14 июня ушел из жизни израильский писатель А.Б. Иегошуа

Авраама Були Иегошуа чаще называли Алеф Бейт – по инициалам, совпадающим с первыми буквами ивритского алфавита. В таком именовании звучат восхищение и признание заслуг – целому поколению израильтян А.Б. Иегошуа по сути и впрямь заменил азбуку. Наряду с Амосом Озом и Меиром Шалевом он входил в тройку признанных лидеров современной израильской литературы. Его рассказы, повести, романы и эссе переведены на 28 языков.  А.Б. Иегошуа умер на 86 году жизни 14 июня 2022 года. В память о писателе мы публикуем интервью, которое А.Б. Иегошуа дал журналу «Лехаим» во время визита в Москву в 2010 году.

Михаил Эдельштейн → По-русски вышли шесть ваших романов из девяти. Какой из трех оставшихся вы хотели бы видеть следующим?

А.Б. Иегошуа ← Наверное, «Освобождающую невесту». Это роман, рассказывающий о проблемах, возникающих внутри палестинского общества, и о проблемах с палестинцами в Израиле.

МЭ → Ваши книги издавались по-русски не в том порядке, в каком они писались и выходили на языке оригинала. Это важно? Между ними есть внутренняя логическая связь?

АИ ← Нет, абсолютно неважно. Так было удобнее переводчикам и издателям – и прекрасно.

МЭ → Критики иногда пишут, что ваши романы – это сугубо мужская рефлексия, где женщинам нет места. В связи с этим вы даже подвергались атакам из феминистского лагеря. Что бы вы могли ответить своим обвинителям?

АИ ← Я думаю, что дерзновенная задача каждого писателя-мужчины – создать совершенный женский образ. И я безусловно нахожусь на пути к этому. Что же до критикесс-феминисток, то я посоветовал бы им обратить свои стрелы против тех писательниц из их лагеря, которые пишут только о женщинах, игнорируя мужчин.

МЭ → Во многих ваших романах герои совершают путешествие – реальное либо метафизическое. Чаще всего это путешествие между Востоком и Западом, причем в этой оппозиции Израиль оказывается попеременно то тем, то другим. Чего все-таки в Израиле больше?

АИ ← Израиль не Восток и не Запад, это Средиземноморье, то есть нечто совершенно иное. Средиземноморье – это то пространство, где Израиль должен чувствовать себя на месте. Это Северная Африка, Египет, Южная Италия, Греция – то есть колыбель цивилизации, культуры, колыбель эллинизма, родина всех религий: иудаизма, христианства, ислама. Если мы сумеем найти себя в этом межнациональном пространстве, сумеем быть не Востоком, не Западом, а именно Средиземноморьем, то обеспечим свое будущее. Нам не надо подражать Америке или Европе, наше место здесь.

МЭ → В романе «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой» описывается некая условная христианско-мусульманская страна – родина героини. Насколько в этом описании воплотились ваши реальные впечатления от России или каких-то ее регионов?

АИ ← Вопрос не в том, откуда она вышла, а в том, куда пришла. Она пришла в Иерусалим. Я вспоминаю последнюю главу «Преступления и наказания», когда Раскольников идет сознаваться в совершенном преступлении и на улице падает. И прохожие начинают обсуждать, почему он упал: один говорит, что он пьян, другой говорит: он идет в Иерусалим. Я читал Достоевского еще в том Иерусалиме, который был разделен на израильский и иорданский, и это место очень ясно запечатлелось в моей памяти. Я тогда понял, что статус Иерусалима куда выше, куда серьезнее, чем у обычного города… Если вы помните, мать Юлии Рогаевой говорит: верните ее в Иерусалим, потому что она принадлежит Иерусалиму. То есть речь идет не о ее посмертном возвращении на родину, а именно о ее возвращении в Иерусалим.

МЭ → И все-таки: значительная часть действия романа происходит в той самой условной Татарии, которая описывается весьма детально. Вы имели в виду какую-то конкретную местность?

