Двадцать лет назад был издан русский перевод знаменитого романа Бернарда Маламуда

Я не думал, что когда-нибудь увижу эту книгу изданной по-русски. Прочитав в оригинале лет за  тридцать до этого роман Бернарда Маламуда «Мастер», я сразу пресек искушение предлагать эту книгу нашим издательствам, хотя ее выдающиеся художественные достоинства и острая актуальность не могли вызвать и тени сомнения. Но существовал негласный строгий запрет на любые произведения, затрагивающие проблематику, которую в советские времена было предписано игнорировать или освещать в угодном режиму духе, то есть с изрядной дозой умолчаний и вранья. А книга американского прозаика впрямую касалась именно такой проблематики.

В основе этого романа — материалы знаменитого дела Бейлиса, судебного процесса над евреем, которому пытались приписать ритуальное убийство русского мальчика, чья кровь понадобилась для изготовления мацы на Пейсах. Процесс происходил в Киеве накануне первой мировой войны. Никаких доказательств у обвинения, разумеется, не было. Все дело от начала и до конца представляло собой грубую фальсификацию, рассчитанную на то, чтобы всколыхнуть антисемитские инстинкты невежественной толпы и спровоцировать еврейские погромы небывалого масштаба. Черносотенцы, за которыми стояли очень влиятельные покровители, не сомневались в успехе. Оказалось, что напрасно: в защиту Бейлиса выступила вся мыслящая и совестливая Россия. Присяжные, набранные из обычных киевских мещан, далеких от либеральных настроений, не поверили состряпанной прокурором версии и вынесли оправдательный вердикт.

Что побудило Маламуда обратиться к этой истории полвека спустя? Предки писателя происходили с Украины, но сам он родился уже в Америке, писал по-английски и довольно жестко пресекал попытки рассматривать его творчество как факт еврейской литературы. Тем не менее решающим обстоятельством, которое определило характер всего написанного Маламудом, было полученное им духовное наследие, а в еще большей степени — историческая память. Если этого не учитывать, пути в его художественный мир окажутся закрытыми.

Теперь, когда «Мастер» в прекрасном переводе Елены Суриц был напечатан издательством «Лехаим», это становится понятнее, ощутимее, чем было прежде, когда мы знали писателя главным образом по его рассказам. «Мастер» — несомненно, главная книга Маламуда, и дело не только в том, что для нее взят сюжет, который предельно заряжен драматизмом. Разрабатывая этот сюжет, Маламуд не стремился к абсолютной фактологической достоверности: у него многое изменено, а сцена суда, который стал кульминацией дела Бейлиса, вообще отсутствует. На последней странице мы видим только окруженную казаками карету, в которой арестанта везут в судебное присутствие, толпы ненавидящих на улицах и редкие лица сострадающих.

Маламуд не присваивает себе функции историка, его волнует нравственный смысл случившегося в Киеве еще на заре ушедшего века и ставшего как бы прологом к будущим трагедиям, которые были порождены ксенофобией, расизмом, подлостью под идеологическим прикрытием самого отталкивающего свойства. Ему интересен человек в ситуации, не оставляющей, кажется, никакого выхода, кроме смерти, но тем не менее способный до конца сопротивляться и безумию, среди которого приходится существовать, и приманкам личного спасения ценой предательства всего лучшего, что в этом человеке заключено.

Яков Бок, разнорабочий из какого-то штетла в черте оседлости, двинувшийся в Киев, после того как от него сбежала жена и убогая жизнь в местечке показалась совсем невыносимой, восстает против своей участи бедствующего, боязливого и набожного пленника незавидных обстоятельств. Его уговаривают смириться с обычной судьбой таких, как он, жить как все, терпеть и осторожничать, а для утешения ходить в шул. Но это не для него, бунтаря, у которого одна мечта: вырваться, честным трудом скопить немного денег и уехать в Америку. Он кое-что читал, случайно ему попала в руки книжка Спинозы, который окончательно убедил его, что небеса пусты, уповать на Б-га нелепо, но каждому дано «сделать из себя свободного человека», если достанет смелости и воли. Его философия проста: Спиноза был прав, утверждая, что существует необходимость, связывающая нам руки, но ведь ее, необходимость, можно и нужно одолевать, а самое главное — «жизнь есть жизнь и незачем ее пихать в могилу».

