– Послушайте-ка меня! — сказал еврей с бычьими  глазами. До сих пор он сидел в углу у окна, курил и слушал разговор об ограблениях, кражах и налетах. — Лучше я вам расскажу про кражу, что случилась у нас, — и где? В молельне, да еще в Судный день! Нет, вы только послушайте!

Наше местечко, Касриловка,  — а я сам касриловский, — местечко, стало быть, наше маленькое, бедняцкое. Воров у нас не водится. Никто не ворует, потому как не у кого и нечего. Да и вообще, какой из еврея вор?! То есть, даже если еврей и вор, так не такой вор, чтобы полезть в окно или всадить нож. Закрутить, выкрутить, окрутить ближнего — это завсегда пожалуйста! Но запустить руку в чужой карман, чтоб тебя — не ровен час — схватили да повели в кандалах — такое подходит Ивану-злодею, еврею это не к лицу…

Но скажу наперед: все же у нас в Касриловке произошла кража, да еще какая — украли восемнадцать сотенных за раз!

Дело, значит, было так: случилось зачем-то заехать в наш городок гостю, подрядчику вроде бы, из Литвы. И заехал он аккурат к полуденной молитве в канун Судного дня. Первым делом он, понятно, отправился на постоялый двор, пожитки сбросил — и прямиком в молельню, в старую синагогу. Пришел он туда, значит, к полуденной молитве, и тут на него налетели старосты с синагогальными кружками.

— Шолом алейхем!

— Алейхем шолом!

— Откуда пожаловать изволили?

— Из Литвы.

— Как величать вас?

— Я что, уважаемые, на допрос попал?

— Вы, уважаемый, в синагогу пришли или что?

— А куда же мне еще, по-вашему, идти?

— Раз в синагогу пришли, то не иначе как молиться у нас будете?

— Куда ж я денусь?

— А раз так, бросьте сколько не жалко в кружку!

— А то! Не даром же мне молиться!

Словом, вытаскивает наш гость три серебряных рубля и кладет в кружку, ну а сверх того — рубль на кантора, рубль на бедняцкую школу, рубль на раввина, полтину на неимущих, и это не считая того, что раздал нищим при входе, а их у нас столько, не сглазить бы, что Ротшильдом надо быть, чтобы всем подать.

Ну, старосты видят, какого высокого полета птица залетела, и дали — как не дать — гостю почетное место у восточной стены. Вы спросите, а как выискали место, когда все места давно заняты! Как, как? А как находят место на торжествах, свадьбе или там обрезании, когда народу за столом, как сельдей в бочке, и тут — на поди — является богач? А потеснятся, и так потеснятся, что богачу место найдется. Потесниться — еврею не привыкать, ну а если кто потесниться не захочет, так его заставят…

Еврей с бычьими глазами замолк, проверяя, оценила ли публика его остроту, и продолжил:

— Короче, занял наш гость место и попросил служку принести подставку для молитвенника. Склонился над пюпитром, и стал готовиться к Кол-Нидре: надел китл, завернулся в талес, и принялся молиться. Молился-молился и ни разу не присел — а уж о том, чтобы прилечь, и речи нет! — и от пюпитра этот литвак ни на шаг, если не считать, когда надо было отступить на Шмоне эсре и припадать ниц… А весь пост простоять, даже не присев, — такое под силу разве что литваку!..

Но только протрубили в бараний рог, а значит, посту конец — и тут настал черед вечерней будничной молитвы, и меламед Хаим-Хоне (он, меламед Хаим-Хоне, испокон веков ведет эту вечернюю молитву) провозгласил «Вее-чееер-няяяяя», и тут раздался истошный крик: «Караул! Караул! Караул!» И наш гость упал без сознания. На него стали брызгать холодной водой, совать под нос нашатырь — ничего не помогает! А что случилось? Хорошенькое дело! Оказывается, у него, у литвака этого, при себе было восемнадцать сотенных, и он, стало быть, боялся оставить их на постоялом дворе — шутка ли, восемнадцать сотенных! Кому доверишь такие деньжищи в чужом городе? А держать их в кармане в Судный день тоже не годится, ну он и решил потихонечку спрятать их в пюпитре — литвак он литвак и есть! Теперь вы поняли, почему он не отходил ни на шаг от пюпитра?.. Но то ли во время Шмоне эсре, то ли, когда падали ниц, кто-то, как видно, деньги и стащил.

