Материал любезно предоставлен Tablet

Французский публичный интеллектуал и морализатор демонстрирует хуцпу XXI века в условиях нашей радикальной эпохи.

Уже не раз замечали, что такая фигура, как Бернар‑Анри Леви, не могла бы появиться в Америке. Леви можно коротко назвать интеллектуалом, но ни один американский интеллектуал не пользуется такой известностью, чтобы его называли лишь инициалами, как BHL (Bernard‑Henri Lévy). Отчасти это потому, что он соединяет в себе разные способности и таланты, а в Америке с ее склонностью к узкой специализации это не принято. Философ, ученый, режиссер, активист, военный корреспондент, полуофициальный дипломат, а кроме того — щеголь, богач, независим и женат на знаменитой актрисе. У Леви множество причин пользоваться общественным вниманием, и во Франции он знаменитость последние 40 лет. Среди серьезных людей хорошим тоном считается посматривать на BHL сверху вниз — весь этот показной блеск! все эти нравоучения! — но что бы они ни говорили, Леви возможен только в такой культуре, которая чтит идеи и тех, кто живет по ним, больше, чем мы, американцы.

Левые, в частности, давно презирают Леви по тем же примерно причинам, по которым они презирали Кристофера Хитченса. А именно потому, что Леви, называя себя социалистом, при этом выступает за три вещи, ненавистные сегодняшним левым. Во‑первых, он принципиально против идеи революции; он добился известности в 1970‑х годах, выражая взгляды «новых философов» — группы молодых интеллектуалов, отвергавших брутальные революционные фантазии французских марксистов и маоистов. Во‑вторых, он выступает за политику вмешательства в дела иностранных государств ради защиты гуманности и прав человека, например недавно поддерживал действия НАТО в Ливии. А начиная по крайней мере с войны в Ираке, если не раньше, левые презирают этот подход, видя в нем фиговый листок для прикрытия западного империализма и путь к международному хаосу (как раз приводя в пример Ливию). В‑третьих, Леви — убежденный еврей, который помещает еврейство и Государство Израиль в центр своей политической и интеллектуальной идентичности.

Это имеет особое значение во французском контексте, поскольку Алан Бадью, которого часто называют крупнейшим из ныне живущих французских философов, в последние годы очень поспособствовал тому, что теперь интеллектуалы гордятся своим антииудаизмом. Согласно Бадью и его эпигону Славою Жижеку, иудаизм — враг утопизма; подобно тому, как евреи отвергли Христа, сегодняшние еврейские либералы отрицают трансцендентное измерение революционного события. Хорошие, согласно школе Бадью, лишь те евреи, которые отказываются от солидарности с другими евреями и становятся революционерами и париями, как Спиноза или Маркс. И такой левацкий антииудаизм требует, в частности, враждебного отношения к Израилю как свидетельства освобождения от еврейского партикуляризма.

Значение новой книги Леви «Дух иудаизма» можно адекватно оценить, только если представлять этот французский контекст. По сути, в этой книге Леви признает все обвинения против себя и направляет их на своих врагов. Да, соглашается он, я — противник революционного насилия, защитник Израиля и интервенционист, и всё потому, что я еврей. Но еврейство это не незаконная идентичность, не предательство универсализма, не отсталость или недоразвитость, как думают европейские левые. Напротив, именно в своем еврействе Леви видит источник вдохновения для своих прогрессивных политических взглядов. Дух иудаизма — название отсылает к знаменитой книге Шатобриана «Дух христианства» — это, для Леви, «определенные представления о человеке и Б‑ге, об истории и власти», вдохновляющие его рассуждения и его поступки.

Однако подробнее рассказать об этом духе ему не очень удается. Во многом это связано со структурой книги — книга выглядит так, будто была надиктована на одном дыхании. Почти каждое предложение — либо длинное сложносочиненное, либо обрывок. Многие параграфы состоят всего из одного предложения. И Леви демонстрирует склонность к такому красноречию, которое по‑английски звучит особенно претенциозно. Как настоящего оратора, его влечет собственное воодушевление: «Слова старые и новые. Слова славы и недоверия. Безвозмездные слова. Слова, которые выкрикивают, и слова, которые шепчут. Слова, произнесенные смело, но не получившие отклика. Слова, прозвучавшие робко, но отзывающиеся долгим эхом». (На самом деле это только начало параграфа, где перечисляется еще много других типов «слов».) Подобная драматизация идет рука об руку с самодраматизацией: местоимение первого лица частенько встречается в книге, причем подразумевается, что читатели знают всё о его прошлых занятиях, выступлениях и дискуссиях. Вероятно, эта уверенность оправдана в отношении французских читателей, но почти никто из американских не знаком с творчеством BHL, да и не интересуется им в такой степени.

Факты, к которым апеллирует Леви, и многие его аргументы тоже не очень подходят для экспорта, поскольку история евреев Франции уникальна. Франция была первой европейской страной, даровавшей евреям гражданское равноправие. Это случилось после революции 1789 года. Но эта предложенная Французской республикой сделка подразумевала отказ от общинной идентичности и автономии — в обмен на персональные гражданские права для каждого еврея. Таким образом евреи стали крайне ассимилированными французами Моисеева закона, очень старавшимися никак не демонстрировать свое еврейство. Но это не помешало французам и правых, и левых взглядов удариться в крайний антисемитизм, как показало дело Дрейфуса в самом конце XIX века. Неудивительно, что многие французские евреи думали так, как, по словам Леви, думали его предки: «Я происхожу из такой семьи, которая была полностью согласна со знаменитым высказыванием Гейне о том, что иудаизм, включая сионизм, — это источник “оскорблений и боли”, которых никто не пожелал бы своему злейшему врагу».

