Сегодня, когда впервые за многие десятилетия евреи в Америке внезапно чувствуют себя в опасности, концепция еврейского романа, присутствующая в мире литературы с начала XX века, обретает особую значимость. Один автор комиксов и три еврейских писателя размышляют о еврейской идентичности и ее взаимоотношениях с Израилем и США в 2017 году.

Американский критик и публицист Ирвинг Хоу, говоря о концепции журнала «Партизан ревью», в котором публиковался не только он сам, но и многие другие великие еврейские писатели 1940‑х и 1950‑х, определил ее как попытку «отбросить страхи и ограничения, навязанные миром, в котором нам довелось родиться», прибавив: «…когда нас прижмут к непроницаемой стене нееврейской вежливости, мы будем настойчиво провозглашать свою “инаковость”, дабы поднять еврейство до уровня высшей космополитической силы».

По мере того как романы еврейских писателей переходят от штетла к более светским — или, быть может, более современным — темам, представление о еврейском писателе как о маргинале, не соответствующем канону, постепенно сходит на нет, и все же в американской литературе сохраняется концепция еврейского романа, время от времени подкрепляемая критиками, читателями и многими еврейскими авторами. Три ведущих автора современности — Джошуа Коэн, Натан Ингландер и Николь Краусс — приводят доводы о необходимости еврейского романа в наше время, когда белые националисты на экранах телевизоров скандируют лозунг «Евреи не заменят нас!» Все три писателя родились в 1970‑е, и каждый из них в этом году выпустил роман, так или иначе осмысливающий еврейскую идентичность и, в частности, взаимоотношения этой идентичности с Израилем — территорией, куда в своих работах ступали немногие из ныне живущих американских авторов, за исключением Филипа Рота. Роман Коэна «Короли перевозок» рассказывает о нью‑йоркской компании‑перевозчике, куда устраиваются на работу ветераны израильской армии, «Обед в центре Земли» Ингландера — политический триллер, бóльшая часть действия которого происходит во время второй интифады, а Николь Краусс отправляет героя своего романа «Темный лес» — американского мецената — в Тель‑Авив и медитирует на тему процесса написания книг.

Лейтмотивом всех этих романов является понятие дома. Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что именно это поколение еврейских писателей обращается к Израилю как к идеалу и в то же время поучительному примеру, по мере того как Америка становится местом все более чужим и все меньше и меньше напоминает дом. (Все три автора провели значительную часть своей жизни в США.) Тем не менее центральной проблемой для них остается прежде всего проблема идентичности — как быть евреем, американцем и писателем, и какое значение в 2017 году имеют эти категории и их порядок важности, и важен ли он вообще.

Натан Ингландер

Автор романа «Обед в центре Земли»

От своего первого книжного тура я так и не оправился. Не от того, что происходило во время встреч, — это было одно удовольствие. Дело в том, что я увидел с высоты, пролетая над Америкой: вся страна оказалась разделенной на квадраты. Мы просто не можем не проводить границы, не устанавливать категории и — да поможет нам Б‑г — не возводить стены. Эти перелеты совпали с периодом, когда я формировался как писатель и открыл для себя, что я к тому же еще и «американский еврейский» писатель. Американец иностранного происхождения. Сам я таковым себя не считал. И других не воспринимал с такой точки зрения. Конечно, центральными в моих работах были еврейские темы, но тот молодой писатель, каким я был тогда, сопротивлялся этому ярлыку. Мне казалось, меня заставляют считать себя определенным «видом» американцев, воспринимать себя как «другого». Но, глядя в зеркало, я не видел в нем еврея; зато я видел неевреев, глядя на всех остальных. Что касается евреев, на тот момент я третий год жил в Иерусалиме, с радостью наблюдая процесс мирного урегулирования, ради которого туда и приехал (и который в 1999 году был в самом разгаре). Здесь, в Израиле, меня называли американцем. Наконец‑то я полностью ассимилировался в родную для меня культуру — находясь на расстоянии 10 тыс. километров от родины.

Очевидно, что для американцев Израиль и Палестина обладают естественной притягательностью. Марк Твен строчил заметки о Палестине за 150 лет до меня. Если же говорить обо всем, что написано об Израиле за последние годы, то существует миллион причин интересоваться этой страной — от сложной политической ситуации до трагедии конфликта, конца которому нет, и продолжающейся оккупации, которую, как мне кажется, необходимо разбирать и анализировать. Помимо потрясений и хаоса, царящих на Ближнем Востоке, над регионом довлеет целый ряд экзистенциальных угроз.