Вот с этими верованиями отправляется Яков Бок пытать счастья в большом мире, где ему выпадет по-настоящему узнать, что такое «еврейское счастье». Из Спинозы он вычитал то, что было созвучно его настроениям, но упустил другое, столь же важное — на взгляд этого еврейского философа, жившего в Амстердаме за два с половиной столетия до Бока, каждый наш шаг предопределен условиями, в которых мы существуем, и нелепа сама мысль, будто нам дано свободно строить свою судьбу. А у Бока все сложилось так, что именно эта идея его любимого мыслителя получила более чем достаточно подтверждений.

Вся вина Бока состояла исключительно в том, что, соблазнившись выгодной работой, он поселился на Лукьяновке, куда евреев не допускали, и выдал себя за русского. А еще прежде, движимый нормальным человеческим побуждением, он подобрал на заснеженной улице в стельку пьяного господина, который оказался махровым юдофобом, и дотащил его к дому, не зная, конечно, что этот Лебедев и его дочь, озлобившаяся из-за своего уродства и женской невостребованности, окажутся среди самых яростных гонителей Бока, когда он попадет в тюрьму. Уже на Лукьяновке произойдет еще одно роковое событие, и опять всему причиной неискоренимая человечность Бока. Снежным вечером он встретит старика хасида, которого чуть не до смерти забили местные малолетние хулиганы, приведет этого несчастного к себе на чердак, промоет ему раны и перевяжет своей старой рубахой. Эта рубаха с пятнами крови да еще горстка муки, из которой Бок пек галеты, станет самой ценной уликой для следствия, раскручивающего его дело.

Подоплека случившегося с Боком очень прозрачна. Некая Марфа Голова, скупщица краденого, поссорилась со своим любовником-вором и плеснула ему в лицо серной кислотой, а он отомстил, с особой жестокостью убив ее сына, грозившего пойти в полицию. К тому же речь шла о довольно крупной сумме, которую оставил в наследство мальчику его отец. Будничная криминальная история, но как раз в это время десятник с кирпичного завода, где работал Бок, подал на него донос, потому что новый управляющий не позволял красть без удержу. Рьяные киевские патриоты, облеченные судебной властью, почувствовали, что можно превратить случай из уголовной хроники в громкий политический процесс против ненавистных евреев. В камере, где арестованного Бока продержали два с лишним года, каждый день подвергая издевательствам, запугивая и унижая, он вскоре поймет механику происходящего: это «заговор против еврея, какого еврея — не важно; случайно выбор пал на него, и жертвой стал он».

Он жил без документов и переступил недозволенную черту, но все это сущая мелочь даже по тогдашним варварским российским законам: наказывают штрафом или месяцем принудительных работ с последующей высылкой из Киева — только и всего. А Боку приходится испытать такое, что не приснилось бы и в страшном сне. И никак ему не объяснить самому себе «ту связь событий, которая после отъезда из штетла неизбежно его вела в эту самую камеру». Но думать, «что все неожиданности и случайности объяснялись каким-то предначертанием», тоже невмоготу. Вот он и бьется над этой неразрешимой загадкой, и крепнет чувство, что «темной ночью он угодил в черную паутину потому только, что случайно был рядом, и теперь, как ни дергайся, ему не освободиться из липких ячеек».

