В 1934 году отно­ше­ния между Ли­тов­ской Рес­пуб­ли­кой и Германией сильно натянулись. Немецкое правительство отменило заказ на закупку литовских гусей. Их откармливали специально для продажи в Германию и вырастили слишком много, намного больше, чем требовалось. Чтобы спасти положение, было принято решение: каждый государственный служащий при получении зарплаты должен купить несколько гусей. Чем выше зарплата, тем больше гусей.

Из чего приготовить свадебный пир, вопрос не стоял. Но по обычаю литовских евреев Бася должна была подарить жениху талес, который тот надевал прямо под хупой. А где взять талес? В гуся вместо него не завернешься…

С трудом достали в Каунасе два кус­ка контрабандного шелка с черными полосами из Лодзи, Бася сшила их вместе, обметала тесьмой, а затем принялась за бахрому. Больше всего времени ушло на ручную вышивку воротника. Узор вывела блестящими нитками белого шелка, а треугольники могендовидов — синего.

Когда Пини произнес благословение и завернулся в талес прямо под хупой, у Баси сердце зашлось от радости: он был таким красивым, ее избранник, и будущая жизнь с ним представлялась гладкой и блестящей, как шелк талеса.

В общем, так и получилось. Жили небогато, но ладно. Родились двое детей, мальчик и девочка, Пини много работал, делал мебель, не очень красивую, но добротную и дешевую, поэтому литовские крестьяне из деревень, окружавших еврейское местечко Бутримонис, предпочитали ее фабричной.

Талес Пини надевал только по праздникам. Религиозностью ни он, ни Бася не отличались, так же как и вся молодежь Бутримониса. Религия была для них только традицией, наследием отцов. Так жили деды и прадеды, так жили и они. На Пейсах ели мацу, на Пурим треугольные пирожки с вареньем и маком, в Суккос строили шалаши, на Хануку зажигали светильники и объедались латкес, блинчиками из картошки, а в Швуэс пекли молочные торты и запеканки. Вот и вся религия. А талес оказался не­удобным: гладкий шелк все время соскальзывал с плеч.

Через два дня после того, как фашистская армия вошла в Бутримонис, на площади в центре местечка собрали все еврейское население. Немецкий офицер сидел на балконе двухэтажного дома, пил чай и отдавал распоряжения. Вооруженные литовские активисты тут же бросались их выполнять. Отобрали всех здоровых мужчин — сказали, увозят на земляные работы — и тем же вечером угнали из местечка. Остальных отпустили по домам.

Вернувшись с площади, Бася с детьми несколько дней не выходили за ограду двора. В доме была мука и кое‑какая еда, на огороде поспевали овощи, а воды в колодце хватало — зачем искать приключений? Потом почтальон‑литовец принес письмо от Пини. Он писал, что их пригнали в Алитус, накормили, готовят к отправке куда‑то на запад. Обращаются грубо, но сносно. Вот дали возможность послать весточку домой.

Получив письмо, Бася успокоилась и даже стала напевать, готовя кашу для детей. Будущее уже не казалось мрачным и угрожающим. Она так и не узнала, что, собрав письма, немцы и литовцы отконвоировали всех мужчин Бутримониса в соседний лес и расстреляли. Письма заставили написать специально для того, чтобы успокоить родных. Когда объявили новый сбор на площади, Бася пошла почти без страха. Младшую несла на руках, а старший топал, держась за мамину юбку. С площади всех женщин, детей и стариков местечка отвели к овражку, где добывали щебень, и там расстреляли.

Не успела колонна выйти за околицу, как литовцы, осведомленные, куда и для чего погнали евреев, взломали замки в оставленных домах и растащили все имущество.

Кое‑кому из жителей местечка удалось уцелеть. Не все покорно сидели по домам, наиболее решительные ночью выбирались из Бутримониса и убегали в леса, на хутора к знакомым полякам и литовцам. Большинство были выданы и убиты, из двух тысяч евреев местечка уцелело несколько человек. Одна из них — Ривка Лозанская — четыре года до прихода Красной Армии пряталась в лесу, спала в сугробах, питалась ягодами и щавелем.

