, как было найдено тело Сары, сын Песах признался ему, будто видел сон: «Сару убили в пятнадцати километрах от Нью-Йорка, и она попросила меня похоронить ее». История, право слово, странная, даже подозрительная, но не более того.

Услышав об этом, детективы, расследовавшие убийство, нанесли визит Рубинштейнам. Один из детективов, Джордж Зандт, знал немецкий и пообщался с членами семейства, говорившими в основном на идише. Однако можно с уверенностью предположить, что и тогда, и впоследствии часть их беседы в буквальном смысле была утрачена при переводе. Детективы опросили членов семьи. Песах страдал от туберкулеза (в XIX и начале XX века эта болезнь была практически неизлечимой). Члены семьи и кое-кто из знакомых впоследствии подтвердили, что он харкал кровью. 

Песах был уличным торговцем, продавал ювелирные изделия, в Америку иммигрировал в 1873 году из Польши (входившей в состав Российской империи) и поселился у родственников: те обосновались в Нью-Йорке несколькими годами ранее. Жену оставил в Польше. Впоследствии утверждали, будто он бросил ее, но, скорее всего, Песах, как многие еврейские иммигранты в те годы, приехал в Нью-Йорк, чтобы заработать денег и перевезти жену к себе. Песах был ортодокс — несколько раз в день молился в синагоге — но какой-то странный. Он сообщил детективам (переводил Зандт), что в воскресенье, 12 декабря, его почти весь день не было дома: он ходил по клиентам, был в синагоге. Песах признал, что днем видел Сару, когда ненадолго заглянул домой перекусить, но потом снова ушел. Вернулся он в восемь вечера, когда Сара уже ушла.

Детективы потребовали, чтобы Песах поехал с ними в морг на опознание. Он не хотел, но они настояли. Увидев тело Сары на каменном столе, Песах пришел в такое волнение и смятение, что детективы решили: он и есть убийца, — и арестовали его.

Классический пример туннельного зрения: иначе не скажешь. Отныне все улики и показания свидетелей подгоняли под сложившуюся у полиции версию событий, несмотря на то, что факты вызывали сомнение.

Версия событий середины декабря 1875 года, которой придерживались полицейские и окружной прокурор, была изложена на суде над Рубинштейном, начавшемся 31 января 1876 года. Вот она.

Рубинштейн и Сара предположительно были любовниками (хотя никаких доказательств этого не существовало). Джон Александер подтвердил, что Рубинштейн действительно подарил Саре сережки, но неизвестно, был ли это подарок любовника любовнице или торговца ювелирными изделиями юной родственнице. Невзирая на это, версию, что Рубинштейн «соблазнил» ее и вступил с нею во «внебрачную связь», признали соответствующей действительности. «Между [Рубинштейном] и покойной были близкие отношения, которые предположительно носили преступный характер», — без каких-либо объяснений заявила 16 декабря The New York Times.  

Возможно, обвинение в «преступной связи» объяснялось тем, что Песаха наскоро объявили отцом нерожденного ребенка Сары. Но доказательств не было, в 1875 году способа установить отцовство еще не имелось. Тем не менее, Уильям Бич, один из двух адвокатов Рубинштейна (второго звали Джон Мотт, обоих наняли родственники), утверждал, что окружной прокурор «пытался всеми силами это доказать <…> но не сумел обнаружить даже сколь-нибудь подозрительной улики». Коротко говоря, добавил Бич, «ничто не указывало на предосудительную связь меж убитой и моим подзащитным».

 Была принята такая версия: Сара — а она прожила у Рубинштейнов около десяти месяцев в качестве домработницы —  выхаживала больного Песаха, и они сблизились. Но Песах был строго ортодоксален, поэтому предположение, что за ним ухаживала женщина, пусть даже родственница, вызывало вопросы. Джон Александер не отрицал: Сара действительно ухаживала за Рубинштейном, но точных обстоятельств не помнил. Другие свидетели показали: за Рубинштейном ухаживали двое мужчин. А Ханна Рубинштейн утверждала: несколькими месяцами ранее Сара ухаживала не за Песахом, а за ней, когда она болела. Впрочем, прокурор и полиция отмахнулись от этих показаний, как почти от всех прочих, не вписывавшихся в их версию событий.