АИ ← Нет-нет. Скажем, в «Возвращении из Индии» я изображал Индию, хотя никогда там не был. В своем воображении ты всегда можешь уловить суть места куда точнее, чем зарисовывая с натуры. В истории литературы есть много примеров, когда люди выдумывают ту или иную местность, не побывав там, и описание от этого только выигрывает в реализме. Пример – булгаковский Иерусалим.

МЭ → В «Путешествии на край тысячелетия» выведены культурные сефарды и малосимпатичные варвары-ашкеназы. Что это: полемика с нынешним «ашкеназоцентричным» Израилем, попытка представить упущенную альтернативу его развития?

АИ ← Тысячу лет тому назад 93% евреев жили в исламском мире, и только 7% – в мире христианском. Как получилось, что еврейство, не имея какого-то высшего начальства, общего руководящего органа, все-таки сохраняло единство? И как вышло, что эти 7% заставили всех остальных принять свою позицию? Я думаю, дело в том, что позиция меньшинства была куда более морально цельной, поэтому она победила. Вот то, что я хотел показать в первую очередь: единство народа, единство существующих в нем подходов к решению тех или иных проблем и умение слушать друг друга. «Путешествие на край тысячелетия» – это история о том, как разные общины средневековых евреев согласовывали алахические, языковые, культурные коды. То есть речь не о борьбе, а, напротив, о диалоге.

Если же говорить о противостоянии двух образов жизни – восточного и ашкеназийского, то об этом рассказывается скорее в моем романе «Господин Мани». Там всякий раз, когда возникает некая дилемма, герой-сефард показывает, как можно ее решить исходя из его культурных установок.

МЭ → Вы известны своим «антидиаспорным» пафосом – или, может быть, корректнее назвать это «израилецентризмом». Можно ли сказать, что, с вашей точки зрения, после образования Израиля диаспоры потеряли свое значение, или, если это преувеличение, то какова их роль сегодня?

АИ ← Видите ли, я же не придумал здесь ничего нового. Откройте сидур, и вы увидите, как евреи жалуются, что диаспора – это плохо, что мы наказаны рассеянием за наши грехи, и так далее. Мое отношение коренится в том, что было написано религиозными людьми задолго до меня. Одна из самых страшных вещей, произошедших с еврейским народом, – это изгнание со своей земли. Прямым следствием этого стал Холокост, когда треть всех евреев были уничтожены не из-за территориальных, имущественных или религиозных претензий, а единственно потому, что они были в изгнании и не могли себя защитить.

Гершом Шолем сказал, что сионизм – это возвращение евреев в историю после без малого двух тысячелетий внеисторического галутного существования. Я не призываю всех евреев немедленно приехать в Израиль, но диаспора сама должна видеть в Израиле центр притяжения.

Кроме того, давайте посмотрим на факты: миллион евреев, приехавших из России начиная с 1980-х, заставили палестинцев признать наконец Государство Израиль – признать единственно из-за такого резкого и неожиданного прироста населения. Эта алия стала для арабов моральным ударом, они испугались.

МЭ → В связи с вашим творчеством критики обычно называют имена Кафки и Агнона. Вы согласны? И кого вы сами можете назвать среди писателей, повлиявших на вас?

АИ ← Агнона и Фолкнера. Агнон – это наш Пушкин, наш Флобер, наш Бальзак. Амос Оз, Аппельфельд – все писатели моего поколения взяли что-то от Агнона. Это наш литературный дед, ориентация на которого помогла нам отстраниться от поколения наших отцов-соцреалистов эпохи Войны за независимость.

Кроме того, Агнон – это пример преодоления традиционного в еврейском мире раскола между искусством и религией, раскола, существующего до сих пор. Не секрет, что иудаизм плохо совместим со светской культурой. Прорыв в искусстве начался в нашем обществе только после отхода значительной части евреев от религии. Агнон заставил религию и искусство встретиться – и это единственная в своем роде встреча.

Что до Фолкнера, то он научил меня много­голосию повествования. К тому времени, когда я начал писать романы, к середине 1970-х годов, Израиль разделился, и уже не было какого-то одного голоса, о котором можно было бы сказать: «Это Израиль». Фолкнер помог мне организовать хаос голосов в гармонию романа. Мой первый роман, «Любовник», написан после того, как я прочел «Свет в августе».

(Опубликовано в №219, июль 2010)