Makor Rishon: «Что найду, то и опубликую» — от биографий раввинов до рассказов о праведниках
Как быть, если в биографиях известных раввинов обнаруживаются детали, не совсем лестно их характеризующие? Авторы биографий известных раввинов рассказывают о том, что движет ими как писателями, когда они хотят поведать миру о жизни великих мудрецов. Как снять напряженность, возникающую от столкновения в голове двух принципов: быть верным исторической правде и при этом верно оценить вклад мудреца в духовную жизнь народа Израиля?
При написании любой биографии возникают сложности, связанные с тем, как обойти проблемные места. Но с биографиями персонажей мира Торы, будь то жизнеописание раввина, или великого мудреца, или лидера общины, это особенно сложно. Биографы, писательницы и писатели, рассказывают историю жизни человека, за которым во многих случаях стоит немалое количество учеников и последователей. Их приводит в благоговейный трепет образ любимого учителя. Зачастую от биографов ждут, что проблемные аспекты биографии великих людей будут завуалированы, описание человеческих качеств персонажа не будет стоять на первом месте и герой биографии предстанет личностью безупречной, в самом выгодном свете.
В дополнение ко всему этому торанические биографии предполагают смену жанров. Если взять литературный аспект, следует учитывать, что истории праведников — это такой жанр, который изначально не претендует на аккуратное и критическое повествование, поскольку задачи его, как правило, лежат в сфере дидактики. Если речь идет о мудреце Торы, то накал страстей по отношению к нему и к его жизни бушует гораздо сильнее, чем по отношению к любому другому историческому лицу. И когда приходится воевать за достоверность изложения, эта война может порой привести к судебному разбирательству. Или к вывешиванию на стенах плакатов с порицанием автора. А иногда автора с его текстом просто бойкотируют.
Полемика вокруг гаона
Раввин Дов Элиах, писатель‑биограф, стал биографом совершенно случайно. «Я работал редактором в “Оцар Мефаршей а‑Талмуд” на базе “Иерусалимского института”, — рассказывает он, — и однажды меня попросили написать предисловие к книге одного из великих комментаторов эпохи ришоним . Спустя какое‑то время поступила просьба написать введение к книге рабби Ицеле из Воложина, сына рабби Хаима, и хотя сама книга впоследствии так и не вышла, введение, где я привел историю жизни автора, опубликовала в виде серии статей газета “Ятед Нееман”. Статьи привлекли внимание одного пожилого человека из семьи рава Хаима, и он предоставил мне материал, который сам собирал многие годы. Так я начал писать о рабби Хаиме из Воложина».
«Я взял эти материалы за основу, изучил их, — говорит Элиах. — Позже расширил поле поиска в библиотеках — в Национальной и других. Сидел там целыми днями, с целью отыскать материал, который позволит мне показать многогранность моего персонажа. Я будто только начинал знакомство с ним, не цепляясь за уже написанный текст. Концентрировался на каждой детали, извлекал информацию из любых печатных материалов, но также и из рукописей, сочинений, ответов на вопросы, писем. Все это помогало мне создать правильный образ. Для меня очень важная часть биографии — годы жизни героя. Я ведь не просто рассказываю о его личной жизни, я пытаюсь понять, что он на самом деле сделал, в чем ценность его трудов на благо Израиля. Это неотъемлемая часть его Торы. Все, кому важна Тора рабби Хаима из Воложина, должны знать, какой характер был у владеющего этой Торой. И если образ выходит у вас, как у биографа, ярким и вам удается показать разные грани необыкновенной мудрости вашего персонажа, читатели лучше и глубже станут понимать как его самого, так и написанные им произведения».
Биография, вышедшая из‑под пера Элиаха, «Отец ешив», имела успех. После этого автор вернулся на одно поколение назад, обратившись к личности Виленского Гаона, и стал писать уже его биографию. В 2002 году в свет вышел многотомник под названием «Гаон». В трех достаточно толстых книгах рассказывалась история жизни рабби Элияу из Вильно.
Элиах не скрывает, что буквально сживается с персонажами биографии.