Рубинштейна, предполагаемого отца ребенка Сары, вся эта ситуация якобы тяготила (и чем дальше, тем больше), поскольку он был женат. Примерно за неделю до убийства, как показала 12-летняя дочка торговца ножами и столовыми приборами с Эссекс-стрит, Рубинштейн купил у них нож, который впоследствии обнаружили на месте преступления. Другие свидетели заявили, что польский еврей, которого они видели в трамвае в день убийства — тот самый, который не общался с Сарой — не кто иной как Рубинштейн. Их показания тоже вызывали сомнение: если в трамвае действительно ехал Рубинштейн, почему же они с Сарой не узнали друг друга и не завели разговор?..

Учитывая, что в ту пору в Нью-Йорке было множество других евреев из Восточной Европы, бородатых, в черных шляпах, с пейсами,  одетых, как положено религиозным евреям, вполне возможно, что и 12-летняя девочка, и свидетели из трамвая ошиблись: и нож купил не Рубинштейн, а другой человек, и  в трамвае ехал не он, а другой еврей. И не исключено, что этот человек не был причастен к убийству. 

По данным благотворительного Фонда конституционных прав в Лос-Анджелесе, «согласно исследованиям, почти половина всех несправедливых приговоров основывается на ошибочных свидетельских показаниях. Исследователи из Государственного университета Огайо изучили сотни случаев несправедливых приговоров и пришли к выводу: примерно 52% стали следствием ошибочных показаний очевидцев». В конце XIX века не представлялось возможным сколь-нибудь существенно ограничить власть полиции и их методику допроса, показания свидетелей заслуживали доверия еще менее, чем сейчас, тем более учитывая необычные обстоятельства дела Рубинштейна.

Во время расследования дела Рубинштейна также — тогда это было внове —  пустили в ход и судебную экспертизу, какая бы она ни была в 1876 году. Химик-аналитик по запросу обвинителей доказал, что пятна и волокнистые вещества, обнаруженные на обуви Рубинштейна, не что иное, как кровь, смешанная с веществами растительного происхождения. Пятна крови нашли и на пиджаке Рубинштейна, и на его цицит (кистях по краям талеса, традиционного одеяния). Правда, нормального анализа ДНК и даже крови в те годы еще не делали, так что химик не мог с уверенностью утверждать, чья именно это кровь и даже человека эта кровь или животного. За три дня до ареста Рубинштейн расхаживал по грязным сырым улицам своего квартала. Испачкать обувь в крови он мог и на рыбном рынке, и на скотобойне, и в морге; он мог забрызгать одежду, когда кашлял с кровью (при туберкулезе это обычное дело). Большое значение придавали тому факту, что за все 12 дней процесса Рубинштейн ни разу не сплюнул кровь в плевательницу, которую поставили рядом с ним. В то же время химик обследовал его обувь лишь 23 января, через 40 дней после убийства, и это позволяет усомниться в его выводах. 

Адвокаты Рубинштейна привлекли множество свидетелей;  относительно того, что именно делал Рубинштейн в злополучное декабрьское воскресенье, их показания не совпадали, однако свидетели утверждали, что во время убийства он был в синагоге, в лавках, посещал клиентов, был дома на Байярд-стрит — словом, свидетели подтвердили то, что сообщил полиции сам Песах. Все эти свидетели, недавние иммигранты, изъяснялись в основном на идише и общались с судом через назначенных переводчиков. В пространных протоколах слушаний напрямую этого не сказано, однако большинство переводчиков, если не все, владели, скорее, немецким, чем идишем. Следовательно, по замечанию Мии Бретт, часть показаний могли перевести неточно и, как следствие, истолковать превратно. Вдобавок большинство свидетелей, как религиозные евреи, не могли обнажить голову и поклясться на Библии. И хотя им позволили ограничиться торжественным обещанием говорить правду, окружной прокурор впоследствии намекал, что, раз они не присягнули по всем правилам, как это делают неевреи, то и показания их ненадежны.

 Какой версии событий поверят присяжные — вот к чему свелось разбирательство. Не было и тени сомнения, что в итоге победит точка зрения окружного прокурора. Несмотря на возражения адвокатов Рубинштейна, в пространном заключении окружного прокурора Винчестера проявились свойственные ему антиеврейские предубеждения: он заявил, что показаниям свидетелей защиты нельзя доверять, поскольку они евреи, а у евреев «круговая порука» — он повторил это трижды — следовательно, и веры им нет; вдобавок многие важные свидетели — члены семьи Рубинштейна, а значит, пойдут на всё, чтобы его спасти. Безусловно, это была антисемитская филиппика от начала и до конца.

