Материал любезно предоставлен Tablet

«Трилогия о Леманах» — самый модный спектакль в Нью‑Йорке, на него непременно должны сходить знатоки финансовой сферы и театра, новый «Гамильтон» «Гамильтон» — американский мюзикл, заслуживший признание критиков и кассовый успех. Основан на биографии государственного деятеля Александра Гамильтона. Автор мюзикла — Лин‑Мануэль Миранда. Премьера состоялась в 2015 году. — Примеч. перев. для небедных здешних хипстеров. За билет, который в кассе «Парк‑авеню Армори» продали за 95 долларов, на сайте StubHub придется выложить 1200 долларов, и то если повезет.

Первоначальную, рассчитанную на пять часов, версию пьесы, — историю взлета и падения американской еврейской семьи, которая дала имя знаменитому торговому дому, — написал итальянский драматург Стефано Массини (он говорит на иврите), ее впервые поставили в 2015 году в Милане. Финальная нью‑йоркская версия пьесы иная: текст перевели на английский и несколько сократили два из самых одаренных британских драматургов, а спектакль перенесли с лондонских подмостков в «Армори», на одну из самых новаторских театральных площадок Нью‑Йорка. То, что мы смотрим этот спектакль в городе, где разворачивалась история семьи и финансовая трагедия ее фирмы, усиливает его воздействие на сердца и умы. Восторженные рецензии («пронзительная эпопея о богатстве и крахе», — написал обозреватель «Нью‑Йорк таймс» Бен Брентли) в сочетании с ограниченным числом представлений (спектакль шел в Нью‑Йорке с 22 марта по 20 апреля) лишь подогрели спрос на билеты, и «Трилогия о Леманах» стала «постановкой, которую нельзя пропустить». Что тут может не нравиться?

Увы, очень многое.

Да, актеры превосходные. Мало кто мог бы затмить на сцене Саймона Рассела Била, Адама Годли и Бена Майлза. Эти заслуженные ветераны британской сцены, все в черном, на фоне аскетичных, преимущественно черно‑белых декораций, три часа двадцать минут блистательно оживляют буквально десятки основных и эпизодических персонажей — от крикливых младенцев до зардевшихся от смущения невест, надменных жен и их амбициозных мужей. С обаянием, остроумием и завидной физической выносливостью они разыгрывают на подмостках хронику взлета и падения легендарной семьи еврейских иммигрантов из баварской деревни. Сценография Эс Девлин великолепна: вращающаяся стеклянная «коробка», наполненная в основном упаковочными коробками, — ход весьма оригинальный. Для стеклянных перегородок тесного офисного кабинета, на которых Леманы делают надписи, задником служит экран — на нем показывают умопомрачительные черно‑белые видеофильмы Люка Холлса: как менялись со временем Алабама и Нью‑Йорк. Режиссерская работа Сэма Мендеса — выше всяких похвал.

Взлет и гибель «Леман бразерс» превращаются в пьесе в притчу об изъянах современного капитализма. Рост «Леман» при жизни трех поколений и ее крах в 2008 году, оказавшийся даже еще фееричнее ее расцвета, становятся, как выразился Бен Пауэр, талантливо переделавший пьесу для постановки, «эпической театральной поэмой», почти «гомеровский» эпос о «150 годах существования западного капитализма, рассказанный через историю одной семьи». Это «“Крестный отец” с посредниками, а не с гангстерами», — сострил журнал «Вэрайти» в одной из немногих более скептических рецензий.

Но притча о капитализме, рассказанная через историю одной нью‑йоркской семьи, при таком длительном повествовании провисает — не всегда дотягивает до высокой драмы. Несмотря на актерские работы, оригинальные декорации, изящные мизансцены и вдохновенный труд режиссера, «Трилогия о Леманах» часто походит скорее на лекцию, чем на спектакль.