Возвращаясь к тем первым авиаперелетам во время книжных туров, демаркации границ и бесконечному пересечению этих границ во время перелетов, в какой‑то степени именно идея подвижных идентичностей привела меня годы спустя к герою, который является американцем и в то же время евреем, патриотом и в то же время предателем; в нем живут сразу несколько личностей, ведь он — шпион.

Вот что занимает меня больше всего, когда я размышляю об американских еврейских романах, где фигурирует Израиль, — подвижность и изменчивость, границы прочерченные и перекроенные, изменения в облике Земли и в нашей реальности. Что же касается дискомфорта, который я когда‑то испытывал от навешенного на меня ярлыка, не знаю, что повлияло сильнее — возраст или нынешняя обстановка в Америке, моей родной стране. Но скажу вам прямо: глядя на то, как возрождается и обретает силу белый национализм, этот светский еврей, который садится за руль в субботу и обожает запеченную свинину, никогда не был более счастлив зваться американским еврейским писателем. Наступили такие времена, что одной кипы мне недостаточно; теперь я пишу, нацепив на макушку целую дюжину, как стопку блинчиков.

Великий еврейский американский роман…

Можно поменять роман на пару рассказов? Я назову «Пока, счастливо оставаться» Грейс Пейли (1956), который каждый раз вызывает у меня слезы, «Спинозу с Маркет‑стрит» Исаака Башевиса‑Зингера (1961) за его спокойную трансцендентность и «Обращение евреев» Филипа Рота (1958) за то, что задает важные вопросы.

Николь Краусс

Автор романа «Темный лес»

Образ Израиля впервые возник в литературе — в книге Бытия — в качестве идеи: если говорить точно, это было Б‑жественное представление о том месте, где Авраам еще не бывал и куда он должен был отправиться для того, чтобы стать кем‑то еще. Этот образ оказался убедительным: он обладал истинным пафосом и был способен вести за собой (см. книгу Исход). Но к тому времени, когда составлялись эти первые памятники еврейской литературы, Израиль уже существовал как реальность — как полная противоположность идее — постоянно изменяющаяся, необузданная, сложная, запутанная; и эта реальность очень скоро завладела нарративом, заражая его нервной жаждой действия и нравственно осложняя. Никто не воспринимает Авраама и Моисея как литературных героев в современном смысле, как личностей, обладающих собственным смысловым обликом, и тем более как людей из плоти и крови. Но в реальном Израиле появляется Давид — коварный, харизматичный, хитрый, притягательный, жестокий; герой с такими изъянами не может не быть реальной личностью. Воин‑головорез, убийца, амбициозный политический деятель, жаждущий власти, готовый на все ради того, чтобы стать царем, манипулировавший чувствами Саула, Ионатана, Михаль и Батшевы, всех тех, кто был ему близок. Давид, по всей вероятности, был исторической личностью: в 1993 году в Тель‑Дане на севере Израиля была обнаружена стела, датируемая IX веком до н. э., упоминающая «дом Давида» (династию Давида). Кто знает, каким на самом деле был Давид? Но гению, написавшему книгу Самуила, живая искра Давида и его Израиль послужили исходным материалом для создания одного из величайших и самых эпических персонажей.