«Заключенный принадлежит к сословию так называемых «польских евреев», — сообщил Винчестер суду. — Они родом из небольшой провинции, находящейся во владениях России. Сословие их замкнутое, держится наособицу, обитает на относительно небольшой территории. Люди эти неопрятны, невежественны, некультурны, необразованны, учатся разве что у религиозных наставников. Соседние народы их притесняют и презирают. Евреи живут изолированно, у них свои традиции, законы, собственная особого рода вера и, как следствие, круговая порука… Господа, не поймите меня превратно. Мои замечания не относятся ко всем жителям этой или любой другой страны, исповедующим веру еврейскую или израильскую: вовсе нет. У меня язык не повернется осуждать верующих, которые руководствуются Ветхим Заветом, ниспосланным Всевышним… [Но] когда эти люди приезжают в нашу страну, они живут здесь точно так, как у них повелось: селятся в каком-то одном месте, живут кучно и  по своим обычаям и законам; у них круговая порука… [Все] черты этого своеобразного сословия <…> таковы, что ради спасения одного из своих собратьев они пожертвуют прочими своими обязанностями, как ни за что  не поступили бы люди  более образованные и культурные, получившие иное воспитание».

Адвокаты Рубинштейна возмутились и настояли, чтобы судья включил в свое заключительное обращение к присяжным (он удовлетворил их просьбу) заявление о том, что «никто не имеет права лишать доверия кого бы то ни было из свидетелей из-за его национальной (или религиозной) принадлежности или иудейского вероисповедания, равно как и из-за того, как именно он принимал присягу, равно как и из-за прочих предрассудков или какого-либо недоброжелательства по отношению к этому сословию граждан». И если присяжные верят показаниям свидетелей защиты, независимо от их родственных связей с обвиняемым, «наш подзащитный не может быть признан виновным».

Но было слишком поздно. Присяжные не только сочли антиеврейские замечания окружного прокурора существенными и убедительными, а показания свидетелей защиты отмели — на них произвел впечатление и болезненный вид Рубинштейна. The New York Times писала: «Он бледный, изможденный, грязный недоумок и похож на мертвеца» (следствие болезни и отказа от некошерной пищи, которую давали в тюрьме). Посовещавшись всего-навсего час, присяжные признали его виновным. «Я тут ни при чем. Я никого не убивал! — вопил Рубинштейн, дергая себя за пейсы. — Я не хочу, чтобы пролилась моя кровь. Ведь еще может выясниться, что я невиновен. Мои свидетели подтвердят: я никогда не поднимал руку на женщину, никогда не прикасался к женщине, со временем выяснится, что я невиновен, что суд ошибся». 

Но судья вынес Рубинштейну смертный приговор: в пятницу, 24 марта 1876 года, его должны были повесить.

Во всех американских газетах его называли не иначе как «еврей-убийца». Вскоре появились листовки и брошюры, в них дело Песаха описывалось с гнусными подробностями. Евреям на улицах Нью-Йорка, да и других городов кричали вслед: «Рубинштейн, Рубинштейн!» Дети распевали песенку: «Я Песах Рубинштейн!» По словам историка Эдди Портного, многие редакторы зарождавшейся прессы на идише считали Рубинштейна «полоумным».

Руководство тюрьмы на Реймонд-стрит в Бруклине запрещало родственникам Рубинштейна передавать ему пищу из опасения, что те помогут ему отравиться, дабы избежать повешения. В конце концов Рубинштейну разрешили готовить самому, на газовой плитке, но при этом следили за ним в оба. Он все больше слабел и угасал в «зловонии и грязи камеры, кишевшей крысами», писала The New York Times. Он молился денно и нощно; и надзиратели, и заключенные считали такое поведение странным.

По просьбе родственников Рубинштейна адвокаты подали письменное ходатайство о приостановке судопроизводства: они требовали, чтобы казнь отложили и дали им время подать апелляцию. Их просьбу удовлетворили, повешение отложили. Но отсрочка была недолгой: 8 мая Рубинштейну сообщили, что вскоре ему вынесут окончательный приговор. Вечером у Рубинштейна случился приступ, и он умер. Он избежал виселицы.

Вопрос о том, справедливо или нет Песаха Рубинштейна посадили в камеру смертников, остается открытым. Он стал жертвой произвола бруклинской полиции и судебных чиновников, к нему отнеслись с предубеждением и признали виновным в убийстве его родственницы Сары Александер на основе косвенных улик и показаний свидетелей, которые как минимум вызывали обоснованные сомнения в его виновности.

Оригинальная публикация: A Jew on Death Row