«Я бы не смог написать ничего о личности, с которой сам бы себя не отождествлял. И думаю, что читателям тоже нравится, читая, понимать, что автор приложил максимум усилий, чтобы понять личность своего героя. Если вы отождествляете себя с персонажем — кстати, даже если вы и против него, — это все равно порождает определенный интерес, что‑то дает. Конечно, вы узнаете о своем герое что‑то новое, знакомясь с ним как с личностью, и, знакомясь с историей его жизни, будете в любом случае смотреть на него по‑другому».
После выхода книги о Виленском Гаоне разразилась страстная и почти не имеющая аналогов полемика в отношении того, что написано в третьем томе и касается борьбы Гаона с хасидским движением. Появилась яростная критика в хасидской прессе, представители ультраортодоксальной общины Иерусалима выпустили постановление, в котором говорилось, что книгу запрещено читать.
«Я думаю, ни один ортодоксальный еврей, преданный Торе, не захочет, чтобы о нем знали, что он читал эту так называемую “книгу”, — цитировали слова ребе из “Толдот Аарон” (сейчас слова этого порицания, как и всю грустную “летопись” раскола, произошедшего в те дни, можно прочитать на веб‑сайте Эли Эшера “Вселенная культуры”). — Я даже не хочу лишний раз упоминать название этой “книги”, которая полна ереси о Всевышнем и о Машиахе!»
Нашлись и адморы, считавшие, что единственный выход — сжечь эту книгу.
…И вот почти два десятилетия Элиах терпеливо и спокойно отвечает на обвинения: «Я бы понял их с их нападками, если бы мы до этого пришли к согласию, что о том противостоянии можно было бы написать мягче, — говорит он. — Но я ни с кем из хасидов не сошелся на этом, никто не захотел, чтобы тот старый спор преподносился бы даже под мягким освещением. Более важный вопрос: готов ли хасид, не знакомый с личностью Виленского Гаона, принять в адрес хасидского направления такую критику? Самому мне было, например, ясно, что нельзя, рассказывая о Гаоне, не затрагивать эту тему. И здесь я сам себя спросил: а нужно ли вообще тогда писать? Посоветовался с великими раввинами нашего поколения — им всем было совершенно ясно, что без рассказа об этом противостоянии не выйдет и рассказа о Гаоне. В общем, когда я приступил к написанию, то старался быть чутким и работал очень вдумчиво. Но колебаний по поводу того, писать ли об этом вообще, не испытывал.
Кстати, это не единственная такая “проблемная” тема. Я помню, как мой родственник однажды задал мне вопрос о просвещении и “семи науках” (имеются в виду семь дисциплин, не связанных с Торой, про которые Гаон говорил, что знать их обязан каждый талмид‑хахам) — не боюсь ли я выходить на это минное поле? Я ответил, что не испытываю никакого опасения, я исследую предмет, и то, что найду, — то и опубликую!»
Источниками, которые в процессе работы использовал Элиах, были также и академические труды, но здесь он старался отделить факты от их интерпретации. «Я добираюсь до всего, что может приблизить меня к конкретным фактам, — говорит он, — поэтому при сборе материалов без академических работ, конечно же, не обойтись. Но вместе с информацией из них я не получаю автоматически и выводы на основе этой информации. Это верно относительно любого источника — я ничего не воспринимаю как само собой разумеющееся и всегда стараюсь на основе первоисточников сформулировать собственную точку зрения. Я приверженец правды, только правды — она и является главным и фундаментальным принципом моей работы. Я никогда не напишу ничего заведомо неверного. И все же приходится признать, что и моя интерпретация субъективна — просто потому, что не существует до конца объективного взгляда на вещи, только субъективный».