И вот на этом фоне Леви доказывает центральное значение евреев для французской культуры и истории. Раши, пишет он, это ключевой источник для раннесредневекового французского лексикона, поскольку он использовал много французских слов в своих комментариях на Танах и Талмуд. Идеи XVIII века о суверенитете народа питались примерами из еврейской Библии: французская революция стала возможной благодаря «сынам Иерусалима». И наконец, величайший французский писатель современности Марсель Пруст никогда бы не писал так, как он писал, если бы не был наполовину евреем. Его opus magnum «В поисках утраченного времени» — это «Мишна квартала Фобур Сен‑Жермен» — парижского квартала, в особняках которого живут аристократические герои романа.

Это, конечно, предвзятое освещение вопроса, и его можно понять. Но факт в том, что нетрудно будет опровергнуть аргументы Леви в пользу необыкновенной важности евреев для Франции, отметив, что труды Раши никогда не читали французы‑христиане, что революция больше обязана Риму, чем Иерусалиму, а Пруст в глаза не видел Мишну. Страстное желание Леви гармонизировать еврейскость и французскость заставляет его игнорировать гораздо более значительные феномены, демонстрирующие различия между ними. И та же проблема портит «Дух иудаизма» и дальше, когда Леви переходит к более важному вопросу о том, что значит быть гордым евреем в XXI веке.

Во второй части «Духа иудаизма» Леви обращается к книге Ионы, которую он истолковывает как притчу о вовлеченности евреев в жизнь нееврейского мира. Подобно тому как Иона отправился проповедовать жителям Ниневии, евреи должны нести свое наследие пророческого правосудия к тем народам и в те места, где оно нужно. Без особой скромности Леви отождествляет себя с пророком Ионой и сравнивает свои поездки в Ливию и на Украину с миссией пророка в Ниневии: «Я был в Ниневии. <…> Немалую часть своей жизни и массу энергии я потратил, работая на благо людей не из моего народа, людей <…> которые в некоторых случаях были потенциальными или даже реальными врагами таких, как я».

Стремление Леви укоренить свои действия в еврейской традиции — пример того, что он называет «вжиться в имя» иудаизма. Он утверждает, что прогрессивные ценности не противоречат еврейской традиции, напротив — вытекают из нее. Эта риторическая фигура хорошо известна левым американским евреям, но по‑прежнему радикально звучит во французском контексте с его вниманием к секулярному универсализму. «Дух иудаизма, который я ищу, вне всякого сомнения содержится в стремлении отправиться в Ниневию, — пишет Леви. — То есть во взаимоотношениях с Другим и с внешним миром, в чем и состоит смысл жизни очень многих евреев и, безусловно, моей собственной жизни». Для Леви этот обращенный вовне иудаизм питается изнутри, обращением к еврейским классическим текстам; он называет это распространением интеллекта, проистекающего из чтения Талмуда.

Проблематичность этой аргументации в том, что Леви пытается переделать иудаизм по образу и подобию либерализма XXI столетия. И многое из того, что он описывает как еврейские ценности, на самом деле, ценности Просвещения в еврейском обличии. Приведем один пример: Леви с жаром настаивает на том, что идея еврейской избранности не влечет за собой никакого чувства превосходства или представления об особом Б‑жественном благоволении. «Представления о привилегированности, о большем достоинстве, о добавочной святости, которую дает сам факт еврейского происхождения <…> абсолютно чужды настоящему духу иудаизма». Думать иначе, считает он, значит обманываться, как Корах, библейский бунтовщик против власти Моисея, чей грех Леви истолковывает как упоение еврейской избранностью.

Но все это толкование, отталкивающееся от одного‑единственного очень специфического прочтения одной библейской истории, противоречит всему корпусу и всему смыслу еврейской традиции. Ведь нет никаких сомнений в том, что иудаизм, судя по его текстам и судя по еврейской истории, действительно считает, что быть евреем — это привилегия и особое достоинство. Невозможно прочесть Тору, включая рассказ о завете Б‑га с Авраамом в книге Бытия, и не согласиться с тем, что представление об особой любви Всевышнего к еврейскому народу лежит в самой основе иудаизма. Разумеется, эта избранность влечет за собой тяжелое бремя ответственности, и судьба избранного народа частенько оценивалась как неоднозначный дар небес. Но попытки Леви убрать тему Б‑гоизбранности из иудаизма совершенно абсурдны, они открыто противоречат Библии, Талмуду, равно как и более поздним текстам. (Интересно, читал ли Леви «Кузари» Йеуды Галеви, одну из величайших еврейских книг и дерзкий гимн еврейскому духовному превосходству.)

Полная абсурдность этого подхода проявляется в конце «Духа иудаизма», где Леви пишет: «Ни один еврей <…> не обязан “верить в Б‑га”». Он полагает, что многие ортодоксы на самом деле плохие евреи, поскольку «полагают, что уже освобождены от своего долга благочестия [под которым он понимает долг сомнения и постановки трудных вопросов], поскольку они носят пейсы и лапсердаки, которые, по их мнению, защищают их от воздействия времени». Вот это дух иудаизма называет хуцпа: когда неученый и неверующий еврей говорит ученым и верующим евреям, что он лучший еврей, чем они. Более нравственный человек, более гуманный — может быть, смотря какие критерии применять. Но лучший еврей — нет, если только не лишить еврейскость всего ее исторического и теологического содержания. Попытка Леви согласовать, соединить все свои ценности, доказать, что либерализм не только совместим с еврейством, но и идентичен ему, симпатична и даже достойна восхищения. Но раз уж он в этом не преуспел, вряд ли это удастся кому‑нибудь другому. 

Оригинал публикации: The Genius of Judaism and Bernard-Henri Lévy