Когда русские вернулись, Ривка начала мстить. Вместе с еврейским партизаном Абой Вайнштейном, которого взяли на работу в МГБ, боровшимся с «лесными братьями», вооруженными литовцами, скрывавшимися в лесах. Вайнштейн помогал русским, не знавшим ни языка, ни местных условий. Это была официальная часть его деятельности. А по ночам Ривка приводила его в дома литовцев, убивавших евреев, или к их пособникам. Подозреваемого в сотрудничестве с фашистами арестовывали и препровождали в тюрьму. Неугомонные убийцы, все как один, по дороге пытались освободиться и, разумеется, были застрелены при попытке к бегству.

В конце концов органы заподоз­рили неладное. Но Вайнштейна кто‑то предупредил о готовящемся аресте и он сбежал. Перешел границу с Польшей, оттуда добрался до Франции, стал одним из основателей организации «Бриха», переправлявшей евреев из Европы в Эрец‑Исраэль под носом у англичан. После Войны за независимость он занялся дипломатической работой, был послом Израиля в Румынии при Чаушеску.

После его бегства Ривка продолжила мщение официальными способами. Собирала материал на убийц и их пособников и подавала заявление в прокуратору. Непросто это было, никто не хотел ворошить прошлое, пусть совсем недавнее. Ривка добралась до самого Палецкиса, председателя Совета министров Советской Литвы. После организованных ею процессов в Сибирь отправился не один десяток бандитов.

Тот самый талес

Как‑то раз, зайдя в литовский дом, она обратила внимание на странную скатерть, украшавшую стол. На скатерти стояла стеклянная ваза с яблоками и были аккуратно расставлены тарелки для обеда. Приблизившись, Ривка вздрогнула: вместо скатерти лежал талес, вышитый Басей. Ривка сдернула его со стола, сбросив на пол всю посуду, и унесла домой. Ее боялись, мешать никто не стал.

В середине восьмидесятых годов прошлого века я провел с Ривкой не один десяток вечеров и записал ее воспоминания. О жизни довоенной Литвы, о том, как она спасалась четыре года в лесах, и о судебных процессах над убийцами. Часть материалов удалось переправить в Израиль, издательство «Шамир» в 1985 году выпустило их отдельной книжкой под названием «Если забуду».

Самые опасные материалы о процессах и Ривкиной борьбе с советскими порядками мы переправлять не решились. В 1987 году, получив — наконец! — разрешение на выезд в Израиль, я протащил под одеждой толстую папку в голландское посольство и вручил в руки консулу. По материалам из этой папки вышла вторая книга, «Народ твой».

Перед самым отъездом я приехал к Ривке попрощаться. Она вручила мне подарок — небольшой сверток. Развернув его, я сразу узнал талес Баси.

— Надевай его на Святой земле, —
попросила Ривка. — Пусть Он смотрит. Пусть помнит…

Я привез талес в Израиль и надеваю его один раз в год, на первый день Рош а‑Шана. Напомнить Судье праведному, который в этот день судит Свой народ, о Басе и Пини, об их детях, о других детях Бутримониса и о сотнях еврейских городков и местечек, стертых с лица земли.

В этом году суббота, когда читают главу «Аазину», выпала сразу после Рош а‑Шана. В первый день праздника, надев талес Баси, я в который раз не смог избежать мыслей о миллионах загубленных евреев. Мысли о мщении жарко толкались в моем сердце.

«Не может быть, — думал я, — не может быть, чтобы их кровь осталась неотомщенной».

В субботу меня вызвали к Торе, и, слушая отрывок, я понял, что получил ответ.

«Так смотрите теперь! Это Я! Я Один! Я убиваю, и Я даю жизнь! Я поразил, и Я излечу! Нет спасения от Моей руки!

Поднимаю к небесам Мою руку и говорю: Я вечная жизнь. Наточу Я Свой сверкающий меч и возьму правосудие в руку Свою. Отомщу Я Моим врагам и воздам тем, кто ненавидит Меня. Допьяна напою Мои стрелы кровью, будет меч Мой пожирать их плоть.

Пусть колена Его народа поют хвалу, ибо Он отомстит за кровь Своих слуг, отомстит Он Своим врагам и примирит Его народ с Его землей!»