Маламуд писал свою книгу, обогащенный знанием, что дело Бейлиса было только одной из первых попыток подобного «заговора против еврея» и что другие попытки окажутся намного успешнее. Вот отчего его не могла бы удовлетворить простая реконструкция хода событий, приведших к тому киевскому процессу. У Бока есть биографическое сходство с Бейлисом, однако и мыслит, и чувствует он уже так, как должен осознавать подобную ситуацию человек, прошедший все круги ада, которым оказалась история его народа в XX столетии. От ощущения нелепости и случайности той трагедии, которую ему выпало пережить, Бок в бесконечные часы тюремного одиночества приходит к пониманию ее закономерности и неотвратимости. Не он, так другой, однако сама трагедия будет повторяться снова и снова, пока над сознанием толпы сохраняют свою власть расовая ненависть, готовность поверить самой дикой демагогии и ищущая для себя выхода озлобленность из-за житейских невзгод.

Выбор судьбы безличен, но «то, что он претерпевает, было лично, было больно», и эта боль переполняет повествование Маламуда. Яков Бок терпит побои и голод, грязь, глумление, провокации, но больше всего остального изводит его страх, что он не выдержит духовного испытания, надломится и подпишет бумагу с «чистосердечным признанием», за которое ему обещана свобода и возможность уехать из России. Понятно, для чего прокурору-антисемиту так необходимо это признание: оно не только укрепит слишком шаткую пирамиду улик, оно развяжет руки для погромов и расправ над всем трехмиллионным еврейским населением империи — появится аргумент, придающий таким акциям видимость оправдания, насилие можно будет выдать за праведный гнев. Эту тактику потом с успехом применяло к обреченным сталинское следствие, и палач Вышинский называл выбитое под пытками «признание» царицей доказательств.

Но признания мучители Бока так и не добьются. В этом человеке, уже не уповающем на справедливость здесь, на земле, да и на небе тоже, пробуждается та неиссякающая энергия нравственного сопротивления, которая, по мысли Маламуда, одна способна дать человеку силы, чтобы вынести самые чудовищные испытания и остаться человеком даже в минуты полной безвыходности. Маламуд, изучивший дело Бейлиса, не стал описывать его счастливый исход, потому что исход чаще всего не бывал благополучным. Для писателя суть дела не в том, увенчаются ли успехом старания доброжелателей вызволить Бока из обрушившейся на него беды. Важно другое: как ее переживет и как осмыслит сам Яков Бок. Спасется ли, как обещает «претерпевшим до конца» евангелист Матфей в книге, которую Бок впервые прочел, оказавшись узником? Выстоит ли в поединке с всесильной властью, которой необходимо не просто его раздавить, а уничтожить как человека, достойного своего имени? Осознает ли, при всем своем нежелании ощущать себя представителем еврейского народа, а не просто мастеровым Яковом Боком, что именно на него возложила судьба ответственность за судьбы этого народа и, стало быть, вменила в обязанность его защищать, пусть ценой собственной гибели? Примет ли этот «завет с самим собою» и станет ли свободным? Внутренне намного более свободным в своей зловонной и холодной камере, чем был дома, в ненавистном ему штетле.

Бок уясняет для себя, что, как и все другие, он человек, принадлежащий истории, трагической и несправедливой истории, которая подвергла тяжкой, а для многих непосильной проверке на прочность нравственные принципы, принимаемые им как безусловные и не допускающие оговорок. Мысли Спинозы о том, что напрасно пытается человек разобрать липкие ячейки паутины, ибо никому не дано ее сбросить, получили зримое обоснование, и Боку приходится это признать. Но Бок — вот в чем для Маламуда героизм его скромного персонажа — не примиряется с тем, что такое положение вещей обесценивает любое моральное усилие, что оно делает бессмысленными сами порывы человека к свободе в ситуации, когда он, кажется, опутан по рукам и по ногам. И в камере, где, очень вероятно, оборвется его жизнь, и по пути на суд, от которого вряд ли можно ожидать хотя бы внешних проявлений беспристрастности, Бок твердо держится пришедшего к нему убеждения, что свобода выбора остается за человеком всегда — не выбора судьбы, а выбора духовной позиции. Бок обретает ту истинную свободу, к которой он пришел через страдание и унижение, ставшие для него обыденностью, но не сумевшие его поработить.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №97)

Роман Бернарда Маламуда «Мастер» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»