Истина и семья
Написать книгу о Нехаме Лейбович предложил доктору Хаюте Дойч раввин Хаим Сабато. Он сказал, что издательство заинтересовано в выпуске серии биографий известных личностей ХХ века, и в их числе — Нехама Лейбович. «Я сразу ответила “да”, — рассказывает Хаюта. — Это был один из тех моментов, когда интуиция срабатывает лучше всего остального. Но и нельзя сказать, что этот шаг с моей стороны был таким уж спонтанным. Я понимала, что необходимые для работы религиозные и академические знания, а также литературные способности у меня есть. Да и характер самой Нехамы всегда меня интересовал. У нее учились мои родители, один или два раза я лично встречалась с ней, она была частью окружения моего деда. И я решилась».
Дойч обратилась к доктору Мире Офран — дочери Йешаяу Лейбовича и племяннице Нехамы с просьбой, чтобы их семья благословила предстоящую работу. «Они согласились не сразу, — говорит Дойч. — Но я настояла, сказав, что придет время, и все равно кто‑то напишет биографию Нехамы. И лучше это буду я, если, конечно, вы мне доверяете. Лучше, чтобы автором биографии был человек, на которого можно положиться, и кого ценят. Она согласилась и начала снабжать меня материалами, направлять к определенным людям. Я успела познакомиться с людьми, которые уже умерли, некоторые незадолго до выхода книги, некоторые вскоре после выхода, с самыми лучшими ее учениками, включая пожилых. И знакомства эти работали по принципу: “один приводит другого”. В течение полутора лет я кружила по всей стране, встречалась с ее учениками и родственниками. Одни сотрудничали со мной с радостью, у других радость была меньше… Были вещи, которые я хотела разгадать — семейные отношения, ее отношения с матерью, как она ощущала свою женственность в мире мужчин, ее отношения с мужем, который также был ее дядей и старше ее на 29 лет, — все это составляет ее образ.
Семья ее в ответ на вопросы о личной жизни Нехамы, включая вопросы про ее брак, сразу сказала мне: “Нам не нравится об этом говорить”, и я отнеслась к этому с уважением. И вообще на эти темы я старалась писать с почтением, не так, как это подает желтая пресса. Но при этом я же понимаю, что если я читаю биографическую книгу, то не только затем, чтобы узнать про академические или карьерные высоты, которых достиг мой герой. Мне хочется узнать и о его мире, его внутренней жизни. Как и со всем прочим, что встречается в жизни, нужно уметь маневрировать, чтобы избежать конфликтов, но для меня всегда очевидно, что я служу истине.
Некоторые задавались вопросом: как я могла написать биографию Нехамы, женщины, которая никогда не хотела давать интервью, и я отвечаю, как Макс Брод, друг Кафки, не сжегший его сочинения, — что здесь есть история, есть польза для мира, есть весьма интересное исследование о редкой женщине, которая прославилась. У меня не было дилеммы, нужно ли рассказывать ее историю. Я предана правде, но также предана и семье, и задача состоит в том, чтобы “пробежать между каплями”. Например, Офран попросила меня не публиковать письмо, которые они хранили, потому что из него следовало, что в семье относительно брака Нехамы возникло некое напряжение, поэтому я опубликовала письмо не целиком, а привела оттуда отрывки. В широком смысле это была правда, и в заметках на полях я сказала, что в письме есть еще одна часть. Знающие люди поняли.
В книге нет ни одного неверного факта. Порой я спорила, и, когда мне удавалось убедить, — радовалась, а когда нет — сдавалась. Для такой книги это не недостаток. В конце концов, у людей сложная жизнь, им хочется видеть Нехаму только праведницей, великой женщиной, которой она, безусловно, и являлась. Но человеческий фактор тоже всегда присутствует, а человек, бывает, страдает и мучается. Для меня, кстати, это свидетельство величия — несмотря на все сопутствующие человеческие обстоятельства, человек вырастает в образцовую фигуру».
Тора жизненного пути
Хила Вольберштейн определяет свои книги не как биографические, а как «слепок с реальности». Ее книги о рабби Цви Йеуде Коэне Куке, рабби Давиде Коэне (раве‑назире ) и о раве Меире Йеуде Геце стоят на полках почти в каждой квартире последователей религиозного сионизма. Цель не в том, чтобы провести критическое и всестороннее исследование жизни человека от рождения до смерти, а в том, чтобы рассказать истории и анекдотичные ситуации мира раввинов — это полезно как с образовательной, так и с религиозной точки зрения.
