Прошло 50 с лишним лет со времени съемок этого фильма. И год, как Голливуд отметил круглую дату со дня рождения создателя картины — 100 лет.

Этот возраст не вяжется со Стэнли Крамером, хотя дожил он до преклонных 87 лет (см.: Анатолий Козак. Прощайте, мистер Креймер!). Необычное написание имени режиссера в нашем журнале — «Креймер» против «Крамера» — на совести автора: в нашей стране режиссер всегда был Стэнли Крамер. Но странно, что его имя вообще здесь знали и фильмы его показывали в СССР. Не все: скажем, «Корабль дураков», связанный с «Нюрнбергским процессом» общей темой, в советском прокате не был, но «Нюрнбергский процесс» здесь шел. И видимо, без купюр, хотя резать кино у нас умели мастерски, в фильмах Висконти иногда целые сюжетные линии шли в помойку. Но полную трехчасовую версию «Нюрнбергского процесса» легко найти именно с советским дубляжем. Показали здесь фильм, правда, лишь в 1965 году.

Это был урожайный год для киноманов — в списках советского кинопроката тогда значились «Земляничная поляна» Бергмана, снятая в 1957‑м, и бессмертный вайдовский «Пепел и алмаз» (1958). В ГДР, кстати, «Нюрнбергский процесс» показали еще на 10 лет позже, чем в Союзе. А в ФРГ премьера состоялась в 1961‑м, 14 декабря, на пять дней раньше, чем в США.

Вообще, быть увиденным в СССР у «Нюрнбергского процесса», по логике тех времен, шансов не было. Наверняка название служило картине индульгенцией, заранее отпускавшей идеологические грехи.

Название, впрочем, не объясняло, что речь идет не о главном процессе, а о так называемых «малых Нюрнбергских процессах», на которых судили не первых лиц и идеологов нацизма, а их приспешников. В данном случае американский судья Дэн Хэйвуд (бывший окружной судья из штата Мэн — единственный, кто, по его словам, согласился копаться в грязной истории) — его блистательно играет Спенсер Трейси — разбирает дела судей Третьего рейха. Обвинитель — тоже американец, Тэд Лоусон (актер Ричард Уидмарк). Нюрнберг — в американской зоне оккупации, американцы обвиняют и судят.

Процесс действительно имел место, но в 1947 году, а не в 1948‑м, как в кино. Крамеру важно было связать судебную историю с тем, что случилось позже. Совсем скоро, через год, Германия распадется на две страны, фоном в картине уже идут разговоры о кризисе, о блокаде немецкой столицы, задыхающейся без продовольствия, об американских боевых самолетах, которые вынуждены возить в Берлин картошку, о том, что «Берлин потерять нельзя». И понятно, почему режиссер обратился к этой теме в 1961 году: Берлин как раз разделили Стеной. Можно себе представить, каково было смотреть «Нюрнбергский процесс» в Западном Берлине — тогда. И пора пересмотреть его сегодня, когда цивилизованное человечество искренне отмечает большой праздник — 25‑летие разрушения Берлинской стены.

Когда снимался фильм, с окончания войны прошло полтора десятилетия. Многие реплики и сюжетные ходы читались иначе, современники находили в них другие аналогии. Но в том и состоит чудо большого кино, что оно не стареет. И временами страшно становится оттого, как актуален этот текст в наши дни.

«Почему мы примкнули к ним — мы, знавшие, что все это ложь? Почему молчали? Потому что любили свою родину. Мы думали — пусть несколько политических экстремистов потеряют свои права, пусть несколько национальных меньшинств потеряют свои права, это вынужденная стадия, через которую надо пройти. Рано или поздно мы все равно от этого откажемся. Мы откажемся и от самого Гитлера. Но сейчас родина в опасности, мы выйдем из мрака, мы пойдем вперед…»

Как все узнаваемо… Это фрагмент речи Эрнста Янинга — не просто судьи, но министра юстиции, когда‑то профессора, эстета и аристократа. Янинг, единственный из подсудимых, произносит покаянные слова, которых в действительности, конечно, никто из осужденных в нюрнбергском Дворце правосудия не произнес. Но режиссеру нужен был раскаявшийся герой, потому что должен же был кто‑то произнести правду — в ответ адвокату Рольфу, пытающемуся оправдать судью, ради блага всех немцев. Потому что разве немцы одни виноваты?