Другая сложность — в том, что олицетворением американской мечты становится семья еврейских иммигрантов. Пьеса — хроника того, как в семье Леман иудаизм, а вместе с ним и обряды с течением лет принимают другие формы, а в итоге от них вообще отказываются. По мере того как в каждом следующем поколении Леманы становятся все более холодными, все более алчными и все более циничными, их приверженность традиционным еврейским обрядам и ценностям ослабевает. Когда умирает Генри, семья закрывает фирму и неделю сидит шиву; а следующее поколение «Леман бразерс» закрывает фирму всего на несколько секунд. Преподаватель еврейской истории Ребекка Кобрин утверждает в одной из статей, помещенных в непомерно обширной, но изящной театральной программе «Армори», что ко времени банкротства «Леман бразерс» «стали воспринимать как еврейскую фирму во вторую очередь, а первоочередной стала ее международная деятельность». Но драматурга Массини иногда, похоже, раздирают противоречия: то ли утрата семьей веры стала, в том числе, причиной, повлекшей финансовый крах фирмы, то ли интеграция семьи в американскую жизнь повлекла за собой эту неизбежную утрату веры.

Хотя Массини еврей, в его пьесе тем не менее проглядывают подспудные, но укоренившиеся признаки классических антисемитских иносказаний, на которые он якобы сетует, причем ссылки на еврейство — а также еврейское могущество и еврейские деньги — служат прикрытием пробелов в драматургическом замысле автора и охвате им истории.

В саге о Леманах нет недостатка в ярких персонажах и исторически значимых событиях. Часть семейства Леман приезжает в Нью‑Йорк, но вскоре перебирается в Алабаму, где братья Леман начинают продавать южной бедноте ткани в рассрочку и хозтовары первой необходимости; довольно скоро Леманы уже занимают деньги плантаторам на условиях расплаты хлопком‑сырцом, а хлопок продают — это ж надо, с барышом — владельцам нью‑йоркских мануфактур. Затем, мало‑помалу, главным товаром семейства становятся деньги как таковые.

Возникают ли в семье споры о том, этично ли оказывать финансовую поддержку работорговцам или наживаться на гражданской войне, становится ли Леманам хотя бы совестно? Если да, это не особо заметно, а тем временем актеры чуть что произносят «Борух хашем»: этих «Борух хашем» в пьесе больше, чем в Нью‑Йорке небоскребов. Зрителям ни на миг не дают забыть, что предприимчивость и амбициозность, породившие современный капитализм, а три поколения и 160 лет спустя вскормленную ими хищную, самоубийственную алчность, — не только часть жизненного опыта Америки, но и элемент специфически американски‑еврейского движитиля или императива. В финале пьесы трое Леманов, основоположников фирмы, вновь появляются в своем первом магазине в Алабаме, чтобы прочесть кадиш, покуда финансовый хаос, спровоцированный банкротством их фирмы в Нью‑Йорке, расползается по всему миру. Поскольку к тому времени семья далеко не благочестива, эффектный ход — схватиться за кадиш — воспринимается как ничем не оправданные поиски символики, а в данном конкретном случае она чересчур обобщена и одновременно несколько зловеща.

Самый сильный из актов пьесы — первый. Действие начинается 15 сентября 2008 года, когда фирма официально подает документы о банкротстве, затем плавно переносится в 1844 год, когда Хаим Лейман, молодой немецкий еврей, прибывает в Нью‑Йорк, в «волшебную музыкальную шкатулку под названием Америка», где тогда проживали всего 15 тысяч евреев. Обутый в свои лучшие ботинки, он готов не только подладиться под законы этой новой страны благоприятных воможностей, но и как можно скорее освоить — буквально и фигурально — неизведанную территорию. Когда оказывается, что таможенник не может выговорить его имя, Хаим превращается в Генри — меняет имя, как множество иммигрантов до и после него. Спустя несколько лет следом за Генри приезжают его братья Эмануэль и Меир, и все трое вносят свой вклад в кардинальные преобразования товарно‑сырьевых бирж Америки: они принимают платежи не только хлопком‑сырцом, но и тем хлопком, который еще предстоит вырастить. Вскоре они становятся на бирже самыми крупными игроками, оперирующими «фьючерсными контрактами», как вскоре нарекли эти бумаги.