Сколько раз Израиль превращался из идеи в реальность и обратно? Когда Моисей вел к нему через пустыню еврейский народ, Израиль был идеей, затем он некоторое время существовал как реальность, пока Навуходоносор не стер его с лица земли в VI веке до н. э., после чего он снова был идеей на протяжении 50 лет изгнания, и евреи в вавилонском плену тосковали по нему всей душой и воспевали его в стихах. С того момента как царь Кир позволил евреям вновь вернуться в Иудею, они оставались в зависимости сначала от персов, затем от греков и наконец попали под власть римлян. В течение всего этого времени Израиль, не являясь независимым политическим образованием, не был ни полноценной реальностью, ни чистой идеей. Одни могут утверждать, что после разрушения Второго храма в 70 году н. э. Израиль вновь отошел в пространство идей, где и пребывал в течение почти двух тысячелетий, пока не превратился в начале XX века из идеи происхождения и далекого прошлого в идею настоящего бытия и близкого будущего. Вместо пафоса она преисполнилась прагматизмом и силой яростной воли была возвращена в сферу реального. Другие могут возразить, что для меньшинства евреев, оставшихся в Леванте после разрушения Храма и создавших тексты величайшего значения, например Мишну и Иерусалимский Талмуд, Израиль продолжал существовать как реальность, в то время как для большинства, пребывавшего в изгнании, он снова стал идеей. Как бы то ни было, неоспорим тот факт, что на протяжении более 2500 лет воздействие представлений об Израиле на душу еврейского народа было таким же мощным, как влияние исторических реалий, и зачастую представления эти имели более первостепенное значение и играли более активную роль, нежели реальность.

Идея современного Израиля появилась в литературе благодаря Теодору Герцлю и его утопическому роману «Старая новая земля» 1902 года. Но в какой момент реальность современного Государства Израиль захватила нарратив еврейской литературы? Произошло ли это с выходом в свет романов первого поколения писателей, выросших на этой земле и сформировавшихся под воздействием израильского общества, таких, как Амос Оз и Давид Гроссман? Или это случилось, когда перед ней не смогли устоять американские еврейские авторы, как, например, Филип Рот? Среди многих его книг, действие которых происходит в Израиле, роман «Другая жизнь», изданный в 1986 году, и «Операция Шайлок» (1993). К этому времени реальность Государства Израиль существовала не первое десятилетие и успела обзавестись собственным уникальным характером и кризисом, но не смогла пока обрести независимость от идеи, давшей ей жизнь, по‑прежнему внушаемой израильским школьникам и солдатам, — идеи о том, что создание Государства Израиль было актом самосохранения после Холокоста. Для того чтобы добиться независимости от этой идеи, израильское общество должно само удивить себя, отыскать в себе источник генеративной силы, как это произошло с экспансией тель‑авивской культуры, точнее, контркультуры в первые годы XXI века. Израильские деятели искусства, изобретатели и молодежь заполонили город, и их творчество стало антитезой массовой культуре, порожденной диаспоральной, ашкеназской, религиозной, постхолокостной идеей. Альтернативная культура, предлагаемая ими, была отражением современной, светской, не имевшей прецедентов реальности Ближнего Востока. Впервые за всю историю этой страны возникли новые израильские музыка и кухня, искусство и юмор, отражавшие физическую и эмоциональную реальность трудной и сложной еврейской жизни, контекст которой в большей степени арабский, нежели европейский. Не случайно израильское общество захватило нарратив о себе именно в тот момент, когда современный иврит, тоже вызванный из прошлого силой чьей‑то воли, в своем развитии достиг адекватного уровня для выражения сложных условий существования его носителей, ибо язык сам по себе генеративен, и быть в состоянии описать означает обладать творческой силой.

Итак, диаспора впервые за 2000 лет не может полностью присвоить себе идею Израиля и не может утверждать, что его реальность является лишь продолжением их собственной. Как бы тесно ни были они связаны, эта идея и реальность представляют собой нечто поистине иное и отличающееся, и американские и европейские евреи, большинство из которых не владеют ивритом, имеют весьма ограниченный доступ к внутреннему диалогу израильского бытия и могут воспринимать его из неудобной позиции, не изнутри и все же не совсем извне, но вне досягаемости его последствий. В попытке понять себя Израиль вносит хаос в наше собственное восприятие, и роман стремится прямо к этому хаосу, как это всегда бывает, в самую горячую точку, к вопросам нерешенным и потому самым животрепещущим.

Великий еврейский американский роман…

Вы имеете в виду роман американского писателя еврейского происхождения или роман, посвященный темам американского еврейства? Мне нравится «Герцог» С. Беллоу (1968), но я не уверена, что он когда‑либо писал о еврейских американских темах столь же увлеченно и глубоко, как это удалось Роту (отчасти потому, что Беллоу увлеченно занимался бесчисленным множеством других тем). Если это верно, то придется выбрать роман «Другая жизнь» (1987).