Словом, человек убивается, рыдает, вопиет к небесам: что ему теперь делать? Деньги не его, говорит он, чужие, он всего лишь конторский курьер, бедняк, кормилец семьи. Ему только и остается, что утопиться или повеситься, говорит, прямо здесь, в молельне, у всех на глазах!..

От таких его речей все прямо-таки остолбенели, позабыли, что постятся и что надо бы домой поторопиться. Стыд и позор перед гостем, перед самими собой — такая кража, восемнадцать сотенных! И где? В молельне, старинной касриловской синагоге! И когда? В Судный день! Слыханное ли дело!

— Служка! Закрыть двери на замки! — распорядился раввин. А у нас есть свой раввин, зовут его реб Иойзефл, настоящий еврей, честный, порядочный. Пусть в нем и нет блеска, зато он сама доброта, без единого изъяна человек. А уж чего он надумает, вам вовек не придумать, будь у вас на плечах даже не одна, а восемнадцать голов!

И как закрыли двери молельни, раввин реб Иойзефл, а он дрожал — дрожал всем телом, руки у него тряслись, глаза горели, — обратился к людям так:

— Внемлите, господа! Послушайте, случилась мерзкая история! С самого сотворения мира не было такого у нас, в Касриловке, такого негодяя, такого грешника, который решился бы украсть целое состояние у чужого человека, несчастного отца семейства! И когда?! В святое время, в Судный день, когда врата небесные настежь открыты, — слыханное ли дело! Как в такое поверить — никак не поверить! Но, если подумать, у человека и от рубля голова кругом идет, а тут целое состояние, восемнадцать сотенных, такое бедняге подвернулось испытание — бес его попутал, он и не выдержал, совершил неслыханное злодеяние, да еще и в такой день, — нам следует это дело досконально обдумать, дойти до самой сути. Небеса и земля дали клятву, что правда всплывет как масло на воде.

—  И потому, — говорит он, — надо обыскать друг друга, обыскать, ощупать, обшарить карманы у каждого, от самого уважаемого богача до синагогального служки. Никого не пропуская, — говорит он. — И давайте начнем с меня.

Так сказал наш раввин реб Иойзефл и начал распоясываться, выворачивать карманы. Увидев это, распоясались и все члены правления, вывернули карманы, принялись обыскивать, обшаривать друг дружку. Так оно и шло, пока очередь не дошла до Лейзер-Иосла. Ну а тот давай упираться, давай артачиться. Во-первых, говорит, гость — явный мошенник, пакостник, как все они, литваки, никто у него никаких денег не воровал, это враки, вы что не видите — он все сам подстроил?!..

И только раззадорил людей: это как, самые уважаемые люди дали себя обыскать, а Лейзер-Иосл не дал? Тоже мне барин! Обыскать его! Обыскать! — слышалось со всех сторон.

Лейзер-Иосл понял, что дело плохо. И он стал слезно просить-умолять не обыскивать его. Он давал всевозможные клятвы, говорил, чтоб ему так жить, как он не брал этих денег. Но на такой позор он не может пойти, говорит, он умоляет пощадить его, не бесчестить обыском. Делайте,  говорит он, со мной, что хотите, только обыскивать свои карманы я не дам!

Как вам нравится этот негодник? Вы, может быть, подумали, что его послушали? Снизошли до его просьбы?..

