Как бы отнесся к результатам наших выборов великий исследователь вульгарности Антон Павлович Чехов? С этой мыслью я заснул в ночь после президентских выборов 2016 года. Утром я проснулся в 4 утра и увидел в новостях то, что предчувствовал, но не позволял себе воспринимать как действительность. Потом я разбудил жену этой дикой вестью, еще час метался в постели и, наконец, забылся уже под самое утро. Мне приснилось (как бывает, когда внутри готического ужаса снится еще более абсурдный кошмар), что я в Ленинграде, в огромной квартире на Петроградской, стою с друзьями и их взрослыми детьми, лузгаю семечки и выплевываю шелуху на роскошный ворсистый ковер. Потом в спальню вбежала младшая дочь, узнала о выигрыше республиканцев и спросила жену: «А правда, что нам теперь придется уехать из страны?» Моя жена, филадельфийка по рождению, дочь еврейских иммигрантов, уверила дочку, что «папа иммигрант, но американский гражданин». Вот так началось утро. Дочки оделись во все черное. Я проводил их в школу, а сам поехал менять масло на Тойоту. Я сидел в зале ожидания, среди неразговорчивых, угрюмых бостонцев, пил слабый кофе и размышлял о случившемся.

Впервые американские выборы затронули меня еще в Москве, в 1984 году. Я учился на первом курсе. Мы с родителями сидели в глухом отказе, мечтали об исходе из СССР. Среди наших знакомых‑американцев был историк России, профессор с Восточного побережья, который тогда работал в Ленинке, собирал материалы для книги. В тот ноябрьский вечер он приехал к нам прямо из посольства, где проголосовал.

«За Рейгана?» — спросил я с надеждой.

«Нет, за Мондейла», — тихо ответил американский еврей‑интеллигент.

Я тогда мало что понимал в американской жизни; Мондейл казался мне чуть ли не леваком, а голливудский Рейган — врагом Совдепии, защитником прав человека. Внутренняя политика Рейгана меня мало занимала в то время, но я был убежден, что Рейган хорош хотя бы потому, что он активно поддерживает борьбу советских евреев за эмиграцию. Это было самое главное. Пожалуй, с учетом страны, в которой я жил тогда, и идеологической конфронтации нашей семьи с советским режимом, иных ассоциаций у меня и быть не могло. Моя политическая перекалибровка началась три года спустя, когда осенью 1987 года я стал студентом Браунского университета на Восточном побережье США. Вскоре после эмиграции я столкнулся со стереотипом еврейского иммигранта, выходца из СССР, который рьяно поддерживает республиканцев и заведомо ненавидит кандидатов от Демократической партии. Но при этом я соприкоснулся с немалым числом русско‑американских евреев, которые считали, что голосование это не только вопрос политики и идеологии, но и вопрос вкуса. Эстетический выбор.

Свидетелем первых выборов я стал осенью 1988 года, студентом Браунского университета, иммигрантом с годовым стажем американской жизни. Мой близкий друг и сосед по общежитию Крис С., сакраментец, будущий журналист, романтик анархизма, горячо болел за Дукакиса. Мы вместе смотрели ТВ в день выборов, я был пока еще «беспаспортной тенью» и не мог голосовать, но помню два ощущения: некоторое раздражение, которое вызывали разговоры Дукакиса о его родителях‑иммигрантах, и чувство нутряного неприятия политической риторики Буша‑старшего.

Прошло почти 30 лет. Я стал гражданином США, голосовал на всех выборах, начиная с 1996 года (когда Клинтон победил Боба Доула). Все эти годы я голосовал за демократов не только по зову разума и сердца, но и потому, что демократические кандидаты больше соответствовали моему… вкусу, чувству эстетического равновесия. Или же потому, что республиканские кандидаты в президенты представлялись мне людьми иного круга — общества, к которому я не принадлежу по целому ряду жизненных обстоятельств и причин. Все они казались мне чужеродными существами: йельский ковбой Буш‑младший, травмированный американский солдат Маккейн, мормонский иллюзионист Ромни. Не стану кривить душой, каждый раз, когда выдвигались республиканские кандидаты и начиналась предвыборная кампания, я думал о возможной победе республиканцев как о политическом поражении своих еврейско‑русских идеалов и предпочтений. Но никогда прежде возможная победа республиканских кандидатов не представлялась торжеством безобразия, каким‑то полотном Босха, где все отвратительное торжествует, а все красивое низвергается и наказывается.

И вот это шиворот‑навыворот случился. Я не хочу говорить, что победили реакционеры и мракобесы. И это вовсе не победа. Это какой‑то апофеоз мещанства и бюргерства. Как мне оградить детей от этого публичного уродства? От этого чучела с крашеными волосами, ручками тираннозавра и словарем испорченного третьеклассника.

Вот и все. Пора идти, масло в Тойоте поменяли, на дворе стоит благословенная осень. Американские дороги пока не перегорожены тракторными заслонами.