Джошуа Коэн

Автор романа «Короли перевозок»

Представьте разговор, который возможен только в кругу семьи. За закрытыми дверями. За опущенными шторами. Все дозволено. Можно наносить удары и уколы, можно обвинять и оскорблять, не только потому, что от соседей вас отделяют высокие стены, но еще и потому, что семья простит. Вам всегда найдется место за столом.

А теперь представьте разговор с незнакомцами. На улице, среди других незнакомцев. Средь бела дня. Внезапно вам становится не по себе. Внезапно вам нужно объясняться. Опираться не на что — вы не связаны ни общей историей (разве что самую малость), ни общей культурой (разве что самую малость). Есть только язык, но слова понимаются разными людьми по‑разному, произносятся с разными акцентами, указывая на разницу в происхождении, уровне образования, национальности, классовой и расовой принадлежности; но какие бы выводы вы ни сделали, вам придется либо проигнорировать их, либо принять за проявление ваших собственных предрассудков.

Я убежден, что в Америке сейчас более, чем когда бы то ни было, нам, евреям, следует вести семейные разговоры в открытую; следует говорить о личном, не боясь общественного позора, говорить о частных подробностях, способных вызвать обиду в широких кругах; и все это мы должны делать не только в школах и на рабочих местах, но и в социальных сетях — в пространстве отнюдь не безопасном, далеком от атмосферы безусловной любви на теплой кухне.

И все же мы должны стремиться вывести застольные беседы на уровень национальных; все грязное белье и нечистоплотные манеры должны быть выставлены напоказ. Поверьте писателю: вынесение семейных конфликтов на всеобщее обозрение снимает психическое напряжение и разоружает противников, заставляя их столкнуться с индивидуальной личностью. Позор превращается в преимущество, утверждается верховенство личности, а все противники и ненавистники оказываются поверженными.

Вот как это делается: по‑моему, сегодня в Америке большой «еврейский вопрос» заключается в том, стоит ли отлучить Джареда Кушнера и Иванку Трамп. Конечно, с незапамятных времен в каждой семье попадается паршивая овца (Шелдон Адельсон), и каждый член семьи придерживается, как и полагается, своего мнения о том, кто хуже и непутевее всех (Нетаньяху). Я, например, догадываюсь, что в настоящий момент мои родители испытывают гораздо более теплые чувства к моим сестре и брату.

Евреев в Америке постоянно вынуждают доказывать свою преданность: какой из двух идентичностей мы отдаем приоритет? Кто мы: американцы еврейского происхождения или, наоборот, евреи американского происхождения? Этот постоянно возникающий вопрос, который евреи в Америке задают себе с той же легкостью, с какой проходят онлайн‑тесты, и который антисемиты в Америке задают с той же серьезностью, с какой чиновники проводили допросы иммигрантов, высадившихся на Эллис‑Айленд, неизбежен и бессмыслен. Евреи в Америке находятся в большей безопасности, чем в какой‑либо другой стране за всю историю еврейского народа. Это происходит оттого, что в Америке идеология определяется ее гражданами, а не наоборот. Именно эту имманентную способность Америки к переменам так ненавидят фундаменталисты: они видят в ней зло свободного волеизъявления. Фундаменталисты всех мастей — нацисты, ку‑клукс‑клановцы, ИГИЛ (запрещена в РФ. — Ред.) — одинаково не терпят изменчивость человеческой жизни и приходят в негодование от того факта, что в современном высокотехнологичном и скоростном мире никоим образом невозможно гарантировать ни расовую, ни этническую, ни религиозную, ни культурную чистоту как некое «неотчуждаемое право».

Я мечтаю о стране, где все люди свободны — и как члены семей, бесчисленных и разнообразных, и как освобожденные индивидуальные личности — говорить во всеуслышание о личном. Такой страной Америка бывала лишь изредка, а Израиль практически никогда. Единственной страной, где мне случалось бывать и где эта мечта неизменно осуществлялась, был роман.

Великий еврейский американский роман…

Моше Надир — самый известный псевдоним Ицхака Райза. Харви Финк с любовью перевел несколько книг Надира на английский язык. Моей любимой книгой остается «От человека к человеку», изданная в районе Нижний Ист‑Сайд в 1919 году, — пронумерованная коллекция философских заметок, которую Финк называет «лирические философские поэмы в прозе». 

Оригинальная публикация: On Being Jewish, American and a Writer