Послушайте, а ведь я забыл вам рассказать, кто он такой, этот Лейзер-Иосл. Так вот, Лейзер-Иосл, он не из касриловских, он из какого-то медвежьего угла. У нас он появился как жених. Наш богач его откопал, бес его знает где. Отыскал, видите ли, это сокровище для своей дочери. Тысячу страниц Талмуда наизусть, Писание от зубов отлетает, знаток святого языка, алгебры и геометрии, каллиграфии… в общем, совершенство, да и только! Как привезли к нам эту цацу, все, конечно, пошли поглядеть на него. Что за диво раздобыл наш богач? На первый взгляд ничего особенного: парень как парень, не сказать, что урод, разве что нос чуток длинноват, зато глаза горят, как угли, ну а как раскроет рот — огненный вулкан! Послушать, как он читает страницу Талмуда, стих Писания, отрывок из Рамбама, то-сё, — ураган, просто-таки ураган! Для этого стервеца ничего нет невозможного, любая тема ему по плечу! Сам реб Иойзефл сказал, что он мог бы быть раввином где хочешь… Ну а про современные дела и говорить нечего. У нас, знаете ли, есть свой большой ученый, наш малахольный, Зейдл реб Шаи, так вот он по сравнению с Лейзер-Иослом — щенок! Когда эта парочка садится за шахматы, мир может катиться в тартарары! Одним словом, всем удался!

Земляки иззавидовались, глядя на это сокровище, — не без того, — хоть и шушукались: мол, не иначе как клад с гнильцой. Люди ведь не любят больно умных: все хорошо в меру! Сразу видно: он себе на уме; в тихом омуте черти водятся; тот еще гусь, а притом любой свинье товарищ; ни рыба ни мясо, с кем ни попадя компанию водит, замужних и то не чурается…

И еще: придет, бывало, в молельню позже всех, о чем-то думает, никого вокруг не видит, обернется в талес и давай листать юридический фолиант или мудреный комментарий на Пятикнижие. Ермолка набок, и хоть бы слово из молитвы произнес! Нет, плохого ничего за ним не замечали, но поговаривали, что уж очень богобоязненным он не был — не бывает же человека без недостатков!

Но вернемся к нашему рассказу. Так вот, дошла очередь до Лейзер-Иосла, а парень не дает себя обыскать, и тут все поняли, что дело темное — значит, деньги у него! А он стоит на своем: он готов на свитке Торы поклясться, да пусть его порвут на части, да в грязи вываляют, да сожгут заживо — только не обыскивают карманы! Тут уж наш раввин реб Иойзефл, уж на что безупречный человек, не сдержался и как заорет:

— Ты, такой-сякой! Ты что о себе возомнил, мы тебе сейчас покажем! Как это так, человек, можно сказать, на краю гибели, мы все отринули гордыню, дали себя обыскать, а ты что — лучше всех?! Выбирай: либо признайся и верни деньги, либо выворачивай карманы! Ты затеял войну против целой, тьфу-тьфу, общины? Да мы с тобой не знаю что сделаем!

Долго ли, коротко, повалили этого вундеркинда и, не обращая внимания на вопли, стали обыскивать, обшаривать. Вывернули карманы. И что в его карманах нашли… Ну, как вы думаете, что нашли в его карманах? Обглоданную куриную ножку и полдюжины еще не высохших косточек от слив! Представляете, что была за сцена, когда у нашего сокровища нашли этот клад?.. Представляете, как они выглядели — он, его тесть-богач и несчастный раввин?.. Наш реб Иойзефл все отводил глаза, чтоб ни с кем не встретиться взглядом. А когда все разошлись по домам, по дороге только и разговоров было, что о кладе, найденном у нашего сокровища, и все держались за животики! И только реб Иойзефл шел поодаль ото всех, ужасно огорченный, расстроенный, голову опустил, глаза прятал, точно это у него такой клад нашли…

Так закончил свою историю еврей с бычьими глазами и раскурил папиросу.

— Ну а деньги? — послышалось со всех сторон.

— Деньги? Какие еще деньги? — для вида переспросил рассказчик, с удовольствием затягиваясь папиросой.

— Что значит — какие деньги? Восемнадцать сотенных!

— А-а-а! — протянул он. — Восемнадцать сотенных? Пропали.

— Пропали?

— Про-па-ли!!!

(Опубликовано в №245, сентябрь 2012)