«Я не притворяюсь, будто пишу биографию, я говорю, что это “слепок с реальности”, в этом и ценность книги, — рассказывает Хила. — Цель здесь воспитательная: осветить образ персонажа так, чтобы читателю это помогло в жизни, чтобы ему стало светлее на жизненном пути».
…Первая написанная ею книга была о раввине Геце, раввине Западной стены, но еще раньше она помогла Симхе Роз в написании биографии Симхи Кука: «Ангелы как люди».
«Большая часть работы была документальным исследованием, — говорит она. — Собирая материал, я ходила по библиотекам, посещала архивы, еще и проинтервьюировала нескольких человек, лично знавших рава Кука, которые были еще живы.
Подобные книги обычно появляются благодаря тому, что к авторам обращаются семьи раввинов либо их ближайшие ученики, и характер биографии обычно варьирует от книги к книге. Например, в работе, посвященной жизни и деятельности рава Кука, немалый объем был посвящен анализу архивных материалов. Основу книг о рабби Геце и рабби Цви Йеуде Куке составляли интервью. Те материалы, которые я изучаю, готовясь к книге, в самой книге не отражаются, но я должна весьма глубоко понять общий фон, чтобы написать точно. Перед тем как в книге о раве Геце я написала о Шестидневной войне, я брала интервью у солдат, и каждый рассказывал историю войны немного по‑своему. Попытка состоит в том, чтобы совместить все рассказы, все факты, и попытаться создать на их основе максимально точное описание».
Работа над каждой книгой занимает в среднем около двух лет. Одновременно Вольберштейн преподает на женских религиозных курсах. Интервью для книги и самой книге отданы вечерние часы. «Почти нет историй, по поводу которых у меня есть сомнение — стоит ли их помещать в книгу. Всевышний удостоил меня писать о поистине знаковых фигурах, и чем больше вы узнаете о них, тем лучше понимаете, насколько они велики. Множество раз говорится о людях, которых все мы знаем внешне, а вот когда вы погружаетесь в мелочи, повседневные истории из их жизни, то поражаетесь их безукоризненности в межличностных отношениях.
У меня есть одна книга, которую я в итоге не опубликовала. Персонаж — женщина‑педагог. Раньше она делала то, что было более приемлемо в сфере образования, а сегодня — менее, и вот у меня была дилемма: публиковать ее биографию или нет. Однако перед публикацией других работ подобных дилемм не было. Это также касается интервью с учениками раввинов, где они рассказывают в основном, что оставило след в их душах. Как правило, истории очень вдохновляющие».
Не единожды Вольберштейн ставили в укор: важно то, чему учил человек, а не то, что о нем рассказывают. «Некоторые из учеников говорили, что важно распространять Тору, а не рассказы, — говорит она. — Но для меня в истории есть огромная ценность — из истории можно понять этику поведения, качества характера и мировоззрение человека. Всю Тору можно передать через истории. Очень увлекательно проследить, как человек живет Торой и как претворяет ее в жизнь».
Из семьи
Довольно много раввинских биографий написано членами их семей. Если сравнивать такие книги с другими литературными биографиями, кажется, «семейных» биографий больше. Такова, например, книга профессора Авивит Леви «Идет праведник» — о том, каким был ее дед, рав Йосеф Капах.
«Когда по деду сидели шиву, семидневный траур, я услышала о нем много историй, — рассказывает Леви. — И было очевидно, что кто‑то должен написать про это книгу. Дед был личностью, о которой многим стоило узнать больше. Я не думала, что именно мне нужно это сделать, но время шло, и я не слышала, чтобы кто‑то взялся за написание такой книги. Тогда я решила приступить к работе сама. Огромное количество материала было у моего отца дома, целая библиотека исследований по Йемену, газетные вырезки… И вот в течение двух лет я много читала, в том числе прочла все книги деда. А затем начала писать сама».