Фирма Леманов отличается живучестью. Когда город Монтгомери в Алабаме сгорел чуть не целиком, магазинчик Леманов гибели в огне избежал. Когда гражданская война опустошила чуть не весь американский Юг, Леманы перебираются на Север, вкладывают деньги в сталь и железные дороги — в то, что нужно для восстановления страны. Когда в 1929 году происходит обвал на фондовом рынке, уже следующему поколению Леманов снова то ли повезло, то ли они вовремя сообразили, что к чему. Роберт Леман (для всех Бобби), недавно создавший инвестиционный траст, просто еще не успел вернуть на биржу миллионы, полученные от акционеров траста. В 1930‑х, во время Великой депрессии, он делает ставку на отрасли, которым пророчит большое будущее, — на авиацию и Голливуд. В 1933 году, как пишет Питер Чапман, автор книги о «Леман бразерс» и еще одной статьи для объемистой программки «Армори», «именно на деньги “Леман” Кинг‑Конг забрался на Эмпайр‑стейт‑билдинг <…> В 1950‑х годах “Леман бразерс” процветала благодаря инвестициям в доподлинно “американские товары и индустрии” — от автомобилей “форд”, нефтяных скважин и бума телевидения до компьютеров и вооружений». Кроме того, Бобби Леман создал подразделение по торговле ценными бумагами — то самое, которое сыграло роковую роль в наследии фирмы.

В 1969 году Бобби умирает, не оставив наследников. Впервые главой фирмы становится человек, не имеющий отношения к Леманам. Казалось бы, Массини намекает: то, что Леманы перестали руководить фирмой, способствовало ее краху. Но моральное разложение — средоточие того, что изображается здесь как семейная трагедия, — начинается раньше и проникает глубже. Пока три поколения Леманов сменяют друг друга, семья постепенно отдаляется вначале от хлопка и прочего сырья, которым торгует, а затем и от индустрий, обслуживаемых ею в качестве биржевого посредника. «Мы используем деньги, чтобы сделать больше денег», — заявляет Филип Леман — первый из Леманов, рожденных в Нью‑Йорке. Когда Эмануэль и Меир предлагают вложить деньги в жилье для американских рабочих, Филип отклоняет их предложение и вместо этого вкладывается в Панамский канал, чтобы застолбить за фирмой значительную долю мировой торговли.

К концу 1990‑х годов подразделение «Леман бразерс» по торговле ценными бумагами, точно так же, как и многие другие банки и трейдеры, энергично пакетировало и продавало на бирже ипотечные договоры, заключенные при минимальном контроле с клиентами, которым ипотека была не очень‑то по карману. Когда в сентябре 2008 года рынок ипотечных облигаций обвалился, Вашингтон решил, что «необходимо наказать кого‑то для острастки другим», пишет Чапман. Не получив помощи из федерального бюджета, «Леман бразерс» — в то время самый небольшой из крупных инвестбанков, к тому же не имевший «руки» в высших сферах, — терпит крах. Его разорение влечет за собой обвал на фондовых рынках по всему миру. Тяжелейший в истории финансовый кризис, опасный не только для рынков, но и для правительств, в итоге стал толчком к массированным (и жестко раскритикованным) мерам — государственной помощи потенциальным банкротам и программам стимулирования экономики — мерам, без которых, как намекает Чапман, рухнул бы и капитализм в целом.

Как ни странно, хотя во втором акте сюжет пьесы начинает провисать, Массини не использует семейный спор в годы Великой депрессии, крайне накаленный, по всей вероятности, — спор о том, несут ли корпорации социальную ответственность и должно ли государство играть большую роль в регулировании крупного бизнеса. Как‑никак Герберт Леман, в то время губернатор штата Нью‑Йорк, в тесном сотрудничестве с президентом Франклином Д. Рузвельтом способствовал жесткому ограничению спекулятивных операций, совершавшихся банками. Но в пьесе уделено мало внимания этому персонажу и этой теме, а она была бы эффектной, — и это наводит на мысль, что не так близорукий этнический партикуляризм, выродившийся в губительную алчность, как гражданская ответственность — тоже часть наследия «Леман бразерс».

Оригинальная публикация: Greedy Jews!

Видеозапись постановки «Трилогия братьев Леман» на сцене лондонского театра в эти дни можно увидеть в трех российских городах — Москве, Санкт-Петербурге и Томске. Подробнее