«Где было чувство ответственности Советского Союза, подписавшего в 1939 году пакт с Гитлером, развязавший ему руки? — вопрошает адвокат. — Разве виновна Россия?» И отвечает дальше сам себе.

Режиссеру важно, чтобы тандем Янинг—Рольф вызывал доверие. Поэтому Янинга играет исполненный достоинства Берт Ланкастер (первую половину фильма Янинг не произносит ни слова), а Рольфа — Максимилиан Шелл, получивший «Оскара» за эту роль. На нее, кстати, претендовал Марлон Брандо, но Крамер, недолго посомневавшись, выбрал Шелла. И потому, что тот еще не был так узнаваем, как красавчик Брандо, а возможно, Крамеру были важны швейцарские — читай немецкие — корни артиста. Кроме того, Шелл удачно сыграл в одноименной телепостановке, пьесу для которой написал Эбби Манн, сценарист «Нюрнбергского процесса».

Обвинение строится в том числе на деле Фельденштайна — еврея, который в 1935 году опекал 16‑летнюю дочь своих умерших друзей и стал жертвой доноса соседей, усмотревших в этих отношениях интимную связь. Дело такое действительно было, только Лемана Фельденштайна звали Леман Катценбергер, а Ирен Хоффман, девочка, звалась Ирен Зайлер. И реальный суд над ними состоялся не в 1935‑м, как в фильме, а в 1942‑м — это существенная разница. В 1935 году за сожительство с неарийцем не казнили — максимум могли посадить на год и выслать. А после того как 20 января 1942 года на конференции в Ванзее была утверждена стратегия «Окончательного решения еврейского вопроса», «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести», больше известный как «Закон об осквернении немецкой расы», был уже не так актуален.

Можно найти еще несколько неточностей — где‑то случайных, а где‑то осознанных. И немедленно простить их Крамеру, у которого, во‑первых, были причины ввести эти детали в сюжет, а во‑вторых, и это главное, фильм «Нюрнбергский процесс» стал не только самым большим его успехом, но и настоящим подвигом. Ибо в Голливуде конца 1950‑х — начала 1960‑х не снимали фильмов о Катастрофе. От темы, поднятой в считанных картинах, вышедших сразу после войны, позже киностудии под действием Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности почти отказались. «Нюрнбергский процесс» Стэнли Крамера в какой‑то степени пробил брешь в этой стене — но и тут, видимо, название сыграло важную роль. Понятно, что тема волновала в основном евреев — но их в кинематографических кругах хватало. И Крамер был евреем, и сценарист Эбби Манн, который, собственно, стал первым из них двоих заниматься материалами Нюрнбергского процесса. Евреем был и Вернер Клемперер, сыгравший роль одного из подсудимых судей, нацистского фанатика Эмиля Хана. Отец Клемперера в 1938‑м чудом успел сбежать из Польши в Америку.

В фильме Крамера не просто заняты звезды — здесь звезды почти все. Монтгомери Клифт снялся в «Нюрнбергском процессе» в совсем несвойственной ему, классическому герою и первому любовнику, роли несчастного простака, подвергшегося по приговору нацистского суда принудительной стерилизации.

Временами Клифт позволял себе в кадре отступать от сценария, но Крамер прощал Монти, чьи импровизации были так к месту.

А Марлен Дитрих никак не давалась сцена, где она убеждает американского судью, что немцы якобы не знали о творимых нацистами зверствах. Дитрих, работавшая во время войны на союзников, против немцев, не могла смириться со своей героиней. Дочь ее Мария Рива рассказывала, что актрису выворачивало вечерами после съемок.

Сама же Марлен Дитрих признавалась впоследствии, что просто сыграла в этом фильме свою мать.