По словам Леви, в семье знали, что они пишет книгу о раве Капахе, но в работу не вмешивались. «Через два года мой папа сказал, что хочет ознакомиться с тем, что я уже написала. Помню, для меня было важно рассказать всю историю так, как я ее узнала, из имеющихся материалов. Прежде я о многом и понятия не имела, узнала только в процессе работы. Многие вещи, связанные с дедом, меня поразили — я об этом совершенно не подозревала, и многие пробелы я неожиданно для себя восполнила — это касалось и времени, и личности деда.
В моей семье принято, что не обо всем необходимо писать и, конечно, не все предавать огласке. Если ты хочешь что‑то обнародовать, должен быть смысл у такого шага, ясная цель в голове, зачем тебе это нужно. Мне было важно понять личность деда.
— Вы и внучка раввина, и его биограф — ощущали ли вы внутренний конфликт по этому поводу?
— В начале я и не думала, что у меня получится эта книга — не столько потому, что я его внучка, сколько из‑за осознания того, что мне бы следовало понимать ход его рассуждений, а для этого необходимо лучше знать Мишну и Гемару. Однако книгу я все же написала. Я не боялась, что эмоциональное вовлечение в процесс помешает объективности суждений. Единственное, в чем я действительно была, наверное, “предвзята”, — это в желании не цитировать определенные источники, поскольку в них содержались клеветнические измышления. Дед принимал участие в полемиках, его самого критиковали. Инсинуаций в документах было довольно много, и я не рассматривала их как исторический материал, поэтому не включила в книгу. Поступил бы иначе другой историк, с более объектным взглядом на вещи? Может быть. Я же чувствовала, что этого делать не нужно».
В процессе работы Леви читала и перечитывала книги рава Капаха и обнаружила в них намеки на личную жизнь рава. «Это было самым волнующим моментом в работе, — говорит она, — когда я находила в его произведениях следы автобиографии. Большая часть из того, что я прочла, в мою биографию не попала, а вот заметки, подобные той, что я нашла на полях в одной из его книг — о его собственном дедушке или о его детстве, — я задокументировала, и в итоге все нашло свое место в книге».
Дов Элиах, пишущий для ортодоксальной публики, проводит различие между историями о праведниках и литературными биографиями. «Рассказы о праведниках и биографии — две разные вещи, — говорит он. — Это как сравнивать книгу по алахе с книгой какого‑либо даршана, проповедника. Их не надо ставить рядом. Даршан не ставит своей целью привести историю, которая была бы выверена до последней детали, — у него задача рассказать эту историю так, чтобы она раскрыла тему, которую он намерен преподать, сама же история может быть неточной. С другой стороны, алахическая книга немыслима без точности приводимых в ней положений. Этим и отличаются истории о праведниках от биографий».
Хаюта Дойч, после книги «Нехама» написавшая еще несколько биографий, подчеркивает, что не намерена писать агиографии . «Если ко мне обращаются, я уточняю, что не пишу историй о праведниках, — говорит она. — Я не могу выпустить сборник рассказов, не имея перспективы, не понимая особенностей эпохи, без глубокого анализа того, что привнес в мир мой персонаж, — это вопросы, интересующие меня как исследователя. Академический и критический инструментарий я использую в своем письме и не собираюсь от него отказываться — он необходим. С другой стороны, я считаю, что надо любить человека, о котором пишешь. Такая любовь не должна ослеплять писателя или писательницу, но я не верю биографии, если она написана без любви. Это важно, потому что в биографии присутствует нечто от властолюбия — вы словно имеете все полномочия решать, почему человек сделал в своей жизни то, что сделал, само повествование требует от вас этого. Я осознаю, что есть такая опасность, поэтому и нужна любовь. Когда вы начинаете вникать в жизнь героя биографии, наступает раньше или позже момент установления с ним некой связи. Так бывает всегда. Я бы сказала, что для автора биографии всегда необходимы две вещи: любовь и честность».
Оригинальная публикация: “מה שאמצא – אפרסם”: בין ביוגרפיות של רבנים לסיפורי צדיקים
Первая Пасхальная агада, ставшая в Америке бестселлером
Дайену? Достаточно
